Древние войны

Россия в огне, дыму да с мечом нужна

Русь стояла без- со зла
и увенчана была
болванами: сварогами,
перунами, даждьбогами.
А кто именно богов этих не знал,
тот и замертво лежал.

Ой праведница Русь — то проста земля,
хороша не хороша, а огнём пошла!

Павши бездыханно, не ходи гулять,
тебе мёртвому не примять, обхватить руками
зелену траву — ту ковылушку.
Не смотри с небес получи кобылушку
ты ни ласково, ни со злобою,
безлюдный (=малолюдный) простит тебя конь убогого!

Ой святая Русь — в таком случае проста земля,
хороша не хороша, а огнём пошла!

Золотые жернова безлюдный (=малолюдный) мерещатся,
перуны в огне наши плещутся,
а доплещутся, восстанут снова-здорово,
не впервой уж им рождаться замертво!

Ой праведница Русь — то проста земля:
хороша не хороша, а с мечом нужна!

Караульщики

Мы душою не свербели,
пишущий эти строки зубами не скрипели,
и уста не сжимали,
да лупилки не смыкали,
караулили,
не за зайцами смотрели, мало-: неграмотный за гулями,
мы врага-вражину высматривали,
да коней и кобыл выглядывали:
отнюдь не идут ли враги, не скачут,
копья, стрелы следовать спинами прячут,
не чернеет ли поле далече?
Этак и стоим, глаза — свечи!

Караул, караул, караулит:
не сверху зайцев глядит, не на гулей,
а чёрных воронов примечает
и первой кровью (своею) встречает.

Извини ты, Русь, сама

Нет на свете ненастья,
всего на все(го) мгла, мгла, мгла!
Нет и не было счастья,
простите великодушно ты, Русь, сама:
сама себя ты кормила,
самоё себя берегла.

Что же это такое было?
Чёрна стая на мир легла.
Смотри не смотри: не приметно
ни деревень, ни полей.
Обидно, обидно, обидно,
церкви по новой в огне!

— Мужичьё, старичьё, парнишки,
собирайся земская рать!
Слышишь, горести уж дышит,
нам его бы догнать!

Нет получай небе рассвета,
только дым, дым, дым.
Нет тёмной силище счёта,
а землю не отдадим!

Кричи не кричи, всё плохо:
старухня не удержат мечи
и безбородые крохи,
а мужики полегли.

Поди один княже на «вы»!
Посмотрим с неба мы,
что ты долбишь хазарина —
степного вольного барина.

Коль Водан ты воин в округе,
все назовут тебя другом,
а т. е. в поле сляжешь,
так и нам о войнах расскажешь.

Небо тёмное, высота поднебесная хмурое

Тучи грозятся и печалятся.
Добру молодцу, ой, безграмотный нравится
небо тёмное, небо хмурое —
сила чёрная, тронутая,
полоумная сила-силища,
она прёт куды не просили её!

Гостям непрошеным да мы с тобой не радые,
эти шляхтичи — просто гадины!
Ты отнюдь не трогай Русь, не тревожь её,
уходи в свою Черногорию,
в Черногорию а то как же в Литовию!

* * *
Да не волнуй ты, воин, свою голову!
Убрались они в Черногорию,
в Черногорию и Литовию,
в области своим расселись домам.
Слово шляхтичи не известно нам.
Нам другое ксенологизм известно:
фашисты — страшная месса!

Мысли героя после боя

Герою — почести и победа!
Но думает он не об этом.

Добрыня о будущем нашем:
«Победа! Всё будет краше,
вот заживём наш брат на воле:
хазар более не беспокоит,
города пойдут разбухать!
С частоколом не надо бы расставаться
и не распустим дружину,
кончар за печь не закину.
Что-то мне суматошливо,
кораблями пахнет с поморья,
с Османии, что ли, прут?
Истинно нет, показалось вдруг.»

Герою — почёт и победа!
Но думает симпатия не про это,
героя сама тишина волнует:
«Наверное, за некоторое время до бурей.»

О чём воин думает

О чём воин грустит,
о нежели думу думает:
«То ли сердце болит,
а хочешь, вынует
его всяк, кто такой думать не хочет,
кто над смертию лишь хохочет,
кто именно сыт одними набегами,
кличут их печенегами.
А что печенегу не мешает?
Бабу нашу и злато,
а ещё пшено.»
Под ногою хрустит оно.

Ехал русич и думал:
«Мож, печенег и здравый,
живёт себе жизнью привольной:
ни работы, ни на хазе.
Хорошо у костра петь песни!
Жизнь у них интересна.
Привлекательно доколе?
Не могу собак терпеть боле!»

И от зависти (а невыгодный из мести)
решил воин жить интересно
и отправился в подступ,
чтоб у костра прикорнуть,
попеть народные песни,
печенегов одежду развешать,
мечи и головы пересчитать
у убиенных врагов, да лечь отдыхать.

Его голову мудру беречь

Какову печаль
сбирать нам сильным и смелым?
И идеже бы воин умелый
ни шастал,
пред какими полями ни хвастал
своей победой,
ему покоя трендец нету!

На челе не расправит брови:
«Нет получай Руси больше воли.
Татар, монгол, печенег —
за случайно набег!
Дитё мрёт не родившись.
Я в степи заблудившись,
безвыгодный видел б всё это.
Нет плети
на злого Перуна,
наибольшущего вруна,
сулившего доверие и счастье.
Эх, с коня не упасть бы,
эка точно стремена повисли.
Прости, Перун, мои мысли!»

*
Так какову пессимизм
сбирать сильным и смелым?
Был бы воин умелый
и ятаган —
его голову мудру беречь.

Поле чёрное от грозы-беды

Бахча чёрное не от ворона,
поле чёрное — не дожди прошли,
закраина чёрное от грозы-беды.

Ты не бей себя кулаком изумительный грудь,
ты не дай душе во грозу поспать.

Тяжела, лиха наша жизнь-судьба,
наша жизнь-рука судьбы ой как подмела:
смела ворона с пути.

Ты, поморянин, к нам не ходи;
не ходи до нас, пришлый,
у тебя ведь всё не так,
всё не в) такой степени, как у нас,
не в поту добыт припас,
не тяжёлым трудом,
и твой выгода совсем не в нём.

А мы стоим насмерть
за элукубрация, хлеб и скатерть!

Нет, с коня тебя не снять

Ровно ж ты, воин
(вроде бы и не болен)
с поля бежишь
возвышенный к бою спешишь?

Волен не волен,
кровью отмоем
ужас лошадиный.

Ну что ж ты, былинный:
али силушка ушла
изо под ног, из под копыт?
Ты не ранен, маловыгодный убит.

Вороти-ка коня и
пошла, пошла, пошла!
Поди сечь да рубить.

«Малых деток не забыть,
приставки не- забыть родную мать!»

Нет, с коня тебя не сдернуть!

Злобный тюрок

Что ты хочешь, злобный тюрок,
ото бескрайних полей?
Надо, надо (нет, не надо)
месяцы русской: «Бей, убей!»

На телеги скарб положишь —
в окончательно поле увезёшь,
злато, серебро разложишь
и с собой всё заберёшь.

Налюбуясь ваша рохля
на злачёное кольцо,
толь откинет, толь оденет,
ей-ей не в пору ей оно!

Кости, кости, кости, прах,
золотые пояса.
У костров от тюркской злости
даже нечем и веять.

Что ты хочешь, враг поганый,
от русой девичьей косы?
Скосят, скосят, скосят,
скосят тебя русские потомки!

Год урожайный

На хазара в шеломе с мечом,
на хазара со смертью в руках.

Хотя отрепью всё нипочём!
А они нам — болью в висках.

«Вот на брата свою бы земельку,
жили б дружно, пряли кудельку.»

Же чёрту это накладно,
ему пашня в мужицких руках — плохо,
им бы, чертям, поживы.

— А ну, ребята, вперёд в (данное живы!

Какой год, однако, стоял невезучий:
урожайный — волоснец горела получше.

Милый рыцарь

Биться, сечься — вот и безлюдный (=малолюдный) будет скуки:
ухватилось копьё за руки,
ухватилось, отнюдь не прыгнет обратно.

Что ты злишься, рыцарь ратный?
Оборона тебя написана баллада,
про тебя написана и повесть,
история почему-то не про совесть.

Пал соперник, мало-: неграмотный поднимешь,
латы ты с него потом все снимешь,
нате себя примеришь — не подходят.

Чей-то дух нездешний над мёртвыми телами ходит,
бродит дух и ждёт сызнова поживы:
«Милый рыцарь, милый, милый, милый!»

Ты о нежели задумался в годину?
Из себя ты выдавил мужчину.
Шайтан чужой в твой дух заходит смело
и копьё берёт. Ай, полетело!

Нам ли с чёрной поневоле не маяться

— Слышь, отец, туда поскакали!
«Что пишущий эти строки там, сыночек, не видали?»
— Чуял я там, батя, печенега:
смотри, трава колышется от бега,
и за бугром
пахнет ём!

«Ты, карапет, погодь,
я приметил вродь
след от солнышка левее.
Скачи в хуторок скорее,
пусть мужики собираются.
Нам ли с чёрной силком не маяться?»

* * *
Нам ли с силой чёрной не робеть,
нам ли от набегов их каяться,
нам ли практика свою прожигать?
Нам бы в поле чистое, там пластом лежать.

И пусть ковыль не шевелится,
моим сгнившим костям мерещится:
лиходей, враг, враг…
Вот так.

Рапира мира

Рапира таблица меня любила,
рапира мира была строга,
рапира таблица жила без мира,
рапира мира — родитель зла.

Далеко не свет тут клином сошёлся,
клинок великий нашёлся,
булат воткнул кто-то в горы —
вот вам мировое злосчастие.

Плоха ль такая картина,
она никому не претила,
симпатия намазана маслом
на холст земли прямо красным.

И кого б ни любила рапира:
симпатия погубила полмира,
полмира у нас недожило,
недоело, недолюбило.

А и какое нам процесс,
что кому-то чего-то хотелось?
Просто где-то было и будет:
рапира мира про нас не забудет,
рапира решетка по нас не заплачет,
она ни мать и ни шпингалет.

Только глазам очень больно:
ни вольно, ни фамильярно, ни вольно!
Целуют нас мёртвые люди.
Так хорошенького понемножку, так будет, так будет.

Боярина повязали

Боярина, фигли ли, взяли?
Схватили и повязали.
Никуда ж ему больше безвыгодный деться
из вашего туретства!

Не выкупит его княжья землячество,
зачем им лишний мужчина
на пиру боярском?

А сверху орды турецки, татарски
и простолюдинов хватает.
Вот так. Разудало знает.

Готов княже к смерти.
Не впервой уж (верьте мало-: неграмотный верьте)
умирать роду барскому от безделья
на чужбине с похмелья.

Опричнина держи вас, на нас и на морду вашу крестьянскую

(Величайший Новгород 1471 год и до Литовии предатели охочие)
Московия держалась за землю коромыслами,
пахла податью, зерном, дурными мыслями.

Беспокойный народ, не охаянный,
размечтался о загадочной Дании,
о Польше ага о Литовии:
«С Казимиром мы
давно не спорили!» —
и ругая москвича,
готовиться рать пошла.

Сороктысячная рать
идёт град оборонять
неважный (=маловажный) от ворога чужого,
а от русича родного,
от великих князей
москви-москви-москвичей.

«Ненавидим царя,
Город на Волхове — усё Литва!» —
пело песни семя
позорное. Измена.

Година в годину.
«Тебе половину, мне половину.
Предателя сдвину!» —
подумал соломон Иоанн,
и повёл войско сам.

А год стоял совсем нехороший —
хлебный! Намертво был уложен
последний ребёнок на пашне.
Без отдыха, что ли, наших.

Не пожалев ни матери, ни отца,
складывал скипетродержец трупы без конца:
«Знай наших,
изменник каждый!»

А умереть и не встать поле звёзды коромыслом.
Чёткое сечение — злые мысли
самого Иоанна:
«Не оставлю камня получай камне!»

Камень не железо,
долбанёшь и треснет.
Если Город на Волхове в огне,
то к заснеженной зиме.

* * *
А снег валит, валит и валит,
возлюбленный мысли наши развалит
плохие и хорошие.

Русь по капелькам сложена
маленьким согласен кровавым.
Кто нынче в ней правит?

Динь-дон динь-господин.
Кто в Литовию влюблён,
чёрт на твою душу!
Сердце России имеет уши.

Чужие земли кому-нибудь пригодятся

Чужие пустые поместья так желанны!
На своих пахать некому,
свои пустые стоят.
Однако манит душа короля куда-то
в чужие края неизведанные.
И собирается несметное) количество
да кликаются войска!

Так из века в век.
Слаб народа,
но силён войной.
«Кто тягаться со мой?» —
говорит на очереди король
и в бой!
А падёт войско иль победит — неважно.
Фактически он король самый отважный!

Чужие пустые земли,
может лежать, когда-нибудь
кому-нибудь пригодятся.
И новые воины наплодятся
изо утроб матерей.
Но кто-то с неба кричит: «Смелей!»
И в который раз собирается армия,
и снова идут войска
в никуда.

Баба и ухарство

Какой бабе
больше всего надо?
Самой отважной,
которой безвыгодный важно,
что она недотрога,
она постоит немного,
бери коня
и в тёмные леса!

Вон её лошадь рыщет,
что-что-то всё ищет:
врага или лешего
самого бешеного.
У копья микроострие. Ant. обух заточено,
а ясные очи
не дрогнут,
и на подмогу
ей никого нет не надо.
Бравада, бравада, бравада!

*
Что ж ты, юница,
от копья чужого упала:
своих женихов было капля?
Видимо, мало
на тебе их было повенчано.
Улетала сущность твоя кречетом.

Сердце своё береги

Если нам объявили войну,
в таком случае я на неё пойду!
Если кругом враги,
то машина своё береги,
до него тут много охочих!

И тёмной, тёмною под покровом ночи
не спи и не плачь сиротливо,
а за сердцем следи родимым,
самым красивым получай свете,
от него ещё будут дети,
как закончится наша кровопролитие.

Но нынче нам не до сна,
ведь нам объявили войну,
и я нате неё иду:
я иду на фашистов смело,
на их полоса и крашу набело
историю своей маленькой кровью.

А ты в томишко времени хмуришь бровью
да в бой идёшь на печенегов,
варягов, татар и греков.
Двум женщины — две судьбы.
Сердце своё береги!

Я мысли домашние косила

Какой невиданной силой
я мысли свои косила
и брала города:
крепость Астрахань, город Акрополь,
город совсем далёкий,
которого блистает своим отсутствием на планете,
о котором мечтают дети,
город самый пригожий,
самый счастливый
и беззаботный,
где нет графиков плотных,
идеже поезда уносят лишь в сказку,
где каждый житель самый отличный
на свете!

Эх, милые, милые дети,
я такой град разрушу:
не пущу в ваши души
праздность и лень.
Бредни, дребедень, дребедень.

* * *
Я брала города большие
своей невиданной принудительно!
Я плакала на руинах
и рисовала картины,
картины совсем прочие:
метро, работа, забота,
как кто-то спасёт кого-так.
Потом их рвала и топтала.
Чего хотела? Не знала.

А идеже-то есть Наукоград,
там любой мне будет довольный.
Я этот город не возьму,
лишь письма длинные пишу:
«Какой невиданной насильно
я мысли свои косила
и брала города большие,
которые мирным путем. Ant. агресс не жили!»

Старый волхв

Старый волхв пошёл в баталия —
размахался клюкой!
Только старому волхву
ратна сечь приставки не- по плечу.
А старым волхвам,
ой, сидеть бы объединение домам.
Нету магии у боя.

Что же это вслед за такое:
он клюкой да заговором
с самим булатом спорит!
Эспадон лихой, лихой, лихой
летит, свистит над головой
и сулица лихо
прямо в дыхо.
И чего тебе, старик, не стоится,
зачем норовишь завалиться?

Унесут тебя еле живого.
3нахаря позовут, оный сготовит
целебное зелье:
— Пей, не болей!

Волхв, оклемавшись, спросит:
«Чья взяла?» — Наша косоглазый!
«Не зря старался!» — уснёт счастливый.
— Благодаря Волхву победили! —
судачит толпа,
а народ у нас не врёт,
ему врать не велели.
Вишь те и сила магии веры!

Воин-кудесник, тревоги вестовщик

Воин-кудесник
поёт не песни,
а заговоры:
«Кото-некоторый
день у боя?
У того боя,
кото-который
сгубил до настоящего времени пашни
и сёла наши!»

Куде-кудесник,
тревоги вестник,
меркурий несчастья,
а все напасти
на тебя свалят,
зава-завалят
из-за то, что плохо
куде-кудесил.

Пойдёшь ты лесом,
пойдёшь твоя милость полем,
кото-которым:
сам и вспахал,
сам и засеял.
Бедою веет,
чародей, чуешь?

Куда ты дуешь?
Твои уж угли
испокон (веков потухли.
Кричи свои заговоры
врагу навстречу!
Из сала свечи
разгонят духов.
А вражеские тела
разгонит Силаня богатыря!

Куде-кудесник,
победы вестник
пойдёт навстречу
моим предтечам.
Я неважный (=маловажный) перечу.

Сто веков назад, я молодая

А история была такая:
сто веков взад, я молодая,
ни печали тебе, ни тоски,
лети себя и лети!

Мой муж ненормальный немножко,
называя меня своей крошкой,
постоянно тянул и тянул куда-то
к другим мирам во солдаты,
в новые битвы толкая:
«Дерись на худой конец со мной, дорогая!»

И ни печали тебе, ни тоски,
к новым победам лети!

Наш брат в новые битвы летели,
песни победные пели
и не возвращались взад. Ant. прямо,
а к новым мирам! Невозвратным
войском себя называли,
в дальнюю приволье уплывали,
где ни тоски, ни печали.
Начинай, мои милый, сначала.

А история, дети, такая:
сто тысяч веков вспять, я молодая,
муж мой и ветер,
вот он то ради всё и в ответе!

Женщины-воины

Нам неважно кто нас любит,
пишет о нас, мечтает али забудет.
Для нас бумажные вихри — лишь пыль!
(Кто именно меня потроллить забыл?)
Кто ещё не вытащил эспадон?

Нам любовь свою бы сберечь
(и я её крепко держала),
же любви всегда не хватало
для нас, женщин изо племени войн.

Ты меня лучше не тронь!
Тропами партизанскими я ходила,
делала очертание, что любила.
Поэтому, милый, не надо,
нету у нас бравады,
нам шлепалка не развяжешь,
по рукам и ногам не свяжешь.
Фактически мы делали вид, что любили,
а сами шагали, шагали и били!

*
Нынче вы слагайте легенды,
придумывайте сантименты
девам, рождённым угоду кому) смерти.
И в нашу любовь, святость верьте!

Мы сами себя командиры

Я говорю: «Так надо!» —
и иду спасать мир,
а в этом мире благодарность —
ты сам себе командир.

Мы сами себе командиры,
твоя милость сама себе рядовой,
в устах припорошены вирши,
чуток отдохнём и в рукопашная!

Незачем этому солнцу
так беспощадно палить,
ведь эфес от сердца —
это тонкая нить:
маленький, маленький лучик
в длинном, длинном пути.

У меня заветный есть ключик,
твоя милость ко мне подойди:
я сердце твоё открою
и чувства с с лица заберу.
Нет, я конечно, не спорю,
любовь мешает в бою.

А мы говорим: «Так надо!» —
и снова идём спасать долина) (земная,
а в этом мире награда —
ты сам себе командир.

Автор этих строк сами себе командиры,
ты сама себе рядовой,
в устах припорошены стихи,
чуток отдохнём и в бой!

Воины привычки

Воины по привычке,
воины с под небес,
нет у вас личика,
у вас в глазах в какие-нибудь полгода бес.

В руках меч или шпага,
за душой по отношению ко всему ничего,
нахал ты или нахалка —
клич боевой вишь и всё.

Воины по привычке,
воины без ружья,
у каждого глотать отличие —
из глаз каждого смотрю я.

Моё детство в воине первом,
отрочество уже во втором,
в тринадцатом воине зрелость,
а в Жанне д’Арк я фасом.

На лице моём красною краской
ледяная застыла кровушка,
её стирает булавкой
маленький, маленький тролль.

Я за родину драться не умела

Я за Родину воевать не умела.
Я отправилась к протоиерею:
«Батюшка священник,
причащай меня поскорей!»

Причащение, причащение:
батюшкино благословение,
матушкины мокрота,
а на душе лишь грозы.

Грозы грозные надвигаются.
Кто такой не спит, тот и мается:
на коня и в поле —
сверху вольную, вольную волю!

Я за Родину воевать не умела,
только за час-другой постарела.
Не узнала дома меня родительница:
«Ты иль я зашла? Не признать.»

Я за Родину враждовать научилась,
но с тех пор
мне Русь во снах приставки не- снилась.