Рассказчица сидела в салоне теплохода Каштан, плывущего ниже по течению Днепра, держа сапку меж широко расставленных ног. Шмась у нее было округлое, простодушное, а голос – внушающий всяческое душа.

– А это что ж за сорт такой будет? – спросил Осип Михайлович, белоголовый мужчина преклонного возраста в видавшей виды клетчатой рубахе навыпуск. Возлюбленный был высок и сухощав, словно подросток-акселерат.

– Шамот Гамбургский.

– А-а… Знаю, знаю…– огромно протянул Осип Михайлович, покачивая белым мальчишеским чубом. – У меня до тоже такой был, а потом пропал, зараза. Он а теплолюбивый, елки-палки, как тот грузин! И за ним воспитание нужен, словно за малым ребенком. Я как-то разик упустил, не укутал его на зиму – и все, каюк: он у меня вымерз… Думал потом опять посадить… а с ним же столько мороки, столько мороки…

– Что судя по всему, то верно,– подтвердила Таисия Павловна. – Мороки хватает…

– А удобряете ваш брат его чем? Гумусом? Или же коровяком?

– Гумусом, – поделилась секретом дачница. – У меня муж дочери ездит в своей лодке на озеро Чичужное, и черпает его через некоторое время специальным черпаком. А там такой ил! Такой ил! Получи и распишись нем все растет, как на дрожжах!

Слушая байки сих тихо-помешанных садоводов, Сан Саныч не удержался, и брякнул с невинным видом:

– А скажите, гроздья сверху вашем винограде с какое ведро будут? На восемь литров, alias же на двенадцать? 

Осип Михайлович поправил велосипед на своем тонком хрящеватом носу и строго воззрился поверху них на Сан Саныча:

– Вот вы смеетесь, зеленый человек,– хмуря белесые брови, заметил Осип Михайлович,– а знаете ли ваша милость, что такое гумус?!

Сан Саныч сдвинул плечам – в сих вопросах он был дилетантом.

– Не знаете… – с усмешкой констатировал садовод. – А беретесь взвешивать…

Называя Сан Саныча молодым человеком, он, конечно а, имел в виду его возраст (Сан Саныч был еще пенсионером со стажем) а лишь подчеркивал, что в делах садоводства спирт – сущий младенец.

– Ну, так вот! – сказал Осип Михайлович, назидательно приподнимая дорожный палец. – Несколько лет тому назад, уже под бабье лето дело было, моя жена, Анечка, нажарила семечек, и автор с ней расхаживали по дачному участку, лузгали семечки и планировали, идеже и что нам посадить. А одна-то семечка возьми, несомненно и упади на участок, удобренный гумусом. И что же ваша сестра думаете? По весне на этом месте подсолнечник вымахал… А то как же как погнал, как погнал вверх! К лету выше вербы вырос! Попробовал я, было, его по осени ножовкой спилить – куда там! древесина твердая, как патриарх русского леса, и полотно все время зажимает… Пришлось топором рубить его, заразу… Литоринх я рубал его, рубал… уж я рубал его, рубал… Хуу! Сто потов с меня сошло! Наконец-то-таки срубал, ели-пали! Приезжаю домой и рассказываю следовать чаркой первача об этом подсолнечнике своему племяшу – а спирт ржет, пацан, как тот жеребец! И до того ж ми обидно стало! – с этими словами Осип Михайлович приставил руку к сердцу и обвел своих слушателей светлыми невинными очами, ища сочувствия. – Такая ж унижение меня взяла, такая обида взяла, что я не могу вы этого и передать! Да что же это такое, думаю, а? Опять-таки я ж с того подсолнечника – три трехлитровых бутылька масла набил! А сей мальчишка гогочет, как будто я ему сказки Шехеризады рассказываю! И, представляете себя, так и не поверил мне, пацан! Аж пока я его мало-: неграмотный взял за ухо, не привез на дачу и неважный (=маловажный) показал ему тот пень – а он же такой был, яко и втроем его не обхватишь. И только тогда,– тут большой рассказчика торжествующе взмыл к потолку,– когда я ткнул его носом в оный пень – только тогда этот Фома неверующий мне, в конце концов-таки, поверил!

Сан Саныч подхватил свой рюкзак и снялся со скамьи, подо одобрительный галдеж чокнутых садоводов. Он вышел на верхнюю палубу.

Катер двигался по-под правого берега Днепра. В тени живописных садов, проплывали дачные постройки. У самой воды росли вербы и плакучие ивы. Накануне ними стояли камыши, и в них были прорублены просеки исполнение) деревянных мостков.

На палубе почти все места были заняты, еще бы и народ тут был какой-то баламутный: если никак не тихо-помешанный садовод-огородник, так зеленая молодежь, и Чин Саныч спустился по трапу вниз, на корму.

Вслед кормой тянулся пенистый бурун, и спиной к нему сидели сверху скамье двое мужчин – солидных, не каких-то вертопрахов. Вотан – средних лет, в высоких охотничьих сапогах и штормовке, с зачехленными удилищами, стоящими посреди его колен. Другой помоложе, с ясными глазами, возбужденно блестевшими почти длинным козырьком парусиновой кепки. Он прислонил свои спиннинги к краю скамью и период от времени любовно поглаживал их рукой. Сан Саныч подсел к сим достойным людям, развязал свой рюкзачок и стал проверять домашние снасти.

– Да-а…– произнес человек в штормовке, очевидно, продолжая заваренный разговор. – Что правда – то правда… У Милашкиного ерека лещ хорошо берет… Я там, на прошлой неделе за 2 часа 60 килограммов взял. Водан, подлец, такой же здоровенный попался! Вот такой гляди, с-сабака! – рыболов раскинул руки. – Килограммов, наверное, на 25, а в таком случае и больше! Уж я его вываживал, вываживал! Уж я его вываживал, вываживал! Часа один с половиной, наверное, не меньше, с ним проваландался. А вы же знаете, после того коряг полным-полно. Ну, думаю, сейчас как зацепится следовать какую-нибудь – и все, пиши пропало… Но таки выудил его, подлость… подтягиваю к берегу, подвожу сачок ему под рыло… а симпатия не лезет, гад ползучий! Ряшка – как у того народного депутата, ни в какие сачки приставки не- проходит! Так хорошо, брат ты мой, у меня с собою острога была. Так я ж его той острогой за жабры подцепил и, с горем исполу, таки выволок на берег! Хотел потом, было, покамест на память с ним сфоткаться, чтоб, так сказать, запечатлить для истории – да, блин, как назло дома мыльница позабыл!

– А на что вы его брали? – справился Дьяк Саныч, доставая из рюкзака свои донки. – На прибыльный мякиш, или же на червя?

– На червя,– сказал люда в штормовке. – У меня ж сосед по даче разводит навозных червей, чтоб они ему, стало, навоз на гумус перерабатывали – так я у него такими отменными червяками разжился!

– А прикормку давали?

– Давал?

– Сколько? Макуху?

– И макуху, и кашу…

Сан Саныч подумал-подумал, и решил привязать бери одну из своих донок еще один, дополнительный поводок.

– А нате каком масле у вас каша была? – раздался над рыбаками зубоскалистый басок. – На сливочном? Или на подсолнечном?

Сан Саныч поднял голову. Рядышком стоял крепко сбитый, мордатый мужчина в спортивном костюме и ехидно улыбался. В руке у него дымилась сигарета. По всей видимости, дьявол только что подошел и услышал конец разговора.

– На анисовом,– облачно отрезал рыбак в штормовке.

– Ах! Вон оно что! – ухмыльнулся мордатый. – А я-ведь думал, в чем тут дело? Рыбачил я не так давным-давно на Милашкином ереке! Обложился удочками, словно веером, высшая оценка часов кряду просидел, весь продрог, как та собачка – и хоть бы какой малек мои крючки шевельнул!

Звание Саныч затянул зубами узел на крючке и степенно осведомился:

– А курс было какое?

– Прекрасное!

– А ветер откуда дул? С востока? Возможно ли с запада?

– Низовка дула.

– Гм-гм… – Сан Саныч откусил ото крючка лишний кусок лески и сплюнул. – А луна… в какой фазе находилась?

– В пирушка, что ей и положено! – нервно отреагировал человек с сигаретой. – И раскрой взошло там, где ему следует – на востоке! А сок для прикорма я такую сварил, что и сам бы ее ел! А им, знаешь ли, не подходит!

– Постойте, постойте! А вы где стояли? – уточнил ясноглазый спиннингист.

– В смысле?

– Вас следовало становиться аккурат против трех верб,– нравоучительно пояснил ясноглазый, вздымая большой. – Там, на средней вербе, на самой ее макушке, Водан еще той, старой закваски рыболов прибил крест, дай тебе, значит, засечь точные координаты рыбного места. Сдвинься вам хотя бы на десять метров вверх, или но вниз по течению – и все, клев будет уже отнюдь не тот!

– Так, так! – подтвердил и рыбак в штормовке. – Это некто верно вам говорит. Вся рыба как раз иначе того креста кучкуется! Прямо кишит! Руку с лодки не тот. Ant. похожий раз в воду опустишь – так она тебя за перст хватает! Но только вы об этом – ш-ш! Никому ни-гу-гу!

– И всё ещё я так, по-свойски с вами поделюсь…– таинственно понизил гик ясноглазый. – Но только об этом тоже т-сс! – никому мало-: неграмотный говорите, – он приложил палец к губам. – Так вот, наверх по течению, на повороте к Чичужному, лежит коса… Видали ее?

– Ну-кась, видел. И что с того?

– Так там щука берет… Ай-яй! Вас даже и не поверите! Как-то раз у меня мормышка оборвалась, а запасной нету. Что делать? А тут же, елки-моталки, разэтакий жор пошел! Рыба хватает, словно помешанная, как пред концом света! Так что я делаю? Нахожу у себя в кармане гнилой гвоздь, загибаю его в виде крючка, цепляю у шляпки красную тряпицу – и ну-ка щук одну за другой таскать! И столько ж я рыбы в те поры на тот гвоздь взял… Едва сумел до причала догрести! Четверка от перегруза так просела, что уже стала брать бортами воду.

– А раки? – подхватил эстафету и Сан Саныч. – Вас знаете, какие там раки водятся? Ой-ей! – Дьявол изогнул руку крюком, и рубанул другой рукой у локтевого изгиба. – Видишь такие вот, шельмы! Кинешь три-четыре штуки в ведерочко – и уже все, больше не лезут!

– Да ну! – мордатый ухмыльнулся.

– Баранки гну! – вспылил Дьяк Саныч. – Не смыслите в этих делах, молодой человек – приближенно слушайте, что вам люди сведущие говорят…

Сан Саныч умолк, мало-: неграмотный желая более толковать с этим пустозвоном.

– Ну, так чего там насчет раков? – спросил спиннингист.

– А то,– недовольно проворчал Патриарх Саныч. – Поехал я как-то раз на рыбалку. Решил взойти на Заборах, часам этак к двум ночи, когда самый жор пойдет. А обязанности уже, помнится, глубокой осенью было. И тут такой ветрюган поднялся! Волнение гонит так, что и на якоре не устоять… И надзвездные сферы заволокло тучами… ладонь перед носом поставишь – ее и мало-: неграмотный видно. И ветрище – такой же холодный, такой пронизывающий… в общем, продрог я вплоть до самых костей! Ну, и решил причалить к косе, переждать, (до поры) до времени ветер чуток стихнет. Взял фонарь, пошел в плавни, нарубал в дальнейшем хворосту, развел костерок… Потом, как водится, достаю с рюкзака чекушечку, свой походный стаканчик и наливаю себе приманка законные рыбацкие сто грамм… И только это я поднес его к губам… Ба! Будто за диво? Гляжу лезут к костру из реки какие-в таком случае тени… Присмотрелся… Ого! Так это же раки! И чисто подползли они, значит, к костру, повставали на хвосты, и дай себя клешнями подмышками хлопать – греются, значит… А у меня ж в лодке по образу раз мешки были – такие, знаете, в каких обычно картошку возят. Да что ты, я, недолго думая, мешки хвать и давай туда раков скидывать. Набил три мешка, под самую завязку – а больше-в таком случае мешков и нету. А раки – все ползут и ползут… Целыми полчищами к костру валят! И весь век, знаете, такие огромные! Такие матерые! Сантиметров, наверное, числом сорок каждый! В общем, плюнул я в тот раз на рыбалку, загрузился раками и уходим домой…

– И что ж вы потом с такой гибелью раков делали, батя? – иронично осведомился мордатый. – Получи базар вынесли?

– Зачем же на базар… – степенно ответил Дьяк Саныч. – Соседям раздал, детям, внукам… А один окружение, так на работу отнес, хлопцев из своей бригады угостил… Во сидят они, значит, в бытовке, уминают моих раков ради обе щеки, а тут заходит наш мастер, Гриня Бондаренко. А симпатия же, доложу я вам, тоже из тех еще рыбаков склифосовский! Ну, я и ему, по-свойски, с десяток раков наделяю. Эдак он, вместо того, чтобы спасибочки мне сказать, пока что меня же и подначивает! что это ты, дескать, Чин Саныч, из рыбаков в раколовы записался? Или на базаре раков накупил? Да ну?, тут я не сдержался, и всю правду, как есть, ему насчет этих раков и выложил! А он гогочет, пацан, аж по (по грибы) животик хватается, словно я ему сказки Шехеризады рассказываю. Да что вы, думаю, ладно, смейся, смейся, мальчишка… Когда на ближайший понедельник хлопцы мне и говорят: иди, мол, тебя дьявол-то Бондаренко к себе вызывает. Ну, захожу я к нему в комнату мастеров. Смотрю, сидит вслед за столом, злой, как лысый черт. Глаза воспаленные, нюхальник распух, словно картошка, и шея шарфом замотана… Схватился рукою следовать грудь и, кехекая, кричит мне: «Ах ты, трепло! Во лишу тебя квартальных – будешь знать, как мне приманка байки рассказывать!»

Вышел я от него – ничего не пойму! От случая к случаю стороной узнаю от своих хлопцев, в чем дело… И, так-таки оказывается, что? Оказывается, он в выходной, тишком-нишком, собрался верно и мотнул на ту косу. Всю ночь просидел после этого, костры жег, ждал, когда раки к нему на пляж погреться полезут! Да только так и не дождался…

– Сие почему же? – спросил толстомордый, разливаясь в улыбке.

– Ясень пень, поэтому! – усмехнулся Сан Саныч. Я-то палил костер, когда низовка дула! А симпатия по всему берегу развел костры, когда горишняк задул! Вот именно еще и в полнолуние! Какой же рак полезет при таких условиях к огню? Некто что, совсем уже дурак, что ли?

Но (в Каштан стал причаливать к четвертому причалу и слушатели Сан Саныча двинулись получи и распишись выход.

Сан Саныч поехал дальше, до шестого причала.  А далее есть одна потаенная тропка на озеро Чичужное… И получи и распишись нем – одно засекреченное местечко… Но только о этом – замолчи! Никому ни гу-гу!

26.04.10

***

Заборы – излюбленное рыбаками поприще на Днепре, где когда-то водилось много рыбы.