Усталый врач, добивавший без смены вторые кальпа дежурства, послушал сердечко пациента, померил давление, назначил уколы и, легонечко похлопав его по груди, вышел из палаты.

Муж(ик)-сердечник был ещё не старый — лет пятидесяти; полька ёжиком, лицо одутловатое, бледное и очень напряжённое, будто некто драться собрался. А глаза — добрые, печальные.

Откинувшись на подушку, новенький точно вкопанный лежал на продавленном больничном матрасе, глядел в потолок и думал о нежели-то своём, невесёлом.

— Як вас звати? — окликнул его шабер по палате.

— Василий… — повернул к нему голову мужчина. — Столяров, — добавил некто, подумав.

— А мене — Петро, — представился в свою очередь многоречивый выздоравливающий. — Ти не вставай, Василь, ще. Як що необхидно, скажимо.

Нежели заняться в больнице поздним вечером? Телевизор в холле выключен; просматривать уже неохота; спать ещё рано, будешь потом полночи вертеться. Перекурив украдкой после скудного больничного ужина, лежали ты да я в тот воскресный вечер в палате и точили лясы: подначивали кореш друга беззлобно, анекдоты бородатые припоминали.

— Мужики, хотите, я вы расскажу одну случившуюся со мной тридцать лет тому отворотти-поворотти историю, — спросил вдруг Столяров. — Никак безвыгодный могу забыть того случая.

— Ви не можете говорити… — начал было Петро, же на него шикнули и приготовились слушать.

«У меня в жизни всякое былое, — тусклым, бесцветным голосом начал рассказ Столяров. — Зачем уж там душой кривить: и врал иной раз; и молчал к стыду своему, если надо было правду-матку резать; оставался, хотя желательно встать и уйти, хлопнув дверью… Всякое было, — повторил дьявол задумчиво. — Но, знаете, именно тот случай стереть из пам никак не могу.

Василий помолчал…

Дело было в семьдесят девятом… Еще бы, в семьдесят девятом, в конце лета. Техникум я окончил в феврале и уж месяцев шесть работал в КБ, по распределению. Нас, молодых-неженатых, ровно по первому году гоняли почём зря. Мотались по городам и весям, на хазе редко пожить доводилось. Вот и в тот раз — где-в таком случае в середине сентября, темнело рано уже — возвращался я из двухнедельной командировки получай Байконур. Поезд опоздал, и я едва успел заскочить в закрывающееся в ночь метро.

Столяров говорил неторопливо и негромко, но и старый и малый его слышали.

От станции метро «Академическая» до на родине — пара трамвайных остановок. На такси в то время уже так запросто не катались. Да и какие у пацана финансы: из командировки приехал. Пешочком — милое дело! На улице — пусто, будто вымерло. Метрах в ста от дома — стройка. Огорожена деревянным нецензурно-зелёным забором. Вдоль забора — тротуар дощатый, сверху козырьком скрытый. Тороплюсь: стук, стук, стук — каблуками по доскам.

Оп-жете! — Столяров сел на койке. Он сейчас был с те, в семьдесят девятом, на ночной ленинградской улице.

На моём пути, с годами, где забор кончается, стоит парочка. Она — совсем молоденькая, в мини-юбочке, в каблучках, в курточке светленькой. Парень — здоровый кабан, спортивный домино на нём, олимпийка, тогда модно было. Стоят рядышком, возлюбленный девушку за руку держит.

Подхожу… Парень отступил нате шаг, меня пропускает. Ну, я иду себе: вот спирт дом мой — окна светятся. Ждут, беспокоятся родители, я неважный (=маловажный) позвонил с вокзала. Вдруг девушка тихо, будто про себя, говорит ми:

— Молодой человек, не видите, что происходит?

А и ни к чему ми — стоят и стоят. Торможу…

Столяров, как и тогда, тридцать полет назад, замер и напряжённо посмотрел на воображаемую парочку.

Отлично! Вижу дело плохо: девчонка-то не просто в среднем стоит — с дружком любезничает, не пускает её этот брюхан, пройти не даёт. Один — передо мной, двое в серой «Волге» сидят припаркованной в тени забора. Я и отнюдь не заметил машину-то поначалу. Передняя пассажирская дверца открывается — Вотан выходит. Потягивается лениво. Смачно потягивается — суставы разминает. И к нам шагает, вразвалочку.

— В нежели дело? — спрашиваю. Девчонка ни гу-гу. Молчит и смотрит нате меня огромными глазищами…

Бугай — мне:

— Иди-иди, у нас с женой приманка разговоры.

А она ни слова…

— Что, действительно, жена? — спрашиваю, а у самого ладони мокрыми стали, в мурашки бросило.

Бугай в меня зенки упёр — и под локоток девчушку.

— Согласно, Соня, хватит дурочку валять. Поехали домой.

— Что, в самом деле, одалиска? — переспросил я.

— Жена-жена. Иди, парень, по добру…

Да что вы, я и пошёл. А девица спину взглядом насквозь прожигает, лопаткам хоть головой бейся.

Взлетел на лифте на свой девятый этаж — и к телефону.

Пустое место, два.

Милиция? — Так, мол, и так.

Спросили фамилию, ячейка, телефон домашний.

— Спасибо, — сказали, — высылаем машину.

Я — к окну, подобно как на проспект смотрит: минуты через две несётся ПМГ с мигалкой, в тетька годы с этим быстро было.

И ничего!.. Из милиции ми не позвонили. В новостях — тишина. Бабушки у подъезда молчат, а они-ведь уж всё знают!

Вроде бы и забыл я думать об этом. А видишь сейчас, с годами, вспоминаю всё чаще. И понимаю умом, что же поступил, вроде, правильно: не смог бы я, мальчонка, не дать воли с тремя взрослым бандюгами. А только муторно на душе. Фитиль глаза той, молоденькой. Спать не дают…»

Василий замолчал. Не велика птица в палате не проронил ни слова. У всех, наверное, после жизнь подобных историй накопилось немало…

Лезут из памяти тени прошлого точно по тёмному времени, когда сердечко прихватит. Но уходит найт, встаёт солнце, отступает боль; мы открываем глаза, умываемся, завтракаем и забываем о ночных страхах. Гоним с себя неприятные мысли; бежим по жизни, вперёд, форвард, быстрее… остановиться и оглянуться нам недосуг.

И так — до следующего «сердечного приступа».

© Copyright: Мишута Соболев, 2010