Его пятерня ухватила пустоту. Стояла глубокая, неподвижная тишина. Поверхность, держи которой он очнулся, плавно покачивалась и куда-то плыла. Спирт лежал в кромешной темноте, непонятно где, и сознание постепенно возвращало его к действительности.

Из чего можно заключить, он провалился в яму и, через подземный лаз, словно интуитивный крот, проник в пещеру. Затем вышел на берег водоема и последовал по (по грибы) каким-то призрачным существом, потом едва не утонул в озере и, в конечном счете, выбрался на этот клочок суши.

Был ли оный клочок суши неким островком в подземном водоеме? Или сие был берег озера?

Но если это была берег земная – то почему она двигалась, а не стояла для месте?

Где он?

Куда он плыл и на нежели?

Обессиленный, с помутневшим от пережитых злоключений рассудком, он, нате первых порах, еще не вполне осознавал весь видали своего положения. Но постепенно горькая правда о том, яко он, по чьей-то злой воле, вырван с своего теплого уютного мирка и заброшен в это глухое подземный дворец, стала с какой-то особенной ясностью и остротой доходить поперед его сознания.

О, Боже! Как же так? Он, Андрюха Карманов, такой молодой, красивый, умный – и заживо погребен в этой подсознательный горе?

За что? О, Боже, за что?

Это незаслуженно, этого не должно было случиться с ним никогда!

Тогда он был так успешен! У него были любовницы, красивая верная, прекрасная работа, дети. У него был целый мир, и в этом солнечном мире спирт устроился весьма и весьма даже недурно.

И будущее рисовалось ему в самых радужных красках. И возлюбленный был полон надежд и молодых, бьющих через край сил! И внезапно…

Нет, нет!

Это с другими могли случаться разные беды! Сие другие могли тонуть в реках, заболевать различными неизлечимыми болезнями, притыкаться в аварии, гибнуть, быть калеками, бомжами, сидеть в тюрьмах – так только не он!

А Он был совсем другой, неповторимый, единственный в своем роде! Он был уверен в своей исключительности и в томище, что любая напасть обойдет его стороной. И когда с кем-ведь другим случалось несчастье – это приносило ему даже тайное восхищение. Вот, кто-то умер, кто-то тяжко заболел, попал в беду, а возлюбленный – нет!

Но теперь черное крыло беды накрыло и его…

К страданиям душевным, к страху пизда неизвестностью, присовокуплялись еще и страдания физические. Андрей чувствовал себя изможденным следом всех этих передряг, он ужасно продрог, поскольку одежонка его была мокрой, а в подземный дворец было холодно и сыро. Скрючившись, как плод в утробе матери, симпатия постепенно впал то ли в полудрему, то ли в забытие.

Когда он очнулся, картина изменилась.

Вдали, вероятнее итого, через проем в горе, пробивался в пещеру тонкий луч солнца. Возлюбленный горел, искрясь, как белая звезда, и от него нате водную гладь водоема ложилась серебристая дорожка. В сером свете, в двух словах освещавшим подземелье, он увидел, что находится на панцире огромного ящера, либо, быть может, гигантской черепахи. Шея у животного была изогнута, т. е. у змеи, и мощная грудь бесшумно рассекала водную гладь, оставляя вслед собой мелкую волну.

Если бы давеча, у костра, ему сказали, кое-что он будет плыть на спине у неведомого существа в черном чреве вершина мира – он принял бы сказавшего это за сумасшедшего. И, да и то же, это было реальностью!

Но что это? Ему почудилось? Либо он действительно уловил под сводами пещеры собачий гам?

А ведь те люди у костра утверждали, что если личность лжец – он попадет в такое место, где люди принимают наружность собак, и что такой человек будет там лаять, в своре подобных ему лжецов, прежде тех пор, пока не выгавкает всю свою буки! Те же, кто ходил по жизни кривыми дорожками зла, станут подобны слепым червям либо — либо слизнякам.

А разве не был он отъявленным лгуном? И безлюдный (=малолюдный) петлял по жизни скользкими тропками зла?

Тогда, у костра, сии слова показались ему пустопорожней балаканиной. Но что, разве что так оно и есть? Здесь, у черта в зубах, он еще был готов поверить во все что угодно!

Несть, нет, все это бред сивой кобылы! Чепуха! Неужто он, Андрей Карманов, может трансформироваться в какого-то слизняка иначе собаку! Нонсенс! Просто это подземелье навевает на него всякие фантастические бредни. Только надо быть реалистом, каким он всегда и был. Не мешает взять себя в руки, прекратить истерику и посмотреть на сложившуюся ситуацию трезвыми глазами.

Получи самом деле все просто.

Это чистая случайность, чисто он провалился в ту яму, и никакого божьего промысла в этом в отлучке.

Нет ничего сверхъестественного и в том, что он обнаружил в этой пещере подземное озерко.

Вероятнее всего, озеро это существует уже тысячи, коли даже не миллионы лет, и оно до сих пор сохранило свою девственную первозданность. В таком случае, в нем целиком и полностью могли сохраниться и некие реликтовые существа, наподобие Лохнесского чудища. Имеется возможность предположить также, что создания эти, за такой преогромный эволюционный путь, сумели развить свой интеллект до жутко высокого уровня. И разве не мог мозг некоторых изо представителей этого вида достичь такой же степени достоинства, как, например, и мозг дельфина? И разве мало документально подтвержденных свидетельств о волюм, как дельфины спасали потерпевших крушение моряков?

Похоже, сколько и этот ящер пришел к нему на выручку! Вот, возлюбленный везет его на своей спине, и уже видна почва, и проем в скале, сквозь который в пещеру вливается солнечный дольний мир.

И не надо, не надо искать черную кошку в темной комнате! Без- стоит приписывать Богу то, к чему Он не имеет никакого касательства. А то как же и самого-то Бога нет. Ни Бога, ни Святого Духа, ни святых угодников. До сей поры это – еврейские народные сказки!

Это он Сам, своими собственными силами сумел оборваться через недра этой горы. Лишь только благодаря своей несгибаемой воле, своей смелости, своей решимости…

О, Боженька!

Что это?! Ящер погружается в пучину озера! Вот, его хребтина уже уходит из-под ног! А рядом воду режет чей-либо-то острый плавник. Акула? Кто знает, какие твари могут иметь (дело в этих местах, и что скрывают глубины этого водоема?

Господи, спаси и помилуй! Пресвятая Приснодева, помоги! Боже всемогущий, не дай мне сгинуть в этом озере!

Святые угодники, выручайте!

Мужественный лихорадочно сучит руками и ногами, и сердце его готово выпасть из груди. Он плывет к берегу и каждую секунду ожидает, яко сейчас из воды вынырнет какая-нибудь страшная зверь, раскроет свою пасть, и…

Наконец-то он достиг отмели! Очень может быть, самое страшное, самое ужасное уже позади…

Карманов бредет сообразно мелководью, а метрах в десяти от него, наподобие огромной лягушки, сидит бери валуне какая-то человекообразная особь. Тело у нее белесое, волосья длинные, пальцы соединены перепонками, а выпуклые, словно пуговицы, прожектора как бы покрыты зеленым перламутром.

Заметив фигуру сверху камне, Карманов испуганно шарахается от нее прочь, и индивидуальность-лягушка булькает в воду.

И не знал, и не подозревал ажно Андрей Карманов, что он обладает такими спринтерскими способностями. Вроде он достиг кромки берега, показав при этом в таком роде блестящий результат, которому мог бы позавидовать и сам Здоровый Борзов – об этом можно только гадать!

Однако перед ним, наконец-то, земная твердь, и это – самое концептуал!

Отдышавшись, наш герой направляется к проему в скале. Вот спирт уже останавливается перед ним и задирает голову. До его края короче, пожалуй, метра четыре высоты, и под ним уже кем-так навалены валуны, по которым, при определенной сноровке, позволено добраться до амбразуры.

Тело у Карманова, хотя и худощавое, а крепкое, мускулистое. Словно кошка, вскарабкивается он на фестон каменного оконца. Затем, пройдя проем в скале, он на практике на внешней стороне горы.

Над ним – синее небесный купол, и в нем плавает лучезарное солнце!

Андрей стоит, опершись для стенку проема, и вдыхает полной грудью живительный воздух гор.

Шмотье на нем изодрана в клочья, тело в кровоподтеках и ссадинах. Бери исхудалом, поросшем щетиною лице, под копною седых растрепанных волосинка, остро блестят глаза.

Свобода!

Он обводит взором окрестности.

По-под ним – покатый склон, изрезанный окаменевшими морщинами, как ряшник древней старухи. Вверх гора уходит почти отвесно. Топ ее неприступна – во всяком случае, если ты приставки не- являешься альпинистом, и не имеешь при себе специального снаряжения. Отлично и за каким рожном – даже если бы у него такое доспехи и было – за каким рожном, скажите на милость, возлюбленный стал бы лезть на вершину горы?

По дну ущелья расхаживают какие-так диковинные фигуры. Головы их весьма странной формы; у сих парней, пожалуй, можно будет разведать, куда он попал.

В любом случае, потребно спускаться вниз. Даже и за миллион американских долларов симпатия не полезет обратно в этот каменный мешок. А с этими парнями – который бы они ни были – он сумеет поладить!

Аппарель вниз обходится без неприятных сюрпризов в виде замаскированных ям и прочих ловушек. В среднем что Андрей благополучно проходит, пожалуй, с треть своего пути, кое-когда за его спиной вдруг раздается громоподобное: «Анх» и что же-то пребольно колет его под лопатку.

Он оборачивается и… ахти! Колени его подгибаются от страха.

Из-за выступа вершина мира вышло ужасное существо огромного роста. Тело у него человеческое, да на плечах сидит черная собачья голова с длинными, стоящими ежиком, ушами. Осанка у человека с собачьей головой властная, пожалуй, аж и царственная. Глаза светятся желтым испепеляющим светом. Одежда состоит изо пурпурной туники с широким круглым воротом темного цвета, окаймленным изящным белым кружевом. Бери плечи ниспадает темно-синяя накидка, концы которой повязаны у горла, (то) есть кашне. От талии идет короткая юбчонка ослепительной белизны, прикрытая позади, как крылышками пчелы, кусками золотистой материи. В руке сие существо держит раздвоенный на конце, наподобие вилочки, булава.

С невыразимым ужасом, смотрел Карманов в золотистые глаза человеко-собаки. Подняв скипетр, существо подтолкнуло его в плечо и рявкнуло, оскалив пасть: «Анх! Анх!»

Карманов понял, почто ему приказано спускаться с горы. Затем, словно в неком фантасмагорическом сне, спирт шагал куда-то по дну ущелья, и ему казалось, ровно все это происходит не с ним, а с кем-то другим.

– Анх! Анх! – рыкало тролли, покалывая его жезлом то в бок, то плечо, подобно как пастух, загоняющий в хлев свою скотину.

По пути им встречались и некоторые люди «парни» с собачьими головами. Они посматривали на Андрея и его конвоира минус всякого интереса – по всей видимости, для этих царственных пастухов происходившее с Кармановым было делом обыденным, житейским. Ясно было и и то, что они здесь хозяева, а он для них без- более чем двуногий скот.

– Анх! Анх!

Его подогнали к яме, похожей сверху огромный котел, и столкнули вниз.

 

17

Яма кишела оборванцами самых разных мастей: казалось, тутти нищие, все калеки, все бомжи, какие только существуют держи белом свете, были собраны в этом сыром зловонном отстойнике человеческих душ.

Кривясь с боли, Карманов попытался встать на ноги.

Яма была метров подле трех в высоту и, падая, он сильно ушибся. Если бы ее профундаль не было устлано щебнем, смягчившим удар, он, поддай всего, сломал бы себе ноги.

– О, с прибытием, счастливчик! – сказал ему экой-то плешивый мужичок в широченных штанах и протянул руку, помогая остановиться как вкопанный.

Рожа у него была кругленькая, веселенькая, неунывающая. Андрей ухватился по (по грибы) протянутую ладонь и поднялся.

– Ну, как добрался?

– Нормально.

– Во и ладненько. Милости просим в наш котел! – незнакомец, весело улыбаясь, потряс его руку и представился: – Егорка Краюхин! Можно просто Жора, или, если хочешь, Георгий. А ты кто будешь, мил человек?

– Андрей Карманов.

В левой руке Краюхин держал какой-либо-то предмет стального цвета, смахивающий на баклажан. Спирт был великолепно отполирован и, казалось, излучал ровный нежный подлунный мир. Другие узники сосредоточенно чистили тряпицами подобные же вещицы. Многие с них что-то бормотали, и от этого в яме стоял беспрерывный гул.

– Ну, и что слышно там, за горой? – спросил Краюхин, улыбаясь нет слов весь рот. – Все безумствуют, а?

Андрей сдвинул плечами, таково и не поняв, что имел в виду этот странный личность.

– Ладно… Бог с ними… – Гоша благодушно махнул широкой ладонью. – Усиживать будешь?

Он полез за пазуху своей старенькой курточки, вынул от того места горбушку черного хлеба и протянул ее Карманову.

С тех пор, вроде Андрей был призван вестником, у него не было и маковой росинки в рту. Он взял хлеб и с жадностью стал его кушать.

– Счастливчик… – доброжелательно улыбаясь, протянул Краюхин, наблюдая за Андреем.

Спирт принялся чистить свой предмет, хотя тот и без того уж сиял, как зеркало. Над ямой кружили черные пернатые. Карманов уплел хлеб. Одна из птиц стала разоряться к ним, держа в когтях какую-то вещь. Она бросила ее подо ноги Андрею и улетела.

– Это тебе, – пояснил Гоша, безграмотный переставая излучать веселье.

– А что это?

– Твое Ка.

Андрон поднял сброшенную вещь, завернутую в ветошку. Величиною она был с вампир, но весила не меньше пяти килограммов. Он развернул тряпицу. По мнению форме вещица напоминала как бы сморщенную грушу, изъеденную ржой.

– Ну-ка, счастливчик, принимайся за дело,– подмигнул Гоша, драя свою штуковину с такого порядка радостью, как будто это было делом всей его жизни.

Андрон стал лениво чистить свою вещицу тряпкой, но по малом времени пришел к выводу, что это – мартышкин труд: уж чрезвычайно глубоко и крепко въелась в него короста.

– Давай, давай, счастливчик! – стал подкатывать его Краюхин. – Не филонь!

– Почему ты называешь меня счастливчиком? – спросил Карманов.

– А который же ты? Счастливчик и есть. Мы все тут счастливчики.

Андрюша скривил губы в ироничной усмешке, хмыкнул.

– А ты что, далеко не согласен со мной? – удивился Гоша.

Он окинул Карманова снисходительным взглядом:

– Шишка на ровном месте из нас не заслужил этой милости. Понимаешь? Последняя спица в колеснице! Все мы тут – падшие души.

– Хороша милость! – насупленно усмехнулся Карманов. – Оказаться в этой дыре!

– Оп-паньки! Бесцельно ты что же, мил человек, воображаешь, что достоин лучшей участи?

– Нормально,– сказал Андрей.

– Ой, не гневи Бога, братуха! Кризис миновал радуйся, что ты тут!

– Ага! Уже пляшу ото счастья!

– Ой-ей! Да ты, как я погляжу, общо не врубаешься… Смотри,– сказал Гоша, указывая на вещицу Карманова. – Ни дать ни взять ты ни дурен – а все-таки у тебя еще далеко не отобрана надежда! И, стало быть, со временем, ты сможешь наступить добрым человеком. Так чего же ты, баранья твоя бошка, сетуешь на судьбу?

«Бред!» – подумал Карманов.

– Подумай всего только,– вразумлял его Краюхин, не переставая полировать свою штуковину,– какое количество раз ты мог сгинуть, идя сюда окольными путями…

– Истинно откуда тебе знать, какими путями я шел? Ты какими судьбами, ясновидящий?

– Ха-ха! Вот чудила! Так ведь прямыми путями семо никто не приходит! Только кривыми! Да не выпендривайся твоя милость, братан, я ведь и сам такой. Полз сюда, как гельминт слепой, подземными норами. Сколько раз мог сгинуть! В какой мере раз мог попасть в такие места, что не приведи отец небесный! Даже страшно подумать об этом! А там уже до сей поры, там амба! Оттуда пути наверх нет. Так как давай возблагодарим господа Бога нашего за то, фигли он явил нам свою милость. Что мы а ещё можем видеть этот свет, дышать этим воздухом… Иль сего мало?

Он придвинулся ближе к Карманову и забубнил:

– Вот лишь тут я и начал прозревать! Понимаешь? Самый скверный порок – сие неблагодарность! Понимаешь? Мы все – лжецы и негодяи! И я – самый худой из всех! Но теперь-то,– он постучал себя пальцем согласно груди,– теперь-то, на уже последнем рубеже, у меня появилась способ очистить свое сердце. Очистить от всяческой грязи, злобы, лжи! Не хуже кого же мне не быть благодарным за это Творцу?

Егор потыкал пальцем в небо. Оно было хмурым, затянутым пеленою темных туч. Начинал служить источником мелкий тоскливый дождь.

– Там, за горою, я совершил много скверных дел,– вновь зажужжал Краюхин, начищая свою вещицу. – Дурень! Ай, какой же я был глупец! Сколько возможностей я упустил! Как прекрасных возможностей сделать что-нибудь доброе, светлое…

Карманов отступил ото этого чокнутого болтуна.

«Н-да, в хорошее местечко я попал! – пришло в голову ему. – Полная яма идиотов!»

 

18

Харон сидел нате валуне и смотрел вдаль.

За рекой, по направлению к поруха, двигались два темных пятна. По мере их приближения они увеличивались в размерах, и, в конечном счете, стало ясно, что это едут мотоциклисты. Он отвязал лодку и стал переправляться в другую сторону реки.

Старый лодочник рассчитал все воистину: когда он причалил к берегу, мотоциклисты уже поджидали его.

Спирт окинул их проницательным взглядом.

Вновь прибывшие были молодыми людьми в куртках-косухах с металлическими цепочками, бляшками и прочими цацками. Такого рода «контингент» из-за последние полсотни лет стал попадать в его сети кончено часто. Парень выглядел лет на 25. Он был строен, широкоплеч и имел красивые внешность лица, присущие славянам. Волосы у него были русые, прямые, очи – небесной голубизны. Девушка казалась еще моложе. Она была красива, наравне бутон свежей розы.

– Здравствуйте,– сказал молодой человек.

– Чрезвычайно,– ответил Харон.

Он подумал: «И куда они в среднем спешат? Неужто в их мире все так скверно?»

– Послушайте, родимый батюшка,– сказал Игорь Шевчук,– мы тут маленько заплутали… Ваша сестра не подскажете, как нам выехать на дорогу, ведущую в Хенск?

– Налицо денег не состоит. Не знаю,– сказал Харон.

– А вообще, здесь есть рядом какой-нибудь населенный пункт?

Лодочник отрицательно покачал головой:

– И звания нет.

– А как называется эта местность?

– Мераздан.

Это название ни о нежели не говорило Шевчуку. Он достал из кармана куртки фотографию Порожняка и показал ее лодочнику.

– Послушайте-ка, батя. Пишущий эти строки разыскиваем вот этого человека… Вы не видали его?

Перевозчик бросил беглый взгляд на фотографию, и в его глазах мелькнула еле-еле заметная усмешка. Он кивнул утвердительно:

– Да, был в этом месте такой…

Шевчук обменялся быстрым взглядом с Мариной. Стараясь безграмотный выдать волнения, он спросил:

– И где он теперь?

Экспедитор махнул рукой за реку:

– Там! На том берегу.

 

* * *

От минуту от берега отчалила лодка. Старый лодочник мебель на корме и привычно орудовал веслом. Впереди него, бери скамье, сидели взволнованные пинкертоны.