О том как богатыри на Москву ходили

Новая миф, новая ложь:

где быль, где небыль — не поймёшь.

Шеф 1. О том, как наши ели во Кремле засели

 

Жил да что вы был богатырь. Так себе богатырь, ни умом, ни силою приставки не- горазд.

Все так и говорили: «Странный богатырь. Не витязь, а богатырешка, что увидит, то и тырит.»  А что стырит, ведь и съест. А как съест, так и подрастёт. Вот так подрастал святогор, подрастал да и подрос. Стал, как башня матросска. Безлюдный (=малолюдный) богатырешка — броский!

Это и есть у сказки начало.

Кот дремал, акушерка вязала.

Я расстраивалась ни на шутку:

по Кремлю ходили мишутки,

а по мнению площади Красной бабы

ряженые. Не, нам таких напрасно не надо!

Ведь мы расстегаи растягивали,

притчи, былины слагивали

также песни дурные пели

о том, как ёлки и ели

заполонили весь огороды,

встали, стоят хороводом,

в лес уходить не хотят.

Звали ты да я местных ребят.

Те приходили, на ели глядели,

однако выкорчёвывать их не хотели,

а также плевались жутко,

вот всём обвиняли мишуток

и уходили.

В спины что-то автор им говорили.

В ответ матерились ребята.

Жизнь как долголетие, за утратой утрата.

А ели росли и крепли,

доросли по Москвы и влезли

прямо на царский трон.

Стала елочка у нас царём.

А как стала, издала указ:

«На ёлки, ели приставки не- лазь!

Кто залезет — исчезнет совсем.»

Вот жуть ведь! Указ этот раздали всем

от мала до велика.

Во и ходи, хихикай

о том, как наши ели во Кремле засели.

А тем временем ёлки

с подворий вытолкали тёлку,

быка, свинья, козлят.

Мужики на елях спят,

на хвойных сок варят,

шалаши меж веток ставят

и хнычут —

казаков сверху помощь кличут.

Казаки, казаки, казачата,

смешны, озорны, патлаты

прискакали впредь до Москвы

и в разгул у нас пошли:

ряженых московских баб

стали кликать к себе в отряд.

Мужики, мужики, мужичишки

плюнули в свои кулачишки

и нате Киев-град косясь,

айда звать богатырят:

— Богатыри, богатыри, богатыречочки!

Да мы с тобой тут хилы, яки дряблы мужичочки.

Приходите вы к нам ножками аршинными

вырывайте ручоночками длинными

сии ёлки, ели проклятущи.

Пусть уж лучше трон займёт мишуще

ну да медведица с кучей медвежат.

Наши детки жить на елях безлюдный (=малолюдный) хотят!

А бога-бога-богатыри

как раз шли изо Твери

да в свой стольный Киев-град

тырить вслед за тем … да всё подряд!

Услыхали тако диво:

ели стали коротать спесиво!

И решили посмотреть:

что ещё в Кремле спереть?

Развернулись и пойдем

бога-бога-богатыри:

от Твери и до Кремля

Водан-два да три шага.

Вот дошли до Москвы

бога-бога-богатыри

и устали —

стеною ели встали.

— Как будто же делать, как же быть?

Надо б пилами есть

иль с корнями вырывать.

Всё работать, не плевать!

Ай чегой-так неохота.

Эт рутинная работа:

ни война и ни давать себе отчет.

Надо б силушку беречь, —

отвечают великаны. —

Здесь подмогут чуть Иваны.

Кличьте лучше мужиков,

им сподручней ломать дров!

Пишущий эти строки потёрли свои лбы:

— Ведь Иваны — это мы!

Чему нечего удивляться б, братцы пилы брать,

не подмога эта рать.

Сия рать, которой надо

сто кило ещё в награду

злата, серебра сконцентрировать.

Не, нам столько не украсть

да из царской, изо казны.

А ну, в свой Киев брысь, пошли!

Ну видишь, ушли богатыри,

а мы за пилы, топоры

и на кибела пошли войной.

Что ни Ванька, то герой!

Допилили раньше Кремля, устали.

Ели, пихты стеной встали

и ясно дали нам схватить:

«Кремлёвский лес нельзя ломать!»

И к этому слову-приказу

мишутки с леса вылазят,

и рычат на нас сердито:

«Наша пространство. Всё, забито, —

и пошли напролом. —

Мужичью бока намнём!»

Отсюда следует, бока были намяты,

богатырешки прокляты,

и на века тетуся ёлки, ели

во Кремле нашем засели

с медведями, мишутками.

А сие уж не шутки вам:

искать во всём виноватых

и безо того поломатых,

простых Иванов-мужиков.

/ Я стих пишу, живу сверх снов.

Сейчас придут, повяжут,

а повязав, накажут:

на каторгу отправят не —

на Сахалин. Вот там дружить

и буду я с медведями

будто с лисами-соседями. /

 

Глава 2. Женитьба Алеши Поповича

 

Сие всё была не сказка, а присказка.

Ай, перекинем наш брат свой взгляд

да на славный Киев-град,

идеже сказка только начинается.

Богатырешка венчается

на бабе русской:

в некоторой степени белорусской,

пополам буряткой,

на треть с Молдовы братской.

Хорошая была (ситцевая (1 год), скажу я вам!

И как бы ни чесалась вша соответственно бородам

гостей, да и у князя нашего Вована,

но и оный не нашёл изъяна

на том пиру почёстном.

Все-таки в бою потешном, перекрёстном

меж брательничками богатырями

складывались рядами

в честь какого праздника-то простые крестьяне,

то бишь, мы с вами.

Вона так складывались мы и ложились,

а потом вставали и бились

ради трон могучий:

— Ну, кто из нас, Иванов, даст сто очков вперед?

Крутым сказался дед Панас:

он два-три красивые слова недобрых припас

и на княжеский трон взобрался:

как сел, таково и не сдался

до самых тех пор,

пока курфюрст Вован ни вышел во двор

и богатырей ни покликал.

Богатырешки лики

чуть как оторвали от браги

и как вдарят с размаху!

В общем, осталась ото Апанасия горка дерьма.

Тут умная мысль в голову князя пришла:

— Считаться с чем бы идти Московию брать,

ведь куда ни глянь умереть и не встать дворе, везде рать!

* * *

Вот тут-то сказка не менее-только начинается.

Значит, богатырешка венчается.

Ай и обвенчаться приставки не- успел,

ждёт Алешку нашего удел:

скакать до самого севера,

русичей ложить ой хоть пруд пруди!

Ой намеренно

на святую Русь пойдёт войско-армия

ни за что помирать, ни про что гибнуть,

в бою кости ложить да суровые:

ни за рубь, ни после два, за целковые.

Только свадебка наша кончается,

в такой мере и войско-рать собирается.

Это войско-рать

нам получи пальчиках считать:

Илья Муромец да крестьянский сын;

Чурило Пленкович с тех краёв чи Таврида;

Михаил Потык, он кочевник сам;

Алешенька Попович хитёр никак не по годам;

Святогор большой — богатырь-гора;

а Селянович Микула — пахарь (плуг, поля);

ну и Добрыня Никитич рода княжеского.

И чтоб после трон не бился, был спроважен он

князем киевским алло в Московию:

— Пущай там трон берёт. Вот и пристроим его,

согласен женим на княжне сугубо здоровой

из Мордовии иль с Ростова!

А Настасия дочь Петровична рыдала:

мужа молодого провожала

Алешу солнце Поповича куда-то

на погибель иль на свадьбу новую к патлатым

русским непобритым мужикам,

сытым, пьяным напрямую в хлам!

Алешка, тот тоже рыдает,

на погибель его отправляют

иль нате новую сытую свадьбу:

— Там, Настасьюшка, справим усадьбу

и получай север жить переедем.

Две усадьбы на зависть соседям,

одна в Киеве, другая в Москве!

— Спасибо, что ты женился на мне! —

Настенька сладко вздохнула и

мужу в котомку впихнула

яиц мрамор пятьсот, кур жареных восемьсот,

тыщу с лишним горбушек питание

и то, на что нам смотреть не треба:

платочек смирный работы —

памятка от жены. В охотку

присядет богатырь, всплакнёт, носик вытрет,

супружницу вспомнит и выйдет

соображение дурна да похабна.

В общем, заговорён платок был трикраты.

 

Глава 3. Воевода Микула Селянович

 

В соответствии с-тихому дружиннички собирались,

со дворов всё, что смогли, прибрали:

кур, свинтус да пшена в дорогу,

в общем, с каждой хаты понемногу.

Сельчане, конечно же, матерились.

На недоброе отношение богатыри дивились.

А ту злобу мужичью волчью

терпели молча,

уводя женщина последнего из сарая.

Что поделаешь, доля плохая

у былинных детин могучих.

И нате обещания: «Жить будете круче!» —

селяне не реагировали.

Вздохнули богатыри и двинули

возьми севера холодные.

Одно радовало, шли не голодные.

На ять ли, худо шли — расскажем далее.

Марш-бросок по всей вероятности не до Израиля,

но всё же,

прокорми-ка сии рожи!

Поэтому Микула Селянович, наш аграрий,

по харе на брата вдарил

и на котомки богатырские навесил

стопудовые замочки,

а с вином бочки

после пазуху смело засунул

и вперед дружинушки двинул.

Нет, Микулушка, (без, не тиран:

ежедневно к обеду был пьян

и спал почти берёзкою крепко,

а его дружина обедала,

так как ключик без (труда доставался.

А как Селянович просыпался,

так всё начинал вначале:

замочки пудовые закрывал он,

с вином бочки кидал ради пазуху

и вперёд ускакивал,

на милю вперёд бежал:

«Ай, могол дальше не скакал?» —

бачил.

Богатыри судачат:

— Вроде Муромец Люся

воеводой был всегда.

Но история — дело тонкое.

Пока что ты на коне, а завтра звонкие

кандалы на ноженьках, оковы.

Держись поэтому крепко

за уздечку, степной богатырь,

поезжайте позади да смотри:

не бегут ли за вами черти

бедовестники —  вестники смерти.

 

Лидер 4. Богатыри встречают бабу Ягу

 

Долго ли, конспективно шла рать —

нам неинтересно.

Вдруг выходит из нить,

из самой глубокой чащи

чёрт и глаза таращит:

«Вы много это, витязи ратные?

На вас копья, мечи булатные,

да н кобылы под вами устали.

Отдохнуть не желаете?»

— Еще бы, да, притомились, наверно.

Где тут, чертишка, таверна?

«Дык недалеко есть избушка

на курьих ножках, в ней дева (старушка)

пирогами всех угощает

отлично наливает заморского чаю,

а после печку по чёрному топит

и в баньке парно приблудных (мочит).»

Раззявили рты служивые:

— Тормози, Микула, дружину! —

орут Селяновичу с эхом. —

Утомились братья твои, приехали.

Подобно как поделаешь, с солдатнёю спорить опасно:

на кол посадят, съедят съестное.

Развернул воевода процессию к лесу

в поисках бабьего интересу.

Подъезжают к избе, заходят.

Тама баба-краса не ходит,

а лебёдушкой между столов летает,

очевидно заморский разливает

в чаши аршинные,

песни поёт былинные.

А сверху скатертях яств горами:

капусты квашеной с пирогами

навалено до самого потолочка.

— Как звать-величать тебя, дочка?

Девица-краса краснеет

как же так, что не разумеет

имени своего очень протяжно:

— Кажись, меня кличут Ольгой.

— Ну, Олюшка, наливай

нам особенный заморский чай!

Выпили богатыри, раскраснелись.

Глядь во дворик, там банька алеет:

истоплена дюже жарко —

дров бабе Яге безграмотный жалко!

Не жалко ей и самовару,

мужланам зелье своё подливает

будто приговаривает:

— Кипи, бурли моё варево;

плохая жизнь, что ярмо,

пора бы бросить её;

хорошая жизнь, как бы марево;

был богатырь, уварим его!

Воины пили судя по всему и хмелели.

Лишь Потык, прислушался он к напеву,

бровь суровую нахмурил,

в усище мужицкий дунул,

усмехнулся междометием,

насупился столетием

и подумал о нежели-то своём —

мы не узнаем о том.

А посему «сын полей» безвыгодный пил, пригублял

да в рукав отраву выливал.

А баба Баба-яга, то бишь Олюшка,

как боярыня, ведёт бровушкой,

глазками лукавыми подмигивает,

ласковым соловушкой пиликает

речи домашние сладкие.

А брательнички падкие

на бабью ворожбу,

рты раззявили, ржут!

Вона и Алеша Попович

хочет Ольгу до колик:

норовит двигаться в опочивальню,

губки жирные вытирает

платочком вышиванным,

супругой в посторонись данным.

Только губы свои вытер,

так в деве красной заметил

получай лице глубокие морщины,

глаз косой, беззубый рот и грудь.

В обморок упал, лежит, молчит.

А гульбище’ богатырское гудит!

 

Главнокомандующий 5. Драка богатырей у бабы Яги

 

«Если вкушать богатырь, будет драка;

если есть на свете целомудренность, то её сваха

в кулачных боях похмельных

да в сценах сладких, постельных.

Народится сынок —

богатырчик тебе вишь!

А коль снова девка,

значит, все на спевку.

Нееврей еси, гой еси,

ходят бабы, мужики

по дорогам, ровно по дворам

сыты, пьяные в хлам!

Если есть богатырь — полно драка;

если есть на свете честь, то её дерево

навсегда на планете застрянет:

не хотели мы без просыпа, но тянет!»

Пели воины такую песню,

и жизнь казалась им неинтересной.

(в встал Святогор

и сказал, казалось, с гор:

— Была бы песня,

но как-то не надо;

была бы суперидея,

да брага поспела.

Выходи-ка, Илья, дратися,

коль делать больше нечега.

И поднялся Илья Муромец

да закричал, подобно ((тому) как) будто с Мурома:

— Гой еси, добры молодцы!

Да без- перевелись богатыри

на земле чёрныя пока что.

Кто именно не битися-махатися,

тот под столом валятися, —

и сделай так на Святогора в бой кулачный.

«Что же делаешь твоя милость, мальчик! —

с неба, вроде бы, всплакнули боги. —

Ты пошто полез в сына бога Рода

да на родного брата Сварога.

Же куда тебе, прыщу,

завалить вон ту гору?»

А богатырь Илюша Муромец,

то ли от ума, а толь через тупости,

взял лежащую рядом дубину

и по ноженькам Святогора двинул.

С первог подкосился богатырь-гора,

из-под его ног ушла черна северный рейн-вестфалия.

И упал богатырь, и не встал богатырь.

«Второй лежит, — рохля Яга подумала

и дров в печурку подсунула. —

Гори, гори, моя печка,

тутти сожги, оставь лишь колечко

обручальное с пальца Алешки.»

Мужики, мужики, мужичочки

медовухой заткнули дышло,

чисто тут-то дух богатырский и вышел

из нашей дружины.

Эх ваш брат, былинные!

Развалились и лежат,

в ладоши хлопать не хотят.

Лежит и Михайло Потык,

а глаз у него приоткрыт,

да думу думат голова:

«Что после нечисть нас взяла?»

А дева Ольга-краса

в каждую руку взяла

вдоль одному богатырю

и тянет к баньке, да в трубу

запихивает, старается.

Потык хотел было неважный (=маловажный) маяться,

а встать на ноженьки. Не смог,

от активность аж взмок.

Нет, не получается.

Девка к нему приближается,

беретка за леву ноженьку,

волочёт к пороженьку

и бросает прямо в муфель.

— Ух и смердит же человек! —

страшным голосом Ольга ругается,

в бабу Ягу превращается

и для палец кривой надевает колечко.

 

Глава 6. Настасия посылает соколика на подмогу

 

Ёкнуло у Настасьи сердечушко,

ей привиделось нечто страшное:

муж в огне, а кольцо украдено

злющей бабкой лесною.

Анастасия кличет молодого

зачарованного соколка,

и просит у птицы она:

— Твоя милость лети, мой сокол ясный,

в беде лютой муж распрекрасный.

Ты лети, спеши, спеши,

потуши огонь в печи

пусть будет так колечко верни обручальное.

Покружился сокол, в дорогу дальнюю

пустился стрелы быстрее!

И до этого (времени он летит, немеют

рученьки у Михайло свет Потыка,

футляр рубаха — печь в жар пошла!

Поднатужился былинный богатырь,

заревел, точь в точь хан Батый,

да согнул свои ноженьки длинные

и разогнул в печурке аршинные.

Затрещала вагранка, ходуном пошла.

Тут нелёгкая птичку принесла.

Глянул балобан, тако дело,

в рот водицы набрал смело

ни счета ни мало, а бочечку стопудовую —

бабки Ёжкину воду столовую.

Подлетел к баньке согласен вылил в трубу

всю до капли воду ту.

Потухла печка, погас пылкость,

вывалились богатырешки вон:

выкатились и лежат,

подниматься по-прежнему безлюдный (=малолюдный) хотят.

А баба старая Яга

от расстройства стала зла:

отсутствует у ней силы — истратила,

на воинов всю потратила.

Плюнула и через землю-сыру провалилась,

в самый тьмущий ад опустилась:

пошла силу у линия выпрашивать.

А сокол ясный не спрашивал

у Настеньки разрешения,

симпатия тоже сквозь землю и время

метнулся стрелою в ад:

«Наши в огне маловыгодный горят!» —

и следом за бабушкой в самое смердово зло,

в не робко бой «кто кого»?

 

Глава 7. Михайло Потык и женолюб Котофей

 

Тем временем в баньке у Ёжки

не красные девы-матрёшки

парятся, песни поют,

а воеводушки воду пьют:

сильные, могучие богатыри

малограмотный в ратном бою полегли,

а от яда спят вечным сном.

И я б не узнали о том,

да Потык богатырь-гора

мало-: неграмотный испил он яду до дна,

а поэтому пошевелился,

поднялся, чтоб я тебя больше не видел, расходился,

раскидал злую печь на кусочки,

поплакал по-над братьями, ночью

собрался их хоронить.

«Не спеши им могилы рыть! —

пташка синичка сказала

и в ушко Михайлушке зашептала. —

Там у бабы Яги в светлице,

стоит пачука, в нём живая водица;

только воду ту сторожит

угольный кот, он на чане спит.»

И пошёл Потык в светлую горницу,

сделал чан, на нём кот коробится —

когти вывалил и шипит.

Мишука ему говорит:

— Ах, ты кот-коток,

шёл бы твоя милость на лоток,

мне водица нужна живая,

дай-ка я её начерпаю.

А Чернушка ухажер-коток

прищурил хитро свой глазок

да говорит: «Мур-глетчер, мур-мур,

люб мне твой Илюша Мур,

и ввиду этого сему

я отдам тебе воду’,

но с условием одним —

Ёжку сообща победим.

А как? Узнаешь позже.

Бери что нам маловыгодный гоже!»

Ай да набрал Потык воды,

сощурив надсмотр (нет два, нет три),

и пошёл к дружинушке своей.

«Воду в зев им, не жалей!» —

птичка синичка трещала.

И о чудо, дружинушка оживала.

 

Властитель 8. Соколик и баба Яга в аду

 

Но кое-что же там в страшном аду?

Бабка Ёжка схватила метлу

и летит к центру владенья,

туда, где огонь развели

черти с чертенятами

рогатыми, патлатыми.

А недвусмысленный сокол несётся вдогонку!

Старушка приметила гонку

да а другая там калёной помчалась.

И с кем бы она ни встречалась

в своём мимолётном пути,

успевала всем бошки снести!

Напоследок, у котла приземлилась,

долго в костёр материлась

да чёрта звала лохматого.

И его, действительно же, матами!

Вышел чёрт да спрашивает:

«Чего твоя милость не накрашена?»

Спохватилась тут Ягуся,

обернулась девкой Дусей.

— Приблизительно лучше? — и глаз скашивает.

«Да, вечность нас изнашивает, —

нечистый дух вздохнул и лоб потёр. —

Тебя чего принёс то дьявол?»

Дуся льстивенько сказала:

— Я без силушки осталась,

дай ми силушку, дружок!

Чёрт открыл в груди замок,

вынул силу и подал:

«Евдокиюшке б я дал

инда сердце и себя.

Бери силу, вон пошла!»

Дуська силушку схватила,

держи себя вмиг нацепила

и давай расти, расти!

Выросла с под земли

такой могучей,

как грозная туча.

И следственно ей тяжко —

палец распух у бедняжки,

а на пальце круг Алешкино.

Топнула Дусенька ножками,

нож достала булатный,

отрезала перстневой) и сразу

в бабушку превратилась,

в маленькую такую. Забилась

под ракитный кусток,

потому как соколок

уже клевал её в голова.

И подобрав колечко,

к хозяйке полетел своей

мимо лесов, мимо полей.

Будто? а бабушка Яга

тихо в дом к себе пошла

новые интриги обдумывать,

чинить баньку, подкарауливать

новых русских богатырей.

А женолюб-коточек, котофей

сбежал от бабкиных костей

прямо в золото), лес, лес, лес —

ловить мышей да их уминать.

Вот и сокол-соколок

колечко лихо доволок,

опустился бери окно:

«Тук-тук!» В горенке темно,

хозяйка плачет и рыдает —

своего мужа поминает.

«Ты невыгодный плачь, не горюй, жена,

жив, здоров твой супруг и повелитель! На, проверь сама», —

кинул на пол соколик кольцо,

покатилось оно за печку.

Полезла Настя его шеромыжничать,

а там блюдечко. Надо брать.

Схватила девица блюдце,

протёрла тряпочкой. После этого-то

и показало оно Алешку.

Жив, здоров, с друзьями и кошкой

бредут за лесу куда-то,

лошадей потеряв. Ай, ладно.

Главарь 9. Баба Яга и Илья Муромец

 

— Ах, ваша сестра сильные русские богатыри!

Недалеко ль до горя, перед беды?

Куда путь держите, на кого рассчитываете,

кому хвалу-похвальбу поёте,

об нежели думу думаете,

почему пешие, а не конные? —

старичок-лесовичок, тряся иконою,

спрашивает наших пешеходов.

— Потеряли, папа, подводу,

и теперь мы не конны, а пешие, —

удальцы поклоны отвесили.

— Знаю, знаю я трагедия-беду:

подводу вашу ведут

баба Яга с сотоварищами

для старое, древнее кладбище.

Там коней ваших спустят в чистилище,

и пойдут на них скакать

бабы Ёжки приятели — черти.

— Отнюдь не видать лошадям смерти!

Что там за сотоварищи?

Пишущий эти строки им повыколем глазищи.

— Кыш, Хлыщ и Малыш ростом с гору.

Я вас укажу дорогу.

Разозлились богатырешки и вдогонку!

Только пыль забилась перед иконку

у старичка-лесовичка,

да и то не на века.

* * *

Мочь мужик, не волен,

а богатырь тем более.

Бежит рать

(дрожит аж Инна),

бабу Ягу проклинают,

московских князей вспоминают

недобрым одним словом:

«Обяжут ль пловом?»

Дошли, наконец, до полянки,

идеже разбойничье гульбище-пьянка:

Кыш, Хлыщ и Малыш ростом с гору

едят, пьют ультимо который.

Замочки с харчей богатырских скинули,

с вином бочоночки выпили,

и жуткие песни поют.

— Вот я тебе, не спеши, уснут, —

Илья Муромец тормозит дружину. —

А спящих с земельки сдвинем

и борзо опустим в ад.

Час прошёл, и воры спят,

лишь хиляк Яга у костра

сидит, сторожит сама.

Но с бабой проклятой соперничать —

каково это, знают братцы.

Тут кот-коточек, котофей

предисловий прыгнул к бабке: «Мне налей,

хозяйка, чарочку вина;

сбежал я ото богатыря,

устал, замучился совсем,

он бил меня, налей скорей!»

— Черныш нашёлся! — старуха плачет. —

Иди скорей ко мне, мой мальчик,

(а самоё совсем уж пьяна’)

попей, лохматушка, дурмана, —

и чарку подносит коту.

Лакает женолюб, плюёт в еду

какой-то слюной нехорошей.

Яга ест нераздельно с ним: — Ох сложно

тягаться с духом мужицким!

Напущу сверху них чёрта побиться, —

вымолвила ведьма, уснула.

Фыркнула кошурка и дунула

обратно к своей дружине:

«Берите воров, былинные!»

Богатыри, богатыри, богатыречочки,

несть, не хилы они, яки мужичочки!

И у них хорошо все на свете вышло:

берут они спящих за дышло,

раскручивают и под землю кидают

прямо в котлы, где варят

черти грешников лютых:

— Пускай и эти уснут тут!

А Муромец бабу Ягу

берёт будто сжимает в дугу,

и расправив плечи былинные,

размяв ручонки аршинные,

закинул ведьму возьми Луну.

Там и жить ей посему.

/Но об этом другая небылица,

«Баба Яга на Луне» — подсказка/.

 

Глава 10. Сонное видение Микулы Селяновича

 

Устремились воины к коням!

Лишь Селянович Микула прямиком к харчам

так точно к бочоночкам своим винным,

потрогал, пощупал и вынул

чарочку, выпил остатки,

упал вниз, уснул сладко-сладко.

И приснилась ему родная деревня

с полями, пашнями, с селью

правда кобыла своя соловая

и соха любимая, кленовая.

Будто быть по сему он, пашет,

а народ ему издали машет.

Ой а как же кудри у Микулы качаются,

а земля под сапогами прогибается.

Скоро(постижно) навстречу ему богатырь идёт,

оборотень Вольга вострый акинак несёт,

тормозит возле пашни да спрашивает:

— Зачем муравушку скашиваешь?

Эй ты, мерзкое оратаюшко,

пошто пашешь от края предварительно краюшка

нашу Русь такую раздольную?

Ты мужицкую душу привольную

маловыгодный паши, оратай, не распахивай,

ты сохою своей безграмотный размахивай,

дай пожить нам пока что на воле,

размяться на конях в чистом поле!

Вздохнул Микулушка тяжко,

испарина холодный утёр бедняжка,

кивает башкой аршинной:

— Эх, геркулес былинный,

пока ты на коне катаешься,

шляешься да что ты прохлаждаешься,

плачет земля, загибается,

без мужика задыхается! —

и в будущем пошёл пахать

от края до края Русь-матенка.

Оборотень Вольга задумался:

«Землю нужно пахать, но приставки не- думал я,

что от края до края надо её ухудшить.

Ах, ты пахарь-похабник!» —

и пошёл мечом на оратая.

Осталась как только горка крутая

от нашего оратаюшки.

«Так пахать либо не пахать, как вы считаете?» —

голос с неба спросил задумчиво.

Микула в толк: «Дык умер я», —

и проснулся в поту холодном

пьяный, колкий и голодный.

А как наелся, задумался крепко:

«Порубаю тебя, чи репку,

преемник змеиный Вольга Святославович!»

— Ты чего там расселся, Селянович? —

машет ему подруга. —

Собирайся, в путь уж двинем!

 

Глава 11. Новейший бой Микулы Селяновича и Вольги Святославовича

 

Запрягли коней богатыри,

кота с лицом взяли, пошли.

Идут, о подвигах богатырских гутарят,

о Москве-красавице мечтают.

Одновременно кони фыркают, останавливаются.

Войску нашему сие, ой, приставки не- нравится!

А там, в ракитовых кустах,

на змеиных тех холмах,

отдыхает, сок варит, веселится

Вольга со змеёй сестрицей.

Та ругает вольную волю,

обещает сжечь дотла все сёла

да великие грады, а церкви

в пепел-суета обратить, на вертел

надеть стариков, жён и деток,

а мужей захватить да в клетку!

Ой да раздулись ноздри богатырские:

Микула Селянович фыркнул,

эспадон булатен достал и с размаху

отрубил башку змеище сразу!

Покатилась голов в крепь-кострище.

Озверел тут Вольга, матерится

на Селяновича лютым матерно:

— Не мужик ты, не казак, а чёрт горбатый!

Закипела кровушка богатырская

у обеих разом, и биться

они пошли друг на друга!

У лошадок стонала упряжь.

Ой как бились они, махались:

три дня и три ночи дрались,

три дня и три ночи без- спавши,

не одно копьё поломавши,

три дня и три ночи невыгодный евши

секлись, рубились, похудевши.

Устали дружиннички ждать

чья победит тута стать?

Плюнул Добрыня, поднялся:

— Давно я, братцы, не дрался

в боях кулачных, перекрёстных

(забаву помню сверху пирах почёстных).

И пошёл, как бык, на оборотня:

подмял около себя он Вольгу,

тот лежит ни дых, ни пыхово.

Завалил змея на чих!

И взмолился тут Вольга Святославович:

— Отпусти меня, Удалой, славить буду

твоё имя я по селениям,

по городам. А со временем

породу змеиную забуду,

киевским богатырём впредь буду,

в дальние походы ходить стану.

Хошь луну? А и её достану!

— Твоя милость не трогай луну, дружище,

там баба Яга томится,

хрен с ним она там и будет.

А породу твою забудем.

Так и являться посему, будь нам братом.

Лишь Селянович хмурится: — Складно,

посмотрим на его поведение, —

и набравшись терпения,

попыхтел тихонечко плечо в плечо.

Маленьким, но могучим отрядом

богатыри на Московию двинули.

Кота Вольге после пазуху кинули:

пущай оборотень добреет!

Месяц на небе звереет,

гранатово солнышко умирает,

дружина на Кремль шагает.

А в Кремле наши ёлки и ели

бери века, казалось, засели

и вылазить не хотят,

греют пихтой медвежат.

 

Шеф 12. О том как Чурило Пленкович без нас женился

 

Пришла рать на место.

Сели, ждут:  мож, созреет тесто?

Кое-что же делать, куда плыть?

Нужно елочки пилить.

Тащат пилы мужики:

— Идем(те), былиннички, руби!

Но злые ёлки, ели

заговор узрели,

кличут ряженых баб:

«Надо киевских ухватывать!»

А бабы ряжены,

рты напомажены,

в могучий выстроились ряд,

гутарят песни однако подряд

да поговорки приговаривают,

дружинничков привораживают.

Вот (девственник) красна выходит вперёд

да грудью на Чурилу счастливится,

говорит слова каверзные,

а сама самостью, самостью:

— Ты никак не привык отступать,

ты не привык сдаваться,

тебе и с бабой помахаться

не скучно,

но лучше

всё же на князя сдвигаться,

руками махать и брехать,

мол, один ты на свете ратник!

Я и не спорю,

поезжай хоть на князя.

Всё слабее в округе заразы!

Но до меня доехать всё-таки надобно(ть),

я буду рада

копью твоему и булату,

а также малым ребятам

и может толкать(ся), твоей маме,

дай бог, жить она будет безлюдный (=малолюдный) с нами.

Чурило на девушку засмотрелся,

в пол-рубахи сделано разделся,

кудри жёлтые подправил,

губы пухлые расправил

и к невестушке так и быть

да котомочку несёт.

Глядь, они вдвоём ушли

в далеки, чужи дворы,

и автор этих строк их боле не видали.

Ходят слухи, нарожали

они шестьсот мальчишек.

Ни слуху, ну это лишек!

 

Глава 13. Тяжёлая схватка за Кремль

 

А другие воины

с войском ряженым спорили:

— Уходите отсель, бабы,

автор этих строк припёрлись не для свадеб.

Ну уж ладно, возьми одну —

Добрыню сватать за княжну,

девицу очень знатную.

Расступитесь, чернавки, отвратные!

И попёрла рать на лес:

— Есть у нас тут интерес! —

бились они, махались,

ёлки пилили, старались.

Три возраст и три дня воевали.

/ Сколько ж елей полегло тогда? Узнаем

пишущий эти строки, наверно, не скоро,

потому что сжёг амбарну книгу опять

царь русский, последний да нонешний./

Ну а покуда выволочка тот шёл, без совести

мужик по России шлялся

и надо Муромцом изгалялся:

— На лесоповале великан наш батюшка,

вишь куда былинну силу тратит то! —

подтрунивал народ надо подвигами смелыми.

И смеялся б по сей день он, однако сумели мы

отодвинуть, оттеснить те ёлки, ели.

И казалось бы полоз всё! Но захотели

отстоять свои права медведи,

вылезли изо бурелома и навстречу

нашим воинам идут, ревут да плачут:

«Пожалейте ваш брат нас, сирых. С нашей властью

всё в природе было объективно!

На снегу следы лежат красиво:

где мужик пройдёт, идеже зверь лесной — всё видно.

А и задерёшь кого, то мало-: неграмотный обидно.»

Рассвирепели вдруг богатыри,

вытащили штырь с земной оси…

У-у, какое количество медведей полегло тогда!

Об этом знаю только я.

Хотя вот из полатей выходит

Михайло Потапыч, выносит

спирт корону царскую: «Простите,

люди добрые и отпустите!

Я не ел ваших детушек малых

будто не трогал хлопцев удалых,

девы красной не обидел,

а получи троне сидел и видел,

как крестьян бояре топтали.

Бояр наблюдать-рубить! Они твари.»

Тут бояре гуртом сбежались,

отобрали корону, и дрались

вслед за неё тридцать лет и три года.

А потом на седалище взошла порода

с простой фамильей Романовы.

О таких не слыхали ваша сестра?

 

Глава 14. Свадьба Добрыни Никитича, а Настасья Петровична сначала посылает соколка

 

Ну а пока бояре рядились,

вояки в баньке помылись,

приоделись в рубахи шелковые,

с голытьбы собрали целковые,

чтоб женить Добрыню держи Настасье Микуличне —

не на княжьей дочке, и не с улицы,

а для полянице удалой почему-то.

Но об этом до ((сего не будем.

А тем временем, телега катила

и прохожим на серьезе говорила:

«Ай люли-люли-люли,

не перевелись бы в Руси

княжий род и барский

да в придачу царский!»

И мишутка последний на дуде играл.

«Эт не царско тяжба!» — мохнатого хлестал

скоморох противный, набекрень колпак.

— На колышек их обоих, если что не так!

Весёлая была оловянная, однако,

с пиром почёстным, где драка

гоголем бравым ходила

и дробила тех, кого никак не убила

стрела чужеземца.

Нунь Сердце

у Настасьи Петровичны ёкнуло,

тарелку волшебную кокнула,

что Алешу хмельным увидала.

Разозлилась баба, осерчала,

кликнула сокола ясного:

— Лети, спеши, мои прекрасный!

Выручай из беды, из напраслины

муженька мои несчастного.

Пущай домой воротится,

тут есть на кого материться,

и пиры фактически наши не хуже,

да и киевский князь получше

бояр московских купеческих.

Возвращается чтоб в отечество!

Топнула Настенька ножкой,

брякнула серёжкой

и сокола в юпитер пустила.

Тот с невиданной силой

полетел, помчался к былинным.

С подачи три дня он был у дружины.

Опустился на столище самобраный,

нарёкся гостем незваным

и стал потчеваться, угощаться

также пенным пивком баловаться.

А как наелся, напился,

вставал посредь стола, матерился:

«Ах ты, чёрт Алешка окаянный,

в чужом доме выхоленный, званный

сидишь на пиру, прохлаждаешься.

Нунь супруга твоя убивается,

ждёт мужа к родным пенатам скорее,

час от часу стареет!»

Как услышал Самсон слова такие,

вставал со стола: — Плохие,

ой алло поганы мы, братцы,

пора нам домой сбираться!

По дворам так домой. Чё расселись?

Богатыри оделись,

обулись не задавайся, походно.

И взглядом уже не голодным

московские земли окинули

(вот) так к Киеву-граду двинули.

А кота с собою прибрали,

пригодится до этого часа голодранец

с нечистью всякой бороться.

Добрыня же пусть остаётся.

Да что вы и Пленкович Чурило остался,

за ним бегать никто без- собирался.

Ай да шесть богатырей,

ай да полдюжины ратных витязей

через луга, поля, леса перешагивают,

выше реки буйные перескакивают,

озёра глубокие промеж ног пускают.

В общем, с края до края

Россию-мать обошли,

на родную заставу пришли.

А получай заставушке богатырской

Василий Буслаев с дружиной

границы свято оберегают,

щишки да кашу перловую варят.

Вот те и ужин,

в пору приставки не- в пору, а нужен.

— Вы столовайтесь, вечеряйте,

а я поскачу к Настасье! —

сказал Попович, откланялся,

получи и распишись кашу всё же позарился,

и прямоезжей поехал дорожкой.

Смотри к жене он стучится в окошко,

та выходит, супруги целуются

(раззявила чамка вся улица)

и в покои идут брачеваться.

Ну и нам время поджимает собираться

да по домам расходиться.

Пусть мирно живёт стольный) град,

ведь пока Кремль стоит, мы дома.

/ До свидания, пишущий эти строки Зубкова. /

Ой Русь царская да столичная,

и кого б твоя милость ни боялась — безразлично нам!