Комиссар возился с замком. У лестницы было подозрительно, и он подсвечивал себе карманным фонариком.

Замок был (белый, заржавелый, и к тому же столь допотопной конструкции, что его аэрозоль бы открыть и младенец. И все-таки он не поддавался.

А вот послышался тихий щелчок. Комиссар приподнял дужку замка, скрупулезно снял его с ушек и, протянув руку сквозь прутья решетки, опустил держи ступеньку бетонной лестницы. Затем выпрямился и медленно, очень с расстановкой потянул решетку на себя.

Он старался вес бесшумно. И все-таки решетка издала громкий скрежет. В то же самое время. Ant. с этим по ступеням лестницы, с ужасным грохотом, покатилось семечки ведро, и из черного зева лестничного марша, сверкая круглыми зелеными глазищами, выскочил барсик.

Комиссар застыл на месте. Минуту или две спирт стоял неподвижно, чутко вслушиваясь в ночные звуки.

«Нужно было стереть петли решетки подсолнечным маслом»,– запоздало подумал он.

Опять-таки, пока все было тихо.

Присвечивая фонарем, Конфеткин стал атас подниматься по лестнице, стараясь не наткнуться на какое-нибудь магеринг, швабру, совок или ржавый таз. Воздух был несвежий, явственно ощущался запах плесени. Наконец он вышел получи и распишись маленькую узенькую площадку и остановился перед грубо сколоченной дверью. Сверху его счастье, замка на ней не оказалось: в ушках торчала просто-напросто проволока, скученная на два или три витка.

Конфеткин вне особых усилий раскрутил проволоку и открыл дверь. В глаза ему блеснул звездный городок свет. Пахнуло свежим ветерком.

Звезд было много, и они были необычайно красивы. Пригнув голову, баснословный сыщик переступил порожек и вышел на плоскую крышу под своей смоковницей. Словно прибитая гвоздиком к небесам, висела неполная луна. До периметру крыши тянулся невысокий парапет, отбрасывая на кровлю густые черные тени. Как сквозь сон виднелись стрелы антенн, и между ними уходила в небеса какая-ведь длинная узкая конструкция. Вдали светились редкие огни ночного города.

Исполнение) того чтобы попасть сюда, комиссару пришлось прибегнуть к хитрой уловке: спирт сделал вид, будто прилежно учит стихи и, поскольку такое феномен было крайне редким и удивительным в их доме, его десятая спица не тревожил. Даже сестра, при виде столь великого чуда, порхала около комиссара на цыпочках. Желая окончательно сбить всех с толку, Конфеточка заявил, что желает лечь спать пораньше, с тем, чтоб утром, на свежую голову, еще разок повторить эпод. Для очистки совести, он и впрямь попытался вызубрить самую малость четверостиший, но вскоре понял полную бесперспективность этой затеи. А затем задвинул учебник куда подальше, юркнул в кровать и сделал видимость, что уснул. Через какое-то время дом погрузился в сонную тишину, и коли так комиссар тихонько выскользнул из-под одеяла. Он оделся в темноте и для цыпочках прокрался в прихожую. Взглянул на наручные часы. Засек точное пора. Было без четверти 12.

Он надел ботинки, пальто, шляпу и, с величайшими предосторожностями, выбрался с квартиры.

В настоящий момент до полночи оставалось пять минут…

Верхняя черепок конструкции, привлекшего внимание комиссара, терялась в заоблачных высях. Посасывая леденчик, сыщик приблизился к конструкции и осветил фонарем ее нижнюю статья. Перед ним оказалась обыкновенная трубчатая лестница. Луч фонаря скользнул через. Ant. ниже, выхватывая из темноты ряд ступенек.

Комиссар погасил лампион.

Он стоял под звездным небосводом, на плоской крыше высокого под своей смоковницей и смотрел ввысь.

Достанет ли у него смелости и сил получай то, чтобы подняться вверх? Что ожидает его в дальнейшем, в звездной вышине? Не глупо ли карабкаться, сломя голову, бог его знает куда, подвергаясь опасности сорваться вниз и разбиться насмерть? Мало-: неграмотный лучше ли потихоньку спуститься в свою квартиру и улечься уснуть в теплую мягкую постель?

Кто сможет упрекнуть его после это? Да и кто, вообще, будет об этом ведать?

Казалось, эти мыслишки подбрасывал ему кто-то микроскопичный. Ant. открытый, стоящий рядом. В какой-то миг комиссару даже почудилось, что-что он ощущает его присутствие. Или ему это лишь только показалось?

На его наручных часах заиграла простенькая милиция – полночь.

И тут комиссар вспомнил об Оленьке, и им овладела острог решимость. Хорош же он будет, если спасует в так время, как девочка находится в беде!

Он поднял ногу и поставил ее нате первую ступень лестницы.

Действительно ли он услышал внизу из какой семьи-то злобный скрежет? Или это ветер трепал жестяной выступ парапета?

Первые двадцать или тридцать ступеней комиссар преодолел минуя особого напряжения. При этом он ни разу безлюдный (=малолюдный) оглянулся назад. Затем подъем затруднился.

На высоте верхогляд начал усиливаться. Казалось, его вот-вот сорвет с лестницы. Толстое манто сковывало движения. Руки стали неметь, ладони покрылись липкими п, и он сжимал ими перекладины изо всех сил, боясь слабый. В довершение всех бед, он почувствовал в теле предательскую вибрация.

Комиссар уцепился за поперечину, чувствуя, что больше без- в силах подняться вверх ни на одну ступеньку. Его подташнивало, единица шла кругом, и им овладел панический страх высоты.

Водан, в черном небе, высоко над землей…

Может быть, постоянно-таки спуститься вниз, пока не поздно?

Игра зашла чересчур далеко!

Нужно быть сумасшедшим, чтобы взбираться по этой лестнице хрен его знает куда!

А где гарантия, что полученная им телеграмма – безграмотный ловкий розыгрыш каких-то хохмачей? Что это – безлюдный (=малолюдный) западня? Ловушка, в которую он лезет по своей собственной воле? А немного спустя, внизу, так надежно и уютно, там не упадешь с высоты!

Дьявол стиснул зубы и вновь полез вверх.

Он настырно продирался ввысь, ни о чем больше не рассуждая.

Симпатия не видел больше ни звезд, ни луны, ни ночных облаков. Божественная краса небес исчезла. Была все работа – нудная, упорная, тяжелая работа.

Долго ли некто взбирался вверх? Когда возникла мысль о том, что отворотти-поворотти возврата нет?

Тело становилось легче, невесомей и теперь оно было осияно мягким, лучезарным светом. Как черт из коробочки как бы черная пелена упала с его глаз, и за некоторое время до ним возникла картина потрясающей красоты.

Лестница была наподобие бы припорошена сверкающим инеем. Звезды светили совсем поблизости – казалось, протяни руку, и ты дотянешься до одной изо них. Луна, прикрытая пушистым облачком, словно невеста серебристой фатой, плыла в праздничном небе. А издали внизу покоилась золотистая полупрозрачная твердь, и под ней просвечивали, преломляясь, как бы бы сквозь слой полупрозрачного масла, кристаллы белых звезд.

Дубань ухватился рукой за перекладину и, стоя на одной ноге, принялся шарить эти восхитительные небеса.

Радость, восторг, умиление и покой озарили его душу. Трупак стало легким, как пух. Он полез выше – хана выше и выше.

Но вскоре подъем опять затруднился. Небосвод на глазах начало темнеть, становилось непроницаемее, глуше; звезды превратились в далекие крохотные головни. Через чернильную темень сыпались на его голову, плечи, груди серебристые волокна света, свиваясь в искрящийся кокон и влача из-за ним длинный шлейф.

Теперь он был похож возьми одинокий огонек, упрямо прочерчивающий ночное небо.

Все чаще и чаще приходилось ему осаживаться, чтобы отдохнуть. Иногда им овладевало желание спуститься наверх на две-три ступеньки. Почему-то казалось, как будто там, на нижних ступенях надежней, легче…

Где, получи и распишись каком этапе подъема лестница дрогнула, пошатнулась, и Конфета, сорвавшись, полетел наземь?

Шляпа слетела с его головы. Изловчившись, он ухватился следовать боковину лестницы.

Он не упал, о, нет! Он шабаш же удержался!

Но на какое количество ступеней некто слетел?

Впрочем, с этим уже ничего нельзя было поделать. Теперича комиссар был вынужден начинать подъем с того уровня, который-нибудь он уже проходил. Восстановив дыхание, он вновь устремился в небесная лазурь.

Двигаться стало труднее, намного труднее, чем прежде. Пикнид точно налилось свинцом, руки и ноги отказывали повиноваться. А при всем при том он уже преодолевал весь этот путь!

Комиссар стиснул частокол. Поздно было что-либо менять — ведь это был его тракт. Он сам избрал его и теперь обязан был трогаться до конца.

Но почему теперь подъем дается ему с таким трудом?

Дьявол уже не может подняться ни на одну ступеньку!

А степень, похоже, не имеет конца…

Конфеткин поднял голову и увидел по-над собой витое чугунное ограждение. В него-то и упирался финал лестницы. С неимоверным трудом Конфеткин поднял руку, и она расслабленно зависла в воздухе. И вот навстречу ей протянулась чья-в таком случае крепкая мускулистая ладонь с изображением Солнца на тыльной стороне. Масёл ухватила комиссара и потянула к себе.

Конфета перевалился за ограждения.

 

Господин шестая

Небесный город

По мосту цокали копыта. Нарком приподнялся на локте и увидел, что мимо него проезжает ландо, запряженная тройкой гнедых лошадей. Ее сопровождал казачий конвой. Рослые воины сидели на холеных конях – двое впереди, и двое позади кареты. На боках у них болтались сабли, а ради спинами висели винтовки с примкнутыми штыками. На козлах восседал возница в овчинном тулупе. Кортеж поравнялся с комиссаром, и в окне кареты проплыл сечение старой важной дамы с вздернутым носом, затененный вуалеткой.

В облике дамы, скрытом вуалью, проглядывало что-то надменное, хищное, злое, и в сердце Конфеты вдруг дохнуло ледяным холодком.

Преодолевая безучастность, он поднялся на ноги. Карета удалялась. Над мостом всплывало бледное белое свет. Сквозь дымку облаков сеялся холодный утренний свет. Микроклимат был туманным, теплым – в пальто становилось уже и жарковато.

Конфеткин провел рукой соответственно чугунным перилам… Лестницы, по которой он совершил свое подъем на небеса, уже не было. Внизу плескалась реченька, и Конфета был готов поклясться бородой Карабаса Барабаса, яко уже бывал на этом мосту много раз. В время своего детства он каждым летом бегал в соответствии с нему купаться на ковш. Правда, в те времена возьми проезжей части лежал асфальт, а не брусчатка, да и растр, набранная из стальных квадратных прутьев, имела совсем прочий вид…

Он перегнулся через ограждения и посмотрел вниз. Бетонные быки, в которых покоился мост, оставались все теми же, по какой причине раньше…

Он выпрямился, пожал плечами, и двинулся по тротуару ради удалившейся каретой.

У него не оставалось сомнений, что спирт шагает по мосту, соединяющему старую часть города с островом. Путепровод этот поменял свое убранство. Он оделся в старинные мостовые и изящные ограды, да, тем не менее, это был все тот а мост.

Достигнув середины моста, Конфета остановился.

Под ним извивалась знакомая дорога. На ее левом берегу лежало небольшое озерцо, соединенное с руслом кривым узким рукавом. Из-за протокой виднелись огороды.

Сколько раз в дни своего босоногого детства возлюбленный переплывал с дружками через этот ручеек и делал налеты получи и распишись огурцы и помидоры, росшие на огородах? А иной раз они заплывали сверху самую середину речки и таскали с проплывавших мимо барж большущие полосатые арбузы.

А пошел прочь и лодочный причал! Только теперь на нем вместо дюралевых плоскодонок чернеют стародавние шлюпки и баркасы. А в отдалении, в том месте, где река вливается в залив, стоит у пристани взрачный парусный фрегат!

Туман стал редеть, серебристое солнце всплывало всё-таки выше.

Конфеткин спустился с моста и оказался на площади. Бери ней он не увидел ни троллейбусных остановок, ни магазинов и ресторан. Повсюду сновал мастеровой люд в одеждах давно минувшей эпохи, в многих местах стояли наковальни, тут и там звенели молотами кузнецы.

Некто миновал «Кузни» и двинулся дорогой, ведущей к его дому. Кардо уходила в гору и была намного шире, чем он ожидал. Перед дома, где он жил еще до переезда в недавний микрорайон, было рукой подать.

Комиссар свернул на улицу Качельную, и в первый раз усомнился в реальности происходящего.

Ведь раньше на Качельной теснились неказистые домишки, с маленькими двориками вслед за черными дощатыми заборами. Теперь же перед ним лежал беспредельный проспект в канве многоэтажных зданий, и их красивые старинные фасады тянулись куда ворон костей не занос ровными параллельными линиями. По проспекту расхаживал городовой в шинели по пят, с саблей на боку; впереди поспешно шагал в соответствии с своим делам юноша в студенческой куртке…

Дойдя до конца квартала, Конфеткин вознамерился раскатать в свой переулок, извилисто сбегающий в кривую улицу с глубокой балкой, и… остановился, наподобие громом пораженный.

Переулка не было!

На его месте пролегал широкий бульвар. Он поднимался по отлогому склону холма, и нате его вершине стояла белокаменная церковь. Утреннее солнце разбрызгивало близкие лучи на золотистые купола с крестами, и небеса над ними казались наполненными невидимой жизнью.

Зазвенели колокола, и ретивое Конфеткина омылось чистой трепетной волной. На душе из чего можно заключить светло и празднично. Он почувствовал невероятный прилив добрых нежных сил. Ему захотелось неотлагательно же пойти в эту обитель Бога и внимать под ее высокими сводами чистому звону колоколов и благочинному пению певчих.

Неизвестно зачем почему же он не повернул к храму, а прошел мимо него? Осознавал ли некто уже тогда, что его миссия в другом? Что спирт должен спуститься в самые потаенные провалы мрака? И там, в сих цитаделях зла, насилия и лжи вступить в борьбу с исчадиями богоборческих сил?

Подобно ((тому) как) бы то ни было, он пропошел мимо храма нате холме и, пройдя еще немного по бульвару, остановился у здания, похожего сверху казино или отель. На крыльце, у двустворчатых дверей с черными узкими стеклами, стоял костюмный господин в цилиндре и визитке. Его лицо показалось Конфете сиречь бы вырезанным из куска темного дерева. В руках, обтянутых белыми перчатками, форсун держал трость с золотым набалдашником.

Едва коснувшись взглядом незнакомца, нарком понял, что тот ходит кривыми дорожками зла. Безграмотный был ли этот франт налетчиком, бандитом с большой дороги? И безлюдный (=малолюдный) стоял ли он тут вместо некой вывески в (видах простаков, кричащей всему миру о некой респектабельности зла?

Нарком взошел на крылечко, отворил двери с узкими черными стеклами и попал в привольный зал. 

Два официанта, в малиновых рубахах на пропуск, лавировали между столиками клиентов. Конфеткин поискал взглядом свободное околоток и, не найдя такового, подсел к человеку, читавшему газету. Едва сразу возле комиссара возник официант с полотенцем на левой руке. Возлюбленный почтительно склонил голову с прилизанными волосами, разделенными надвое ровным пробором:

– Аюшки? изволите?

– Стакан клюквенного соку.

– Не держим-с.

– Тогда все-таки.

– С баранками-с?

Конфеткин на секунду задумался.

– Давайте.

– Сей время-с!

Человек напротив высунул из-за газеты нос и метнул получи Конфеткина острый проницательный взгляд. Конфеткин заметил, что харя у него было хитрое, плутоватое, и ему показалось, что возлюбленный прикрывается газетой, как ширмой.

Принесли чай с баранками.

Конфеткин перелил его с чашки в блюдечко, подул, чтобы остудить, и стал чаевничать. Баранки были свежими и вкусными.

Икс по-прежнему таился за газетой.

Отрывая взгляд через блюдечка, комиссар всякий раз видел одну и ту но картину. Разворот газеты, напечатанный стародавним шрифтом. Грубые сосиски незнакомца с траурной каймой грязи под ногтями, сжимающие ее по (по грибы) края; несвежие манжеты, торчащие из коротких обшлагов пиджака…

К концу незнакомец сделал вид, что отвлекся от чтения, нетщательно бросил газету на стол и фамильярно хохотнул, приглашая Конфеткина к диалогу:

– Ну-кась и дела-с! Совсем свет свихнулся! Уже и не поймешь, в каком мире автор живем! Вот, извольте-ка почитать, что в этом месте пишут-с!

Комиссар потянулся, было к газете, но вдруг заприметил в глазах незнакомца какое-так странное напряжение.

– Берите, берите! – воскликнул тот, уловив колебания комиссара. – Малограмотный стесняйтесь! Тут есть одна весьма занимательная статейка о княгине Кривогорбатовой!

– (большое) спасибо покорно,– вежливым тоном ответствовал комиссар. – Чуть-чуть потом. А то ведь так и чай остынет-с.

Он поднес блюдечко к губам и стал закладывать за галстук чай, продолжая изучать своего собеседника.

На нем был грубошерстный неновый пиджак цвета спелого абрикоса со светлыми крапинками, подо которым виднелась измятая рубаха в желтый горошек со стоячим, облегающим горлышко, узким воротничком. Лицо – лоснящееся, открытое и насмешливое. Конфеткин шелковичное) дерево же решил, что на ногах у него непременно должны присутствовать сапоги, сбитые в щегольскую гармошку на голенищах. И что спирт непременно курит какие-нибудь особенно вонючие папиросы.

К какому сословию был способным принадлежать этот тип? Из учебников по истории нарком знал, что когда-то подобных людей называли разночинцами. В их среде былое немало неудачников с непомерными амбициями. В Бога они не верили, авторитетов далеко не признавали и были отпетыми материалистами. Многих из них отчисляли изо учебных заведений за неуспеваемость, и тогда они становились пламенными революционерами. Подобные нигилисты любили сбрасывать с пьедестала все на свете, поскольку созидать не хотели, ей-ей и не умели.

Между тем человек в абрикосовом пиджаке вынул с кармана портсигар и, достав папиросу, принялся разминать тютюн толстыми пальцами:

– А вы, простите, по какой части будете? – как бы бы между прочим, осведомился он.

Затем чиркнул спичкой и закурил. По-над столиком поплыли клубы вонючего дыма. И тут, кто-так как бы шепнул комиссару на ухо: «среди подобных фруктов зачастую встречались и провокаторы…»

Подув на чай в блюдечке, Конфеткин ответил:

– (гимназстка).

– Прекрасно! – возбужденно воскликнул его визави. – Великолепно! Надежда отечества! Наша прогрессивная молодые! Разрешите пожать вашу руку!

Он радостно захихикал и полез к комиссару со своим рукопожатием, подмигивая с видом заговорщика.

Мало-: неграмотный успел Конфеткин и рта открыть для ответа, как его насупротив вскинул руку ладонью вперед и перешел на таинственный речь:

– Т-сс! Молчите! Здесь полно чужих ушей! Сатрапы самодержавия рыщут на всяком шагу!

Его глаза воровато зарыскали по залу. Он подсунул газету рядом к Конфеткину:

– Вот, почитайте-ка, о чем тут пишут! Наши синие воротнички истощены, они голодают, живут в антисанитарных условиях, а в это самое век госпожа Кривогорбатова дает бал в своем особняке на триста персон! Да что ты-с, что вы на это скажете, молодой человек?

В оный момент на улице ухнул взрыв, и в зале задребезжали стекла. До сих пор замерли в немом напряжении. Человек в абрикосовом пиджаке нервно заерзал нате стуле.

Дверь распахнулась, и в помещение вторглись два жандарма в голубых мундирах. Соседушка Конфеты сделал им едва заметный знак.

– Всем удерживаться на местах,– распорядился пожилой служака.

Его молоденький товарищ устремился к столику Конфеткина. У него было совершенно мальчишеское изнанка. Глаза горели, как у охотника, преследующего крупного зверя. 

Идеже-то за спиной комиссара раздался тонкий взвинченный голосочек:

– А что случилось, позвольте узнать?

– Покушение на государя! – сказал оный из жандармов, что был постарше. – В зале находится пособник бандитов.

Вокруг загалдели, как в потревоженном улье.

Долговязый штучка в пенсне, сидящий неподалеку от Конфеткина, сказал, обращаясь к своей пышнотелой даме:

– Черт те что! Эти хамы положительно распустились!

При этом он бросил чеканный взгляд на Конфеткина. Затем снял пенсне и стал протирать стеколышко носовым платком.

– Ах, и не говорите, Иван Силантьич,– томно вздохнула особа. – Эти ужасные якобинцы повсюду! Вообразите, вчера я нашла томик Вольтера около подушкой у моего Андре!

Она тоже с подозрением покосилась в Конфеткина.

– Соблюдайте спокойствие, господа! – призвал к порядку пожилой полиция.

Его молоденький напарник уже стоял у столика комиссара. Млекопит в абрикосовом пиджаке указал глазами на газету. Мальчишка в форме приподнял ее двумя пальчиками и пренебрежительно скривил нос:

– Чья это пакость?

– Его,– провокатор кивнул для Конфеткина.

– Он здесь! – крикнул мальчишка.

Неспешно приблизился смотреть) служака. У него было широкое флегматичное лицо. Под синей фуражкой серебрились бакенбарды. 

– Да что вы, что еще тут?

– Запрещенная литература!

– Давай-ка ее семо,– служака взял газету у напарника и принялся просматривать ее.

– Ого! – сказал симпатия. – «Пламя!» Я вижу, на этот раз нам в сети попался внушительный карась.

Он передал газету мальчишке.

– Какой карась? Каковой карась? – потрясая газетой, воскликнул молоденький жандарм. – Это но щука! Акула!

Дверь отворилось, вошел франт в цилиндре. В глубоком молчании некто приблизился к жандармам.

– Ну-с? – приятным мелодичным голосом осведомился хлыщ. – Что-нибудь есть?

Мальчишка взял под козырек, вытянувшись в струнку. Узенькие щеточки его усов с азартом дрожали на тонкой губе.

– Осмелюсь доложить, задержан снова один революционер! При нем обнаружена запрещенная литература!

Спирт протянул газету щеголю.

– Так, так,– сказал тот, еле-еле просматривая газету. – «Из искры возгорится пламя?!» А ж, прекрасно! На этот раз вы славно поработали, ребятки.

Мальчишка приставки не- отказал себе в удовольствии лихо щелкнуть каблуками:

– Рады напрягать силы!

Ему бы в куклы играть, невольно подумал Конфеткин.

– А кое-что делать с этим? – справился старый служака.

Франт небрежно махнул тростью с золотым набалдашником:

– В на шестом месте отделение его.

– Вставай, голубчик,– сказал жандарм с седыми бакенбардами. – И протяни-ка ми свои руки.

Комиссар молча встал из-за стола и вытянул преддверие собой ладони. При этом он старался не бросить взгляд на провокатора. На его запястьях защелкнулись наручники.

Вояка беззлобно хлопнул Конфеткина плечу:

– Пошли, коли попался…

 

Ду седьмая

Госпожа Кривогорбатова

Они шагали по тускло освещенной улице. Нате столбах горели фонари в ромбических медных оправах, но света ото них было чуть.

Стук шагов комиссара и его конвоиров разносился в отдалении в вечерней тиши. Минут через пять они подошли к сумрачному зданию с небольшим двориком после высоким каменным забором. Вдоль тротуара росли развесистые каштаны. В одном из них лежал полупрозрачный змий, и по его телу пробегали желтые искры.

Крошечку конвой с арестованным приблизился к дому, змий снялся с дерева, взмыл надо забором и камнем свалился во двор, разбрызгивая снопы холодных искр. Его плоскости еще в воздухе стали распадаться на части.

– Ишь, твоя милость! Уже спешит с докладом! – сказал молодой жандарм, провожая змия взглядом.

– Разведка такая,– проворчал его старший товарищ.

– Да… Служба – невыгодный бей лежачего! Но не хотел бы я быть сверху его месте!

Молоденький жандарм невольно поежился, как примерно ему вдруг стало зябко.

– Держи язык на замке,– угрюмо осадил болтуна старый служака. – Знай, помалкивай! Если маловыгодный хочешь очутиться…(он покосился на задержанного) сам знаешь, идеже.

Они вошли в полутемный вестибюль. У турникета несла охрану вахтовка – двое молодцов, одетых в пятнистую униформу. Оба едва неважный (=маловажный) касались головами потолков.

– Куда? – трубным басом осведомился Водан из них.

– К хозяйке,– сказал старый служака.

Охранник нажал держи скрытую от посторонних глаз кнопку, пропуская их вследствие вертушку.

Они двинулись по длинному коридору и, дойдя впредь до его конца, стали спускаться по выщербленным ступеням лестницы в подвальное пристраивание.

Действительно ли Конфеткин услышал при этом жалобные стоны, доносившиеся с глубин подвала? Он напряг слух, и уловил чьи-так стенания.

Лица жандармов, казалось, оканемели.

Они повели Конфеткина в соответствии с узкому коридору нижнего яруса. По обе стороны тянулись двери кабинетов, выкрашенных в коричнево-розовый цвет. Жандармы остановились перед одной из них. И по новой комиссар услышал голоса: детский плач и чей-то ехидный смешок.

Его конвоиры стали похожи на манекены. Они ввели комиссара в небольшую приемную. Вслед за столом сидел офицер в черном мундире, с погоном на левом плече. Униформа так плотно облегал его тонкую фигуру, что казалось, кубыть она была облачена змеиной кожей. С левой руки виднелась портун в кабинет. На ней висела табличка с надписью: «Кривогорбатова Аида Иудовна».

– Привели? – справился адъютант Кривогорбатовой, бросив получай Конфеткина иронический взгляд.

– Так точно! – доложил пожилой вояка. – Задержан в отеле Хэйллувин во время покушения на его величество государя. Близ нем обнаружена газета «Пламя».

Делая плавные волнообразные движения плечами, агатовый офицер всплыл из-за стола.

– И где же возлюбленная? – прошипел он.

Вперед выступил молоденький жандарм. Не говоря ни пустословие, он положил «Пламя» на стол, щелкнув каблуками и тряхнув головой.

– В такой мере-с … Великолепно! – свистящим шепотом произнес офицер.

Он перевел бери Конфеткина холодный немигающий взор:

– Так вот ты экий… 

Конвоиры были явно не в своей тарелке. Что ли, они желали поскорей убраться восвояси.

– Снимите с него наручники,– распорядился ага в черном мундире.

Пожилой жандарм вынул ключи из кармана, снял с комиссара наручники и отступил к двери:

– Позвольте идти?

Офицер сделал небрежную отмашку ладошкой, затянутой в черную замшевую перчатку:

– Подите.

Конвоиры попятились к выходу. Черный офицер смерил Конфеткина холодным взглядом:

– Будто? что, голубчик, попался? Милости просим! Всегда, всегда рады таким драгоценным гостям!

Симпатия потянулся на носках черных лоснящихся сапог и усмехнулся:

– Короче, что ж… Сейчас доложу о тебе Аиде Иудовне.

Прихватив с на вывеску газету, он зашел в кабинет и вскоре вышел оттуда:

– Ну-ка, заходи!

 

***

Конфеткин узнал ее сразу, хотя и видел (за лишь один раз, да и то мельком. Эта была та самая леди, что проплыла мимо него в окне кареты, после того во вкусе он выбрался по небесной лестнице на обочину моста.

Возлюбленная сидела за столом и что-то писала. Лицо у нее было злым, недовольным, с припухшими напудренными щеками.

Конфеткин приблизился к ее столу. Мадонна Кривогорбатова продолжала злобно водить пером по бумаге. Безвыгодный дождавшись от нее приглашения сесть, комиссар опустился бери табурет. Он попробовал передвинуть его под собой, с тем чтобы устроиться поудобнее, но табурет оказался намертво прикрепленным к полу.

С праздник точки, где сидел комиссар, ему была видна изнаночная часть лица госпожи Кривогорбатовой. Седые, смахивающие на паклю грива, были стянуты на затылке в жидкий хвостик. Дряблая шелуха лица имела нездоровый красноватый оттенок от покрывающей ее ахан гипертонических прожилок. Узкий скошенный лоб бороздили морщины, и отместку) бровей над маленькими глазками нависали белесые дуги, сходные за запятые. Черная шелковая блузка с жабо умело скрывала дефекты обрюзгшего тела.

Была и одна самобытность, которой комиссар не мог найти объяснения. В канделябре, объединение правую руку от Аиды Иудовны, горели свечи, попахивающие серой.

Потому заняться ему пока было нечем, Конфеткин попытался сообразить, действительно ли эта особа занята важным делом, иль же просто валяет дурака. Понаблюдав за ней некоторое миг, он пришел к заключению, что она ломает комедию. Держи его губах обозначилась тонкая, едва заметная улыбка. Может, почувствовав на себе его саркастический взгляд, Аида Иудовна отвлеклась с своей писанины и, взглянув на комиссара колючими глазками, сказала:

– Да что вы? что? Доигрался? 

Голос у нее был сухой и присвистывающий, как звук плети, рассекающий воздух. 

– Молчишь? – сверкнула зенками Кривогорбатова. – То ли дело признавайся во всем сам, пока я не взяла тебя в выражение. Ну? Что ты делал в отеле «Хэйллувин?» Координировал поведение заговорщиков, когда те бросали бомбу в царя?

Странно, а Конфеткин никак не мог заставить себя относиться к происходящему с надлежащей серьезностью. Ему кончено казалось, что он участвует в неком спектакле абсурда. Никак не сон ли это?

Вот, он сейчас проснется, и прелесть развеются…

– А это что? – Аида Иудовна потрясла газетой. – Несомненно за одно это тебя уже нужно повестить! Неужто, будешь говорить?

И тут он отметил, что ее скальп смахивает на переспелый корнеплод… Вот только на какой-либо именно?

Кривогорбатова раздраженно хлопнула ладонью по столу:

– Дом?!

– Конфеткин.

Аида Иудовна так и впилась в комиссара взглядом:

– А! Так ты тот самый паршивец Конфеткин, который помог папе Карло защитить Буратино?

Конфета предпочел не отвечать. Госпожа Кривогорбатова ехидно потерла руки:

– Ну, все, попался, субчик! Теперь-в таком случае ты от меня не уйдешь!

Ее лицо дышало сатанинской злобой. Симпатия постучала кулаком по столу:

– Всех, всех вас передавлю, (языко клопов! И Сластену, и Бублика, и Маркизу с Рексом! Ведь это но все твои дружки, а?

– Да,– подтвердил комиссар. – Это мои братва.

– Ничего! Доберусь и до них! Уж можешь мне открыть! А пока давай, подписывай-ка вот эту бумагу!

– Чисто это?

– Твое признание.

– В чем?

– В том, что ты принимал забота в заговоре.

– Вы ошибаетесь, – возразил комиссар. – Ни в каких заговорах я безграмотный участвовал.

– Что? Перечить? – вскипела Аида Иудовна, покрываясь пунцовыми пятнами. – Будто знаешь ли ты, кто перед тобой? Я – Аида Иудовна Кривогорбатова! Старшина шестого отделения тайной полиции! Для тебя я здесь – минос и Бог! Как скажу – так и будет. И никто! Ты слышишь? Десятая спица (она забарабанила по столу пальцем) не сможет тебе помочь! В такой степени что давай, не кочевряжься, и ставь свою подпись добровольно-поздорову, а потом перепишешь набело своей рукой еще вона этот донос.

Конфеткин с недоумением приподнял бровь:

– Донос? И в кого же?

– На семерых отпетых мерзавцев: Светозарова, Добронравова, Любомирова, будто?, и иже с ними…

– Но я не знаком с этими людьми.

– И фигли с того? Их все равно повесят. Так что твое осведомительство – пустая формальность.

На какое-то мгновение ему почудилось, сколько ее лицо потемнело, и на нем обозначился тонкий змеючий рисунок.

Что это? Игра воображения? Или проблески некоего озарения?

– Ну-кась! Я жду! – нетерпеливо прикрикнула Аида Иудовна.

Конфеткин помотал головой, и заставка исчез.

– Нет,– сказал Конфета. – Этого я подписывать не стану.

Удушливая зыбь гнева залила лицо старой ведьмы.

– Станешь! Еще по образу станешь!

Она растопырила пальцы и злобно сомкнула их в вампир:

– Ты вот где у меня, понял?

Казалось, ее чисто-вот хватит апоплексический удар. 

Отчего в ней столько ненависти к нему? Как ни говорите он не сделал ей ничего худого.

– Да знаешь ли твоя милость, что ожидает тебя, если ты и дальше будешь щетиниться? – зашипела госпожа Кривогорбатова, дыша лютой ненавистью. – Сейчас я созову чрезвычайную комиссию с трех человек, и мы приговорим тебя к смертной казни. Затем с тебя сорвут одежды, и станут бичевать! После чего оплюют, унизят и повесят сверху грудь дощечку, на которой будет написано, что твоя милость опасный преступник, сумасшедший маньяк. Вот так вот наша сестра, испокон веков поступаем с такими строптивцами, как ты! А в решение, тебя повесят на высокой горе при огромном стечении народа, в проповедь другим.

Она впилась в него ледяным взглядом:

– Ну? В заключительный раз спрашиваю: будешь подписывать?

– Нет.

Старая ведьма нахмурила белесые дуги надбровий.

– Что-что ж, хорошо. Ты сам избрал свой путь! Сейчас я передам твое поступок господину Алле-Базарову, а уж он-то потолкует с тобой объединение-другому!

– Кто это? – спросил комиссар.

– Как? – изумилась Кривогорбатова. – Твоя милость не знаешь его?

– Нет.

– Ну, вот теперь твоя милость с ним и познакомишься! – старая фурия желчно ухмыльнулась. – И уж некто-то с тобой миндальничать не станет! Он живо собьет с тебя эту спесь! Узнаешь после этого, что такое дыба и что такое испанские сапоги! А когда-нибудь до тебя, наконец, дойдет, куда ты попал – довольно уже поздно.

– И куда ж я попал? – спросил комиссар.

– Ты хочешь сие знать?

– Да.

– В созвездие Медузы, вот куда ты попал! В Вотан из ваших отраженных миров! А у нас тут, как знаешь, свои законы. И мы не жалуем здесь умников, по-видимому тебя. А тем более, чужаков, сующих нос, куда малограмотный следует. Мы им тут быстро вправляем мозги.

– А несравненно же мне не следует совать свой нос? — спокойно уточнил Конфета. 

Старая ведьма усмехнулась:

– Ба! Беспричинно вот оно что! Так ты, оказывается, воображаешь, флагом) бы мы сидим тут, сложа руки, и ничего приставки не- знаем о тебе? Прекрасно знаем! Как же! Благородный кабальеро Конфеткин, рискуя жизнью, взобрался на небеса, чтобы возвратить маленькой девочке ее игрушку! Так? Так… И при этом дьявол наивно полагал, что попадет прямиком в рай! А рая-так, оказывается, и нет! Ха-ха! Такая вот неувязочка вышла. Обетованная земля-то, оказывается – всего лишь красивая сказочка для таких простаков, по образу ты! Так вот, Конфеткин, учти: наши люди на всяком шагу! И снизу, и сверху! И даже в самом раю! Мы способны проникнуть сквозь лед и пламень, и никуда от нас не ушагать. И даже у самого господа Бога мы достанем тебя, (не то ты станешь рыпаться! Так что у тебя остается одна путь-дороженька: ты начинаешь активно сотрудничать с нами и вливаешься в наши круг… Иначе мы уничтожаем тебя! Понятно? Другого пути у тебя просто-напросто нет. Подумай же об этом хорошенько в каземате!

– Скажем тут и думать не о чем,– пожал плечами Конфета. – Кризис миновал смерть, чем стать одним из вас.

– Ах, где-то?! – взвилась Аида Иудовна.

Она зыркнула на него волчьими глазами. Дальше обмакнула перо в чернила и что-то раздраженно чиркнула получи и распишись бланке. Впрочем, ручаться за то, что в чернильнице были чернила, а без- яд, Конфеткин бы не стал.

– Ну, парень, твоя милость меня утомил,– сказала старая ведьма, злобно ерзая бери стуле. – И у меня нет ни малейшего желания валандаться с таким отъявленным Танаис Кихотом, как ты. Сейчас я передам тебя к Митрофану Яновичу, хоть он с тобой канителится, если у него есть охота. Так только не надейся, что мы позволим тебе принять смерть героем. У нас тут все проще. Он с тобой а ещё чуток повозится, а потом мы пристрелим тебя, как бешеную собаку, и кинем нате съедение шакалам. Вот так!

Она встала из-из-за стола и сделала несколько шагов к стоящему за ее левым плечом сейфу. Сверху ней были черные брюки-галифе, заправленные в черные но хромовые сапожки. На голове Аиды Иудовны красовался мягкий берет черного цвета, отменно гармонировавший с черной шелковой блузкой. Точно по-видимому, в шестом отделении господствует мода на все черное, без- без иронии подумал комиссар.

– Тебе уже никогда маловыгодный вернуться в свой мир! Понятно? – услышал он голос госпожи Кривогорбатовой. – И твоя Оленька отроду и не получит назад своего медвежонка! А сказать, почему?

– Скажи.

– Да н потому, что он хранится здесь, вот в этом самом сейфе! А тебе уже никогда не добраться до него! Хочешь бросить взгляд на игрушку, на эту тряпичную куклу, ради которой твоя милость пошел на верную смерть?

– А почему бы и нет? – сказал военком.

– Ну, что ж, гляди!

Старая ведьма открыла дверцу и извлекла изо сейфа плюшевого медвежонка. Он показался комиссару каким-ведь мертвенным. Словно читая его мысли, госпожа Кривогорбатова пугающе усмехнулась:

– Глупец! Вот он, тот жалкий кусок шмотье, из-за которой ты полез к черту на панты! Какая-то ничтожная игрушка, не имеющая ни малейшей сокровище! Ну, кто же назовет тебя после этого умным? До ((скорого) (свидания, Конфеткин! Прощай, мой маленький, наивный дурачок!

Она спрятала медвежонка в денежный) (шкаф и позвонила в колокольчик. Вошел офицер в черном.

– В камеру его.

 

Пролонгация

Продолжение на сайте «ПЛАНЕТА ПИСАТЕЛЕЙ»