Дина Рубина: В русских деревнях до сих пор живы легенды о бочонках с золотом из обоза Наполеона

У Дины Рубиной выходит «Наполеонов обоз» — новый большой роман в трех томах. Чтобы представить первый том — «Рябиновый клин», Рубина приехала из Израиля в Москву и пришла на Радио «Комсомольская правда» (97,2 FM).

— Дина Ильинична, ну почему же вы так не любите давать устные интервью?

— Потому что писатель — это письменная интонация, к устной речи не имеющая отношения… И вообще, большинство писателей косноязычны.

— Ой, ну вам-то чего бояться, вы же отлично говорите.

— Просто я говорю быстро, возникает впечатление гладкой речи. Перенесите сказанное мною на бумагу и увидите, как все это превратится в нечто неудобоваримое.

— Так поправим же.

— Нет, «поправить» только советские журналисты могли, старой выучки. Они знали, как переводить устную речь в письменную. Сегодня молодые журналисты предоставляют мне буквальные расшифровки бесед с диктофона. После нескольких таких «интервью» я для себя твердо решила всегда отвечать на вопросы только письменно.

— А в письменных интервью невозможна спонтанность, воля случая. Все предопределено. Неинтересно.

— Интересно, если задать автору вопрос, который не задавали ему в пятиста интервью.

— С вашей новой книгой «Рябиновый клин» меня познакомил случай. Я получила экземпляр в издательстве, он упал и сам открылся на 121 странице. То, что я там увидела, меня так поразило, что у меня чуть глаза не выпали. Я тут же, перед зданием редакции, села и начала читать:

Наконец устала Устя умирать. С утра велела — не входить. Но к вечеру бабушка заглянула: все ж человек, душа не чужая… заглянула, спросила:

— Ну как ты?

Устя блаженно вытянулась, ясно проговорила: белые лошади… белые лошади.

И минут через пять затихла.

Эти белые лошади. Откуда…

— Я и сама очень люблю лошадей, образ лошади, пластику этого зверя. Лошади — один из любимых образов в творчестве моего мужа, художника. А в этой новой книге они стали одним из тотемов. Белая лошадь выдана предку моего героя, Аристарху Бугеро, адъютанту вице-короля Италии Евгения де Богарнэ, чуть ли не из-под зада императора, и она вынесла его по Смоленской дороге из окружения. А спустя полтораста лет белая лошадь выносит героиню из страшной трагедии. В книге лошадь становится поэтическим образом.

— У меня личный вопрос, откуда эта белая лошадь взялась. То, что женщина увидела ее перед смертью — не могло быть придумкой.

— Вообще-то «придумкой» может быть все, что угодно. Но в данном случае, это последние слова одной бабушки из белорусской деревни, о чем мне рассказала моя приятельница, внучка этой бабушки.

— Самое странное, что и мне несколько раз приходилось слышать именно эти слова про лошадь от умирающих людей. Причем, эти люди не жили в деревне. Я теперь думаю, что смерть приходит не в виде бабки с косой, а в виде лошади…

— Знаете… то, что образ лошади крайне непростой — это точно. Мне кажется, успех романа Булгакова «Мастер и Маргарита» в чем-то зависел и от последней сцены, в которой несутся лошади. А как несётся на птице-тройке Чичиков в «Мёртвых душах»? Что касается образа смерти — у каждого это бывает по-разному, не хочется разгадывать эту тайну до срока.

О новой книге

— Читаю вашу новую книгу. Первая ее часть — очень смешная, про будни редактора отдела современной прозы крупного издательства. И я не поняла, причем тут «Наполеонов обоз», про который написано на обложке.

— А Вы прочитайте дальше. И первая часть не только про «будни редактора», там в основном действие происходит в деревне под Боровском. Вы не дошли до второй части, где возникает тема «французского предка», хотя и в Боровском большом куске она уже возникла. Поначалу книга задумывалась как роман о русской деревне, но не той, о которой писали наши писатели-деревенщики, а о современной деревне. Она ведь сильно изменилась: стала пестрой, разнообразной, состоящей наполовину из городских жителей и разных удивительных персонажей. Сосед твой может быть Юркой-пожарным или заводчиком собак породы хаски или даже потомком солдата наполеоновской армии.

— Неужели в русских деревнях до сих пор жива память о войне 1812 года?

— Безусловно. Ведь по тем дорогам (Смоленск, Боровск, Верея) как раз и отступали французы из Москвы. Многие погибли, многие попали в плен и остались в России. Их потомки до сих пор здесь живут, это и по фамилиям видно: Деклерк, Квинт, Легран, Лурье… По Смоленской дороге двигался и «золотой» наполеонов обоз. Когда залютовал мороз — французы сами стали закапывать сокровища. Вопрос, где именно — занимает историков уже 200 лет. Понятно, что у жителей придорожных деревень есть свои легенды о том, в каком озере затоплены бочонки с золотом и баулы с драгоценностями.

— Писатель должен бывать в местах, о которых пишет?

— Не обязательно. В романе «Синдром Петрушки», например, я описываю Сахалин. Когда роман вышел, люди мне присылали письма: Дина Ильинична, а вы, оказывается, бывали на Сахалине?… Правда в том, что я там никогда не была. Описание Сахалина далось в ходе подробной и длительной работы с материалами и с людьми.

— В деревнях, расположенных на пути следования золотого обоза вы были?

— Да, была и общалась с местным населением. Кстати, в этом году в российской деревне впервые побывали мои внуки: я привезла семилетнюю пацанку и четырехлетнего пацана, которые просто обалдели от просторов. Они купались в пруду, гоняли, как ненормальные, по траве…К тому же — с погодой повезло невероятно. Сказали, что в следующий раз поедут отдыхать только в Подмосковье.

— Ваши внуки говорят по-русски?

— В моем доме существует правило, говорить только по-русски. Внуки стараются этому правилу следовать, но их язык — очень смешной русский. Детям в Израиле трудно сохранить русский язык, а у меня, к тому же, зять – израильтянин.

— Вот же ж блин-блиновский, как говорил ваш герой Изюм. Как, живя в Израиле, вдалеке от России, вам удается экспериментировать с русским языком?

— В наше-то распахнутое время? Писатель может находиться, где угодно. Существует интернет, в любой точке мира находясь, можно услышать современную русскую речь. К тому же, я много путешествую. Сейчас, пока ехала к вам на радио — всю дорогу общалась с таксистом. Писателю нужно уметь слушать людей и уметь раскрывать коробочку памяти.

— У всех ли удается открыть коробочку или у некоторых ключ потерян?

— Память раскрывается постепенно. Нужно сделать так, чтобы человек сначала вспомнил самое простое, но конкретное. Например, какие полы были в его школе: деревянные- сосновые или из драного линолеума. Вспомнил — и дальше пошло легче. Конечно, не со всеми получается. Некоторые живут, не обращая внимания на детали, такие люди писателю бесполезны. Есть «щеглы», которые много рассказывают, щебечут, не умолкая, но, спроси их по существу, — и они ничего не вспомнят. А еще есть молчуны. Вот они-то, как правило, помолчат-помолчат и вдруг произносят нечто невероятное.

«Мою бабушку ведьмой считали. Так хотела она перед смертью за руку меня подержать. Говорила покажи, покажи внучку. То же не наказание, то дар», — говорит мне женщина за чашкой чая. И я выхватываю эту фразу.

— Вы отлично читаете вслух. Я слышала, что новую книгу вы сами озвучили?

— Я вообще все свои книги сама читаю. Есть, правда, несколько романов, которые записывали актеры, но мне все равно не нравится, я их когда-нибудь заново прочитаю. Я читаю лучше актеров. Это не всем дано, но мне повезло. Я долгие годы зарабатывала на жизнь, выступая перед публикой.

— Полагаю, вы хорошо читаете, потому что вы музыкант. Да и в вашей юношеской прозе есть что-то от писателя Юрия Казакова, который тоже был музыкантом.

– Запомните, никогда не надо сравнивать писателей друг с другом! Я становлюсь дикобразом, когда меня с кем-то сравнивают. Но что касается Казакова — он один из любимых моих авторов. Замечательный стилист, поэтичный, пронзительный, очень сдержанный в сюжете и очень сдержанный в изображении чувств. Жалко, что его почти забыли и не изучают в школе.

— Как вы считаете, ваша писательская карьера сложилась благодаря случаю или суперспособностям?

— Фантастическое везение: я отправила наугад в популярный московский журнал то, что под руку подвернулось, — один из моих коротких рассказов. Слабые юношеский опус, ничего особенного, он мог полететь в корзину, да и написан был от руки, а почерк у меня ужасный. Конечно, только по воле случая его не выбросили, и меня напечатали.

— Я знаю, что персонажами ваших подростковых творений становились все, кто вас окружал: друзья, одноклассники. Учителя просили ваших родителей повнимательнее относиться к тому, что пишет их дочь. Им было неприятно обнаруживать в рассказах, опубликованных в журнале «Юность». себя. Прошло столько времени и все не очень изменилось. Я узнала на страницах книги многих коллег-писателей.

— Все-таки надо понимать, что у этого романа героев нет конкретных прототипов. Каждый персонаж — это собирательный образ. Когда художник пишет снег, он использует не только белила, а многие краски. Так и я ото всех беру понемножку.

— Ну от некоторых же побольше берете? Я долго смеялась над сценой, где пожилая писательница в шляпке, кормит заплесневелой пиццей редактора отдела современной прозы, а редактор эту пакость ест, потому что ей надо заполучить новую рукопись от вредной писательницы. Так и вижу Людмилу Петрушевскую и редактора отдела современной прозы издательства «Эксмо» Ольгу Аминову.

— Это иллюзия. И почему «пакость»? Там же ясно написано, что пицца была изумительно вкусной. Главная героиня моей книги — редактор, для полноты создания этого образа мне нужно было показать профессиональную часть ее жизни, вот и появились трое очень своеобразных писателей. Может быть, они вам кого-то напомнили, это неудивительно, потому что все писатели — до известной степени, люди сдвинутого сознания..

Да и к Ольге Аминовой моя героиня не имеет никакого отношения. Я хотела посвятить книгу покойной Надежде Кузьминичне Холодовой, моему редактору и близкому другу, даже дала героине имя «Надежда». Но в процессе работы все настолько видоизменилось, и ее образ, и ее биография – так, что я даже не стала писать посвящение. Надя – у меня в сердце. И этого достаточно.

— Когда вы начинали работу над книгой, говорили, что это будет двухтомник, но издательство анонсирует три тома…

— Поначалу только прикидываешь «габариты» новой крупной вещи. Только приступив к работе над второй книгой романа, я поняла, что дорога будет куда более дальняя, чем я надеялась. По крайней мере, три тома.

— То есть, может быть и четыре?

— Не знаю. Роман живет какой-то своей жизнью, по-своему развивается, растет постепенно, как сталактит… Сейчас я работаю над второй книгой, она выйдет осенью и, кстати, будет называться «Белые лошади».

— Вы сейчас в Москве. Что интересного увидели?

— В основном кучу журналистов, к которым я езжу… Шутка… Я увидела Москву, которую давно люблю: яркую, элегантную столицу. Как говорила Лидия Борисовна Либединская (ей было тогда 80 лет): «Вот, люди говорят, Москва строится, Москва меняется, купола повсюду золотые, китч… а мне нравится: Москва такая красавица». Вот и мне тоже нравится эта имперская, явно стремящаяся к еще более имперскому блеску столица. Я — восточный человек, люблю, когда блестит.

— Девятнадцатого сентября вы отмечаете юбилей…

— Какой еще юбилей? Я ничего не отмечаю.

— Почему?

— Потому что это мой личный бзик. О своем восприятии времени я уже писала в романе «На солнечной стороне улицы», не хочу повторяться. Плохо отношусь ко всем этим юбилейным вехам, к торжественным отсчётам. Считаю, я не изменилась, — мой стержень, моя суть, мой орешек кремниевый внутри характера — прежние. Что такое шестьдесят пять? Нет такого возраста.

— А сколько есть?

— Мне? Четырнадцать. Прекрасный возраст, в котором я вполне удобно существую. Когда смотрю в зеркало, нестыковка, конечно, возникает, но потом черты лица приходят в соответствие с душевным настроем, и я отхожу от зеркала на как можно больший срок.

— Что такое мудрость?

— Занудное слово, занудный смысл. Сколько мудрых мудаков я видела в жизни, — не перечесть. (Кстати, и похожи эти слова друг на друга, что не странно). Какая может быть мудрость, и в чём, если человек живет один раз и все, что он проходит — он проходит впервые. Впервые сталкивается со своим детством, со своей любовью, со своей молодостью, с рождением первого ребенка. Это ярко, неповторимо. Какие еще юбилеи, о чем вы.