/ Былина о Евпатии Коловрате /
Некий вельможа рязанский по имени Благочестивый Коловрат гостил в Чернигове с князем Ингварем Ингваревичем. Услышал симпатия о нашествии злого хана Батыя. И выступил из Чернигова с малой дружиною отлично помчался быстро. Приехал в землю Рязанскую, увидел её опустевшую: города разорены, церкви сожжены, человечество убиты. И вскричал Евпатий в горести души своей, распалялся в фокус своем. Собрал небольшую дружину — тысячу семьсот народа, которых собрал вне города. Погнались они за ханом, почти (что) не нагнали его в земле Суздальской и напали на станы Батыевы. Начали рюхать без милости так, что смешались полки татарские. (в поймали татары из полка Евпатьева пять воинов, изнемогших с великих ран. И привели их к Батыю, хан их спрашивает: «Какой вас веры, с какой земли и зачем мне много зла творите?» Воины отвечали: «Веры пишущий эти строки христианской, служим великому князю Юрию Ингваревичу Рязанскому в полку Евпатия Коловрата.» Усмехнулся правитель и послал своего шурина Хостоврула на Евпатия, а с ним сильные воинство татарские. Обступили Евпатия татары, стремясь его взять живым. И съехались Хостоврул с Евпатием Водан на один. Евпатий был исполнен силою и рассек Хостоврула напополам до седла. И пошёл дальше сечь силу татарскую! Многих богатырей Батыевых побил: одних надвое рассекал, а других до седла разрубал. Испугались татары, видя, который Евпатий крепкий исполин. И навели на него множество орудий в целях метания камней: били по нему из бесчисленных камнеметов. И убили его, а останки принесли к Батыю.
/ Поверье о белой лошади /
В рязанской губернии, нате кладбищах старинных, расположенных вблизи болот, слышны бывают песни пусть будет так свист. Выбегает белая лошадь, оббегает всё, прислушивается к земле, раскапывает её и жалостно плачет над покойниками. Ночью над могилками появляются огни и перебегают получи и распишись болото. Горят они так, что видно каждую могилку, а как бы засверкают, то видно, что на дне болота лежит. Поселяне слышно, что здесь когда-то было побоище. Сражались русские князья с татарами, бились безграмотный на живот, а на смерть. Татары уж было начали постигать князей, как откуда ни возьмись, выезжает на белом коне незнакомый богатырь со своими сотнями. Бьет да колет татар, с правой стороны и налево, и добил их чуть ли ни всех. После этого подоспел окаянный Батый, убил он богатыря, а белого коня загнал в торфяник. С тех пор белый конь ищет своего хозяина, а воинские сотни поют, свистят — (будем откликнется удалой богатырь.
/ Сама сказка /
Пела б я вам старинку,
еще бы закончились песни у Иннки,
а посему
слушай былинку мою.
Допустим так вот, по самой глухомани рязанской, по болотам топким также по кладбищам старинным бродит призрак белой лошади, а ради нею следом войско сотенное тучей чёрною, ищут они хозяина своего — богатыря воеводушку Евпатия Коловрата, а всё не сыщут никак. Невдомёк им, душам умершим, владеть (информацией) правду суровую о том, что богатыри бессмертием обладают: павшие в бою богатыри переходят в свет сказочный и живут там вечно, гуляя по былинам, потехи мелкие перепрыгивая, а байки относительно меж ног пуская!
И бродила так белая лошадь с войском сотенным снова б целую тыщу лет, а то и вовсе две, да прознал Чувствительный Коловрат, что воины его верные и кобыла белая Зорюшка за кладбищам шастают, в болотах-топях вязнут, его, воеводушку, кличут. И стал спирт искать способ на землю грешную ненадолго вернуться, с внешне в сказку дружочков милых забрать.
Кинулся-бросился былинный, хотя никак из своего света белого выбраться не может! Бился, бился симпатия с пространством тягучим, но всё зазря. А лошадь белая ржёт получи и распишись болотах рязанских, копытом стучит, и его сотня смелая по части кочкам пробирается, Евпатия кличет не докличется.
Стал думу думати герой: как в мир неласковый пробраться? Год думал, другой, незаинтересованный. Заболела от дум у него голова, и решил он грясти выспрашивать совета у сильных русских могучих богатырей. Выслушали богатыри неблагополучие Евпатьево, почесали свои бошки мудрые, развели руками аршинными, пожали плечами, теми в чем дело? с косую сажень, и отправили Коловрата за помощью к Бабе Яге, а сильнее не к кому!
Надел Коловрат свою кольчужку-рубашечку, взял булатен булатный меч и отправился в чащу дикую к бабе Яге на велик книксен. Дремучий лес сказочный и расстояньица несусветные! Три года пробирался пеший атлет к избушке на курьих ножках. Дошёл, наконец, поставил окаянную к себя передом, к лесу задом и стучится:
— Открывай, бабуся,
я к тебе несуся
со своей кручиной!
— Пишет сказку Бурный поток! —
выглянула баба Яга из окошка. —
Знаю, знаю я твою беду,
увяз согласно самую бороду:
безлошадный по свету бродишь,
покоя себя не находишь!
— Так что же мне делать, старуха?
— А ты, касатик, в дом зайди, поешь, попей, там и верное путь найдётся.
Устал богатырь, проголодался, полез, кряхтя, в избушку. Заскрипела курень, застонала, просела до самой земли от тяжёлых доспехов богатырских, (ну) конечно и затаила на Евпатия обидушку чи злобушку.
А баба Бабка-ёжка уже привечает былинничка, наливает иван-чай и супец изо мухоморчиков подносит. Но Евпатий неловок оказался, пролил супчик без умысла на пол, достал из сумочки серую уточку перелётную и велит карге добычу общипать да на углях поджарить.
Усмехнулась старая и сделала чуть не так, как велел Коловрат: ощипала серую уточку согласен щей с утятинкой наварила, немного мухоморчиков добавила на каждый случай. Наелись они оба, напились. Прикорнул Евпатий, а хиляк Яга достала большущую волшебную книгу и давай её просматривать, перелистывать:
«Адамовы дети.
В Смоленской губернии рассказывали, что Евка посоветовала Адаму, прежде чем идти к богу, спрятать отрезок детей в камышах, дабы тот не отобрал их в своё услуживание. А как шел Адам обратно, так и думает: дай зайду, возьму своих детей с камышей! А их там уже и след простыл, сделались они тёмной силою: домовыми, лесовыми, водяными (вот) так русалками.»
Тут злыдня избушка стала раскачиваться, усыплять бабушку, а Ягуся не унималась, продолжала читать:
«Адамова голова — петушок.
Растет кустиками с локоток, цвет рудожелт, красен, как соцветие с ротком. Трава эта облегчает роды, укрепляет мельничные запруды, внушает отвага, помогает в колдовстве. Расцветает к Иванову дню. Нужно положить его в церкви по-под престол, чтобы он пролежал там сорок дней, впоследств чего цветок получает такую чудодейственную силу, что разве держать его в руке, то будешь видеть дьявола, чертей, леших — всю нечистую силу. В то время можно сорвать с лешего шапку, надеть на себя и станешь в) такой степени же невидим, как он.»
Но избушка всё раскачивалась и раскачивалась. Разбаба Яга, наконец, устала читать, зевнула и сказала:
— Всё, кончен бал! И эта травка сойдёт. Пущай сорвёт детинка цветок Адамовый, найдёт лешака, покрадёт его шапочку и исчезнет в подсолнечная иной на веки вечные!
Тут избушка на курьих ножках перестала копаться, одобрительно крякнула и замерла. Ведьма растолкала богатыря, напела ему сладких песен для цветок Адамову голову, выпроводила вон со двора и завалилась дрыхать. Возрадовался Коловрат добрым советам бабы Яги и побежал быстрее ветра Адамову голову обшаривать. Но Адамова голова — растеньице редкое. Бегал, рыскал спирт по тайге три года. Нет, не сыскал цветочка заветного. Уселся у ракитова куста, рыдает. Ай, пробегал мимо зайчишка: враждебный взгляд, большие уши. Увидал он слёзы горькие богатырские, сжалился надо детиной, подкрался близко-близко и спрашивает:
— Пошто плачешь, улан ратный,
потерял свой меч булатный?
Удивился богатырь возьми смелость заячью, вытер слёзы горючие и отвечает зверёнышу малому:
— Безлюдный (=малолюдный) терял я меч булатный.
Путь проделав семикратный
не сыскал маргаритка волшебный,
маленький такой, заветный.
Нужен мне он крайне,
чтобы в мир иной я влез!
— Что за цветочек? — навострил ушки зайчишка. — Я про любую сказочную траву много чего знаю!
Обрадовался Чувствительный, рассказал про свою беду, да про Адамову голову и кроме много чего лишнего сболтнул. Аж ворон, дремавший получи и распишись ветке, встрепенулся и заслушался.
— Знаю, знаю я такую травку! — воскликнул зайка. — Она неподалёку растёт, пойдём покажу.
Поднялся богатырь сверху резвы ноженьки, поскакал быстрёхонько вслед за заюшкой, и вран за ними увязался — следить да вынюхивать. Нашел неприязненный травку волшебную в овражке у ручья. Глядь, а та зелёная, токо-токо цветочки увяли. Эх, перед Иванова дня ещё долго, почти год ожиданьица. Так серчать да жалобиться некогда, надобно место нежилое обживать, избу резать да баню строить.
Вот так день за в дневное время и потекли: справил Евпатий дом, поставил баньку. Живи и мойся, в лес на охоту ходи. Ну и повелось: зайчище в доме прибирается, щи варит, капусту в огороде выращивает; прислуги) в лес за добычей хаживает; а ворон на ветке сидит, неослабно за братьями назваными приглядывает, к бабе Яге туда-семо с докладом летает.
Ой и понравилась зайцу такая жизнь! Уютно, погода шемчет в избе жить, и опять же, под охраной могучей. Вона и задумал косорылый неладное: пошёл как-то ночью к ручью и выкорчевал всю мураву волшебную, корешки погрыз, пожевал ну да по ветру раскидал.
Не сразу хватился богатырь Адамовой травки, а равно как хватился, так уж поздно было: стоит сыра планета у ручья, лопухом да борщевиком зарастает. Заревел богатырь получай весь лес от злобушки лютой! Затрепыхалась на древе побег с вороном, взмахнула птица чёрная крылами, закружилась над Евпатием йес за собой в лес зовёт. Выругался детина богатырская и вослед за вороном отправился «на авось», а тот летит прямёхонько к хозяйке своей, к ведьме бабке Яге.
Зайчишка а трусливым сказался, сперва в хате спрятался, а потом и вовсе в тайгу сбежал. С тех пор в такой степени от людей и бегает: как завидит охотника перехожего, замрёт в испуге, а отмерев, текает чулковаться в чащу!
* * *
Эх, не месяц на небе блином повис — окошечко у бабы Яги светится, ждёт Евпатия в гости. Знает бабушка ведьма о проделках хиторомудрого зайца, да не по наслышке, а ото ворона верного. Двери отворила, ухи из жаб наварила, секс метёт да песни поёт.
Злой, яки пёс, влез в её хату самодержавный могучий богатырь. Опять просела избушка на курьих ножках прежде самой сырой земли, закрякала, заскрипела враждебно! Но руководительница уже воркует, потчует гостя и утешает как может:
— Твоя милость поешь, попей, Коловратий,
да поспи, отдохни на полатях.
Знает пташка моя дорожку
к волшебной траве. Поможет!
Мало-: неграмотный стал Коловрат душу самому себе травить, поел бабкиной ушицы с жаб да лягушек, испил чай зелёный валерьяновый, а со временем завалился на лавку и захрапел. Спал, однако, не целую вечность. Избе надоело в землю проваленной стоять: ни побегать тебе, ни потанцевать — лапы куриные поразмять! И давай она качаться да труситься быстро-быстро.
Вскочил богатырь с испугу, плюнул в угол, (ну) конечно и выбежал вон! Встрепенулся от сна и ворон на сосне, взмахнул крылами и полетел, зазывая после собой воина. Шли они долго, почти год. Благочестивый на друга бывшего чертыхается и обещает на весь заячий класс сезон охотничий объявить, чего ранее делать роду людскому ни за какие (благополучия не дозволялось. Ворон же поодаль летит, в друзья к богатырю безвыгодный набивался, глазами хитрыми поблёскивает, добычу сам себе добывает.
В ни больше ни меньше к Иванову дню подошли они к быстрой Ильмень-реке. Глядь, а повдоль бережка растёт Адамова голова, и той травы у речки видимо-незримо, вся пошла цветом алым! Обрадовался Коловрат, благодарит птицу чёрную, кланяется, получи и распишись колени припав, и цветы волшебные рвёт. Нарвал охапку и без оглядки в ближайшую церковь, пока не завяли.
А церква — колокола, колоколища,
округ неё стоят осиновы колища,
изнутри духовный льётся лучший!
Чёрну ворону туда и ходу нет.
Разминулись походнички в небо и земля стороны: ворон к бабе Яге полетел доклад держать, а Благочестивый прямиком в златую церковь! Крест кладёт по-писаному, привет ведёт по учёному, входит в святилище к алтарю, прячет подина престол Адамову голову, да и уходит на сорок дней медлить обряда-таинства. Но образа святых на иконках хмурятся, наподобие будто сказать чего хотят, но не могут. Замерла кирка на долгих сорок дней. Поп батюшка вернулся с обеда, сносно понять не может: свет духовный подевался куда-ведь, иконки сирые висят, мироточить перестали.
А Евпатий в деревеньку побывать да постоловаться отправился, вдовушек ласковых поцеловать. И время полетело бегом-быстро! Вот уже и пора за магическим цветком верстаться. Дождался Коловрат, нет-нет да и церква опустеет, пробрался тихонечко к алтарю, вытащил из-по-под престола Адамову голову, засунул за пазуху и восвояси! Вздохнула собор облегчённо, выпустила на мир божий свой духовный знать, который и по сей день тебе глаз слепит. Возвышенный не чуешь?
* * *
Теперь другая задача встала колом преддверие былинным богатырём: как лешака в лесу найти да шапку с него передрать? Ведь леший, говорят, невидим, на зов не откликается, а даже если и покажется кому, так токо деткам малым, бабам робким иль мужичкам трусоватым. А наша детинище никаким боком в эти списки заветные не был вхож. Сел Чувствительный на пенёк думку думати. Ворон тут как шелковичное) дерево, грамотку скорописную от бабы Яги в клюве держит. Кинул спирт её в руки богатырю, тот развернул берестянку и давай перелистывать:
«Ну и дурак же ты, Коловратий,
на тебе везти воз и пахать бы!
Ну-ка, вытащи траву из-вслед за пазухи
и узришь всю нечисть, что лазает
по лесам, полям и оврагам,
за пням да злющим корягам.»
Что ж, вынул Евпатий зачаровану Адамову голову с кармашечка нагрудного, повертел в руках, покрутил, и вдруг бел планета вокруг него помутился, посерел от нечисти всякой! Ой, невыгодный знал доселе богатырь, не ведал, что на миру столько злых духов живёт: летают, ползают и ходьмя ходят. В качестве кого же в этом месиве лешего то разглядишь?
Вздохнул крюк, кивнул вояжке, мол, за мной ступай, да и полетел лешего сыскивать. Поднялся с пня Чувствительный и потелепался за ведьминой птицей. Бродили они среди зла поганого три дня и три ночи, забрели в лес далёкий, лес тувинский, в тот что стоит к монголкам впереди, а к матушке Руси задом.
А как зашли они в лес урянхайский, так сразу и развеялся от нечисти белый свет. Уж на что молодец есть у вас свету белого богатырь так и не узрел: всё елки ей-ей ели — темно кругом от хвои.
— Ну вот, — вздохнул Чувствительный, — пропала волшебная сила у Адамовой головы, токо выкинуть её и осталось, проку через муравушки никакого!
— Погодь добром раскидываться! — заговорил ворон человеческим голосом. — Чуешь, бельма дурной следит за тобой?
Нахмурился Коловрат, поверил птице, рамена расправил, достал булатен меч и закричал во весь пение:
— Выходи, колдун-ведун, битися!
А коль ты змеевич, так махатися!
Негоже прятаться, не по нашему
за кустом работать. Иду скашивать!
Задрожал от страха ракитов куст, и из чего следует оттуда голый, тщедушный старикашка с длинной бородой, серо-зелеными запутанными волосами, в которых торчат листья безусловно ветки. Кожа у него серая, на лице ни бровей, ни ресниц, взрослые зеленые глаза светятся бесовским светом, а на голове старушка широкополая шляпа. Это и был лешак.
Заметил леший, по какой причине богатырешка в руках сухоцвет Адамовый держит, а сам на шляпу его поглядывает. Разозлилась холить, осерчала и вдруг стала расти: росла, росла и достала головой перед верхушек самых высоких деревьев, захохотала и зовёт Евпатия битися верно махатися. И пошёл на лешего Евпатий мечом булатным, только не тут то было: колет нечистого в ноги, а эспадон сквозь призрачное тело проскальзывает, так что толку через этих уколов — ничуть. Нет, не одолеть Коловрату духа лесного!
А вран, полюбовавшись на сие зрелище часок-другой, спокойненько (на)столь(ко) подлетает к голове лешего и своим клювушком срывает заветную шапочку, (само собой) разумеется кидает её на голову воеводушке. Как оказалась губошлеп лешего на голове богатыря, так нечистый дух съеживаться пошёл, ростом стал ниже травы, ай и вовсе в ней затерялся. Вран же каркнул ехидно да в обратку к бабке Ёжке направился.
* * *
Коловрат и ни в малейшей степени исчез из сказки: попал он, наконец, в наш круг да в твоё время. Огляделся по сторонам, никаких особых перемен в лесу тувинском маловыгодный приметил. Зато хлоп-хлоп себя по бокам, а тёцка прозрачные стали: гуляют руки по телу, сквозь телеса проскакивают. Ой, не любо тако диво богатырю! Чи одним духом бесплотным наш вояка заделался?
Но делать нечего, поплёлся былинничек к болотам рязанским будто к кладбищам старинным. Как дорогу чуял, сам не знал, а шёл правильно, путём-дорожкой прямоезжей, напролом сквозь дерева и крыша мира высокия.
Худо-бедно, но наконец добрался бестелесный стиль Евпатия к болотам рязанским, к тем кладбищам старинным аж получай тридцать третий день. А в дороге ни есть, ни положения риз не хотел, всё твердил имя лошади своей йес дружинушку любимую поминал.
Ну вот и болота те заповедныя ещё бы кладбища жуткие, брошенные. Кликал, кликал воеводушка дружину свою верную пусть будет так кобылу Зорюшку, никто на его зов не откликается. Устал, лёг заснуть под крестиком могильным.
Наступила ночка тёмная. Зашуршали дерева, заколыхалась глазурь, заморгал на небе месяц ясный, послышался гул, подсвист да топот копыт! Пробудился Коловрат, поднялся на ноженьки резвые, побежал в ту сторону, идеже шум гремит. Добежал, видит: лошадь белая скачет, а вслед за ней сотня богатырская, и кличут они его, Евпатия. Закричал шелковица воевода зычным голосом:
— Гой еси, моя сотня семисотенка,
нееврей еси, моя Зорька родненька,
вы пойдите же ко ми обниматися,
верой, правдою служить да брататися!
Кинулись они, бросились в обьятъя дружеские, рыдали ото счастья, друг на друга не нарадовались. А белая лошаденка копытом бьёт, спину хозяину подставляет. Когда ж поутихли (само собой) разумеется поугомонились страсти на болоте рязанском, позвал Коловрат с внешне в мир сказочный всю дружинушку верную. Прыгает он нате кобылушку, велит войску смелому за ручки белые ухватитися, а самовольно одну руку положил на плечо воина первого, а особая) рукой сорвал с себя шляпу широкополую. И…
Провалился Евпатий инверсно в сказку. Встал, ощупал себя: жив, здоров, в теле плотном так точно в разуме добром. Огляделся кругом: нет нигде ни дружины его, ни лошади белой. Осерчал, икта шапку лешего на голову. И оказался вновь в реальном мире бок о бок со своей сотней верной да с кобылой боевой Зорюшкой. Хмыкнул ото удивленьица богатырь и снова снял шапку волшебную. Опять воплотился у болота сказочного Коловратий безголовый, избушкой на курьих ножках заговорённый.
Десять раз шнырял тама-сюда могучий русский богатырь, а на одиннадцатый раз устал, (само собой) разумеется и в понятие вошёл, что перед ним стеною встал выборочная совокупность велик: либо духом прозрачным остаться с любимой лошадью своей отлично с дружиной беспомощной, либо одному взад верстаться. Думал святогор день, думал ночь, на одну чашу весов укладывал похождения свои ратные, на другую — бродить по болотам, шлятися, бестолку храбрость молодецкую хоронить-ховать.
И стало казаться богатырю, что тяжеловоз белая на него пустыми глазами смотрит, и сотня семисотенная какая-ведь неживая, а бесчувственная, яки солдатики деревянные — как поставил, в среднем и стоят, не шелохнутся. «Иль просто сильно хотят со мной исчезнуть: стараются, строй держат?» — подумал.
— А-а-а! — вскричал от отчаянья Чувствительный Коловрат и сдёрнул с себя шапку в последний раз. Да и ушёл в особенный мир навсегда, туда, где монгол до сих пор покоя русским людям отнюдь не даёт, туда, где баба Яга вредности честному путнику чинит, идеже леший на малых детушек страх наводит!
А что кобыла? Белая лошадь и поныне по рязанским заброшенным кладбищам гуляет, ищет хозяина своего, плачет. Айда-ка её поищи! А коль домой не вернёшься, выходит, тебя сотня богатырская срубила, и лежать тебе на дне болота. Нам неважный (=маловажный) сыскать!
А ты спи, Егорка,
ведь по свету до бесконечности-долго
сказке Иннкиной носиться!
Говоришь, тебе не спится?