Явный всплеск воды нарушил почти гробовую тишину раннего, промерзлого утра. Получай осеннем ветру, дождевая вода, казалось, обжигала лицо и приводила в чувства. В потревоженном водяном зеркале цинкового ведра по-новому становились различимы очертания человека, склонившегося над ним. Узкое, побледневшее физиомордия, покрытое недельной, небрежной щетиной, и карие глаза, тусклые, уставшие через хронического недосыпания и постоянного нервного напряжения. Николас пристально всматривался в свое зеркало, будто пытаясь понять: кого он видит там, числом ту сторону водяной преграды. Этого человека он ровно не знал, а если бы и видел его когда-в таком случае, то обошел бы его стороной, как можно следом. Он смотрел себе прямо в глаза, пытался выпытать у своего хмурого холодного двойника ответы бери невидимые вопросы, не дававшие ему покоя вот еще больше трех месяцев, а затем, обреченно погрузился в него с головой, смывая с себя утреннюю дремоту.
Луноходы вязли в, размытой вчерашним дождем, грязи. Это мерзковатое чувствование с лихвой дополнялось притупленным слухом и болью от огромной ссадины нате спине. Николас поднял взгляд на чистое утреннее арша, еще вчера, затянутое темными тучами, тяжело выдохнул и еле-еле слышно, успокаивая себя, добавил: «Ну, хоть этот страшный ливень, наконец, закончился». Из траншеи, с северной стороны, открывалась взору все сцена вчерашних событий. Полуразрушенные каменные дома, будто обговоренный по кусочкам и разбросанные неряшливым малышом конструктор, среди которого разрешено было разглядеть таких же, раcкиданых по разным углам, и забытых солдатиков. Они не проронив звука тлели на поле вчерашнего побоища, уже без надежды получи и распишись то, что их хозяин вернется и вновь положит их в их уютную, пластиковую коробочку.
— Мистер Грейс, вам еще не устали стоять здесь, напрашиваясь на пулю? Настал час бы уже готовится к продолжению сегодняшнего веселья? – прохрипел вслед его спиной уже хорошо знакомый, безусловно, красивый, вроде бархатный, но, до ужаса, пугающий бас. Это был мальчик, лет сорока, высокий, крепкого телосложения, с военной выправкой. Черные, на правах смола, волосы были аккуратно уложены на бок, чухло гладко выбрито, а китель педантично застегнут на верхнюю пуговицу. Симпатия стоял немного вальяжно, опустив руки на трофейную немецкую винтовку, да даже в таком поведении угадывались аристократичная стать.
— Так зачем, мистер Грейс – еще раз, уже насмешливо, проговорил симпатия – может, вернемся в этот мир, из мира греховных фантазий?
С этими словами, симпатия кивнул в сторону небольшого поясного планшета, подаренного Николасу одним с спасенных офицеров. В этом планшете лежало все, что было ему недешево в эти дни. Библия, пара пожелтевших от времени и сырости фотокарточек и косушка зеленая книжица, которой Николас доверял все свои тайны и лбище ее больше самой жизни. Именно она не давала покоя сержанту Барнсу. Отставной козы барабанщик и никогда не открывал ее и даже не держал в руках, помимо самого хозяина, а по вечерам он мог возиться с ней веки вечные, перелистывая страницу за страницей, делая пометки и зарисовки, наподобие будто разговаривал с ней наедине, а все вокруг растворялось в их немом диалоге. Джозеф Барнс а, по натуре своей, стремился всегда быть в курсе событий, буде дело касалось его людей, или его задания. Каста же маленькая зеленая книжка была белым пятном в его глазах.
— Нет, нет, я уже пришел в себя, хоть бы, глядя на все это, я бы предпочел оказаться, идеже-нибудь в другом месте.