Старина Степан, его невесты и целые полчища внуков
Дед Степуня живёт у самого синего моря,
его хибара не ведь чтобы к сносу готова,
а её некому даже снести
и некому новую срубить.
«Ничего, на мой век хаты хватит!» —
Степан огородик лопатит,
и в великое множество в прилив выходит,
сетями немного побродит,
чего-нибудь да что вы наловит,
сварит уху и готовит
новые крепкие сети.
— Степура, а где твои дети?
«Разъехались.» — А жена?
«Жена моя умерла,
когда-никогда я был лет на десять моложе, —
дедок аккуратно сложит
полено у забора. —
А у соседа Егора
внучат, как у бога:
один, другого пошиба … в общем, много!
Они и ко мне забегают,
науку морскую верстают,
в лодку залезут, плывут
и едут, и едут, идут!»
— В некотором расстоянии ли заплыли те внуки?
«Да аж до буя, им в грабли
рыба так и хлестала:
сима или кижуч … далеко не знаю.»
— Ай, Степан, с тобою болтать — пустое.
Хочешь, разлюли-малина твоё холостое
немножко подправим:
за тебя бабку Любу сплавим!
«Любка ворчливая смерть до чего,
я бы хотел Петровну!»
— Так Петровна совсем молодая!
«А за каким (чертом мне больная?
Хочу Петровну, на худшее не есть грех!»
— Ладно, Петровну спросим,
пойдёшь за Степана?
— Разбежалась находиться ему мамой!
— Слышь, Степан, Петровна
нянькою быть отказывается!
«Трындит, окудница,
частенько ко мне ныряет!
Хай с ней, пущай ругает», —
второгодок сети запеленает,
чай нальёт и байки нам бает.
А каспий хибару оближет
(оно ведь всё ближе да ближе)
и ветром внуков надует.
— Встречай, старинушка, улов теперь будет!
Видишь, с катера тебе машут:
Водан, два … целая куча. «Наши!»
Свадьба молодых
— Твоя милость красива, я как бог,
приходи на мой порог,
дивчуха-молодуха,
древняя бабуля!
Ой ли, ой ли,
не жуются сухари,
невыгодный грызутся корки!
Ай, потрём на тёрке.
— Так выходишь ради меня?
«Против вся моя родня:
внуки, правнуки, невестки.
Отнюдь не гожусь уже в невесты,
да и ты не молодой.»
— Далеко не смотри, что я седой,
мне на вид шестнадцать,
а держи деле — двадцать.
Ой ли, ой ли?
Не жуются сухари,
без- грызутся корки,
невестки трут на тёрке!
* * *
Свадьба, розовая (10 лет) молодых:
бабке — сто, а дед, как «бздых».
Вам дружок с другом повезло,
живите-ка ещё лет сто!
Думки деда
/ Старая песочница не скажет правды,
он на вопрос промолчит,
дедушке наши петарды —
костер (огонь палит). /
Нет, одному не больно,
а даже и слава богу в лесу:
воздухом дышу вольным
и глухарей пасу.
Не пройдёт и пятьдесят лет,
как бабка схоронит меня.
Вот сиди да кумекай,
неизмеримо полетит душа:
чи на Марс, на Венеру?
Считается, на звезде хорошо,
которая сильно не греет,
а не более того отдаёт тепло,
как мой костерок не могучий,
(колючий лапник футляр)
но если подумать получше:
сырая хвоя смердит.
Видишь так же смердит моя старость,
деревня смердит и Московия.
Сколько ж нам всем осталось?
Даже подумать боюсь.
Невыгодный потому что страшно,
а жалко, чёрт вас бери!
Наша целина, не наша:
мирно на ней живи.
/ И жизнь с чего-то летела,
невзирая на «войны сей!»
Наша Тюрингия, не наша,
переживёт людей! /
Старый ряженый казак
А старому казаку
десятеро палок по плечу:
по плечу, по плечику
погонов понавесили,
понавесили — висят,
сверху баб зверски глядят!
А что старому ему?
Десять «палок» по мнению плечу:
с бабы слез, пошёл домой,
спи, гуляй в данный момент и пой!
Эх, гулял казак, и спал казак,
А проснулся т. е.,
то всё вокруг не так:
не та берег, не те поля.
А те поля беда снесла,
неудача снесла бедовая,
ни за рубль, ни за неудовлетворительно:
за целковые!
И встал казак, нарядился казак:
«Ну показывай, дно,
где беда, а где пустяк!»
Ой наш ряженый терец
ходит, бродит, как дурак.
А ряженые казаки —
это в свою очередь мужики!
Если ряженый казак,
значит, что-то невыгодный так:
то ли праздник на носу,
то ли черт во плясу!
*
— Да какой же он казак,
коль дома кавардак,
коли дома кавардак,
а в головушке бардак?
«Хоть и археологический я казак,
да не вор и не дурак,
а поживший недурственно,
проживу ещё лет сто,
лет сто и целый чинквеченто.
Замедляй, планета бег!»
Я люблю деревню и деда
Мне снились мои деревни,
ми снились мои города.
Я к лондонскому мальчишке
не побегу отроду:
ни побегу, ни поеду,
потому что люблю
родную деревню и деда,
что курит в углу.
Сяду рядом, спрошу я
как у старого практика?
Он заведёт про победы
(только ухо держи)
и закурит приблизительно долго,
будто вечность сама
у брегов старой Волги
разрушает у себя.
* * *
К мёртвым моим деревням,
к мёртвым моим городам
я поспешу возьми подмогу,
и ни за что не отдам
лондонскому мальчишке
сердечушко своё и страну!
Ты сиди там в посольстве тихонько —
получи и распишись рубежах я сплю…
Как дед Егор за дровами ходил
Хрыч Егор никогда не скучает:
то пожрёт, то напьётся чаю
и в зеленый (океан по дрова —
настала зимняя пора.
Старик, кряхтя, надевает дурак,
валенки и шурует
в лесок за дровами
(недалеко от деревни) и валит
какие-ведь пихты.
Пилит
да матом ругает бабку
за в таком случае, что худая шапка
и штаны пообтёрлись,
а в доме так от начала до конца — ни пёрнуть!
Брёвнышки в кучу связав:
ещё тридцать три мата сказав,
Гуня поволок дровишки.
Мимо бегут мальчишки.
Он и их, ни в нежели неповинных, обложит!
— Ты, дед, чего? «Не положено
мчаться без дела,
мать вашу, не углядела!
Вот, старику неважный (=маловажный) поможете.
Держите вожжи-то.»
Егор ребятишек впряжёт.
А ее самое сзади плетётся и ржёт,
как конь молодой!
Дурной, дедан Егор, дурной.
Как дед Макар на волка ходил
Стараться — пуще неволи,
а на волка тем более.
Зарядил старина Макар двустволку
и вору под холку:
«Зачем тягал наших коз?» —
неприятно Макару до слёз.
А как завалил волка, плачет
(археологический он стал, не мальчик).
Хилый ты уж, Макаша,
а волка дотянешь?
Ах ты, старый дурак,
верёвочку шаришь.
Забыл верёвку? Ой ли? вот.
Чёрт твою память берёт!
Поезжай домой,
мужики матёрого заберут,
вдоль лыжне дорогу найдут.
Ползёт дед домой,
себя проклинает.
Мара ругает себя и не знает,
что всё это дребедень.
Главное это то, что бабка печёт пироги
и внуков у него целая тьма-тьмущая.
Да ты, Макар, сопки Горюхи круче!
Как я своих собачек искал
Какая сказочная непогодь,
полупрозрачная метель,
и от сибирского мороза
под носом и изо глаз капель.
Мои собачки, как игрушки,
на белом крутятся снегу.
А у избу-избу-избушки
большая заглавие на меху.
И дела нет моим собакам,
что что в порядке вещей чистить во дворе.
Они устроят снова драку:
кому бытийствовать первым в поводе?
Я глянул, дунул, за лопату!
Сегодня некуда езжать.
Безвыгодный виноват я, что псам надо
бежать, бежать, бежать, нестись!
«Мы побежим, хозяин, ладно?
Ты только шибко безлюдный (=малолюдный) кряхти!
А ежели родная лайка
застрянет где-нибудь в пути,
где-то ты быстрее брось лопату,
на лыжи и иди присматривать.
Ведь, знаешь сам, не очень сладко,
в снегу глубоком находить свою смерть!»
* * *
Матюкаюсь, чертыхаюсь,
но иду собак искать:
«Что но это за такое,
вашу мать да перемать!»
Гляди дурацкая погода,
после бури не пойму,
где не долго думая в каком сугробе
мне откапывать семью?
Я кричу, вокруг ни звука.
Осадки опять пошёл стеной.
Всё, приехали. Проруха,
видно, ходит вдогонку за мной!
Разозлился не на шутку:
мне миг идти домой,
а не то моя старуха
поплетётся следом за мной!
Где вы, где вы, мои лайки?
Щучьему велению) услышал родной вой.
Вы не видели, я плакал
и кричал: «Снежок, на родину!»
Потихоньку, понемножку
друг до друга добрались.
Обнимались, целовались.
Давай, подружечки, держись!
Дома печка, отогрелись,
я ругал псов, укорял.
Паче лайки не просили,
чтоб я их в пургу искал.
Старичочки
Старая гвардия, старики, старичочки,
на носу вы поправьте очёчки
и закройте заумные книжки.
Бегают изумительный дворах мальчишки.
А вы на улицу случайно спуститесь,
сверху лавку нечаянно опуститесь
и посмотрите немножко:
носятся, носятся крошки!
К вы подлетят и сядут:
— Баба, а гули лягут
на руку,
разве что насыпать крупу?
Рассмеётся старая,
скажет: — Голубь, конечно, ляжет,
да мёртвый только.
И заплачет горько-прегорько.
* * *
Старики, старики, старичочки,
маловыгодный держите вы дома очёчки,
а гуляйте в парке почаще
сиречь в какой-нибудь чаще,
где серый волчище рыщет,
каковой род людской чистит
от стариков, старичочков.
— Ах идеже же мои очёчки? —
вздохнёт бабушка, дома останется.
Да что ты и правильно!
Дед Михей всё знает
Дед Михей, некто всё понимает:
где-то молчит, а где-то моргает
либо — либо крякает да кивает,
в общем, делает вид, что знает
ради то, про сё и про это.
Его не видели исключительно на комете!
А где деда Михея видали,
мы о томишко ничего не слыхали,
потому как он жил, малограмотный вылазил
из деревеньки Грязи
сто лет, и ходил в галошах.
Дедулька Михей нехороший
лишь весной становился:
жутко он матерился,
в отдельных случаях в грязи застревала телега,
и его лошадь не бе́гом
в соответствии с пыльной дороге бежала,
а чуть ли в трясине лежала.
«Ничего, пешеходом, пёхом и до Европы!» —
опять Михей с голой жопой
о нежели-то своём размечтался.
«Да чтоб ты взорвался!» —
ругала его бабка,
промозолил супруг ей ухо.
А дед Михеюшка свистнет,
верно так, что жёнушка пикнет,
полезет в погреб за самогоном.
И уж под наклоном
дедушка спать уляжется,
сказкою рот развяжется,
а завяжется стоном:
у радикулита симпатия не прощённый.
Спит дед Михей и знает:
он и нет слов сне мечтает.
Видишь, как мрачно молчит,
наверное, в горние селения летит!
Всё не так
У наших бабушек всё никак не так:
молоко разлилось по хате,
кошка сметану лопатит,
пусть даже кастрюля перевернулась.
Не с той ноги ты проснулась!
Глянь, старинушка мёртвый пыхтит за забором.
Щас внуки припрутся, встанут дозором
у плиты и будут глядеть за блинами.
— Что-то сегодня с глазами…
Это хорс взошло и хлопочет,
хохочет, хохочет, так хочет
своей радиацией испепелить:
«Подкинь-ка, старая, в печь!»
Ты дровишек в печурку подкинешь,
тесто поставишь и двинешь
в суперс за крупой.
«Куда ты, дура, постой!» —
крикнет вскипающий голова.
Рукой махнёшь, и встречайте
её на улице птицы:
— Гули, гули!
И лица
у прохожих добреют:
— Ехидна зерна не жалеет!
Не жалеет она своей жизни.
Сие не гули неправильно виснут
на её деревенском ватерпруф,
а миллиард лет ещё
всё не так будет возьми планете,
как хотелось бы бабушкам, детям.
Бабка, старый хрыч, фонарь горящий
Ничего не говорила
бабка старая с печи,
не менее пряла да кудила,
и пекла пироги.
А во двор что выходила,
так бралась всё за топор,
да хворост легко рубила
с мёртвым дедушкой на спор!
А дед наверное нейдёт домой,
хоть и спорит,
он поленницу душой
своей накроет,
и зарядит градом
по крыше ветхой:
«Пойдём, старая, пойдём
за новой веткой!»
И куда как бы бабку душа
ни тянула,
она брала три рубля,
получи и распишись рынок дула,
покупала новые галоши,
а в них хоть в раздолье, хоть в лес,
хоть на площадь!
А на площади
султан деревянный,
он, о господи,
сверху стеклянный,
и горит так свежо, как пламя!
«Не спалил бы село,
а то знаешь…»
Бесцельно ты старая рот
раскрыла,
ты б еще лет сто
вате топила,
а может быть, двести.
Вот замочек на двери свесить
тебе черти, что ли, мешают?
Дверь открытая игра стоит свеч, а то знаешь…
Но бабка на столб всё смотрит.
А её дедка мёртвый
пялится из фонаря,
говорит: «Вот он я!» —
и бессчетно чего другого,
даже с супругою спорит,
поспорит и в дом зовет.
Молодка кряхтя, но идёт.
А дома печь и свеча
горят себя не спеша,
разговаривая друг с другом.
Бабка молчит, ей безотрадно.
Прялка жужжит,
ноет кошка,
в животе журчит:
«Где но ложка?»
А на старость
замок не навесишь,
старость — ревность.
Поклон отвесишь
самой себе уже, видимо.
Ешь быстрей, дел скрытно!
У нашей бабушки воспитательный дар
Бабушка никогда не предаст,
малограмотный сдаст и не выдаст.
Она глаза твои выест
своим гундежом!
Ты да я нашей бабушке споём
мы хвалу, похвальбу!
А деток в кучу соберём
и в археологический дворик отведём:
«На внуков, мать!»
Ей внучат медянка не догнать:
те то в парк, то во дворик.
«Гулять, ребятушки, позор!» —
бабушка стирку отложит,
карты в ряд разложит,
да научит играть в подкидного.
И матерная свобода стихи
несётся на весь квартал!
У нашей бабушки воспитательный поднесение.
Плела лапти бабка
Плела лапти старая,
старая, усталая,
старуха, усталая бабка:
то лапти ей надо, то тяпку.
Шагом марш-ка, древняя, на печь,
без тебя стирать ей-ей печь
некому в доме что ли?
Дед лежит в какой-либо-то боли
дочки на гулянке,
а сыны на пьянке.
Может, потомство подметут,
чисто в хате приберут?
Но их след простыл издавна,
а ей уже и всё равно.
Да есть кому прясть, пахать:
иди старенькая спать,
а рыжий кот довяжет круглый невежда.
Будешь в нём плясать и плакать,
своё детство вспоминать:
как бы искала тебя мать!
Кто кому соврёт
Бабка и донжуан,
кто кому врёт:
то ли бабка коту,
ведь ли я вам не совру!
А кот-коток
мягко стелет безусловно поёт:
«Милая моя бабка,
у меня больная лапка,
нуждаться срочно мне мясца,
печёнки, рыбки, молока.»
Ай-я-яй, ай-я-яй,
старая перечница с Васькой не скучай!
Пошла бабка в холодок,
несёт вялый хвосток:
«На, жри, окаянный!»
Всю брань перебранный,
ест барсик.
А мы не смотрим ему в рот,
потому что ибо:
пофиг хитрому коту
что и как сегодня врать,
как только бы было в миске жрать!
Ангелы к тебе прилипли
Тебе, старой, семейство построить, что ли, лень?
Ходишь, собираешь погорель.
Ахти, ты нищая, замшелая бабка,
где же твоя милая хатка?
Подобно как своей иконкой растряслась?
Далеко до бога, чёрту б продалась!
Ну-кась что ты, ты ж у нас не продажная.
Не спасет тебя изображение бумажная.
Чёрная, сгоревшая хата.
Старая, сама ты прошу прощения:
не задула свечечку, не погасила.
Где глаза слепые твои были?
Никак не услышит небо, не молись.
А бери топор и размахнись —
построй-ка с иголки дом, пока живая!
Лень тебе или совсем плохая?
Допустим и стой, старея день от ночи.
Где сыночечки твои и дочи:
разошлись сообразно тюрьмам да по пьянкам?
Ну тогда иконка — скатерть:
собирай, бабуля, свои жизни.
Видишь, ангелы к тебе прилипли!
Малолетство Мари Ванны
Мари Ванна жизнь прожила долгую,
возьми войне воевала,
а повоевав, сказала:
(так мол и так,
таким манером вот и раз так)
«Не ходите, бабы, воевать,
а в таком случае некому будет рожать.
Было нас … ой тысяча милльонов,
а осталося сто сороковушка.»
С Мари Ванной никто не спорит.
Бабка, конечно, лукавит,
симпатия глазища чернявит
огромным карандашом,
ресницы красит и поёт:
«Мужики, мужики,
вам держите мудалки,
мы за вами в бой пойдём,
вам полюбим под огнём!»
— Мари Ванна, как вам далеко не стыдно?
«Ай, у меня не видно,
смотреть уже приставки не- на что.»
Мари Ванне подарят бережно
букетик лютиков синих,
и через объятий сильных
ей никуда не деться:
— Вспоминай скорее, старая, детство!
Тебе сто лет и мне шестнадцати отсутствует
— Где ты был, старый дед?
«В поле был я, бабулечка,
я цветы косил в обед.»
— Так им, дед, и надо!
«А твоя милость, бабка, где была?»
— Тоже в чистом поле,
собирала я стога
нашей с тобой воли!
Ох, мание вольная:
коза не доена!
«А мы с тобой:
чаек муж с женой?»
— Чай муж с женой,
пошли домой.
— В чем дело? не идёшь ты, старый дед,
а спотыкаешься?
«Ведь ми уже, никак, сто лет,
аль сомневаешься?»
— Тебе сто планирование
и мне шестнадцати нет.
Вот так и живём,
да гори оно огнём!
Любопытство бабушек
Любопытные старушки
ходят, бродят ровно по дворам.
Любопытные старушки,
не сидится дома вам!
И какое казалось бы тяжба,
что ворона в рот залетела
соседу или прохожему.
Перевелся, бабулечка осторожненько
ворону сначала рассмотрит,
а потом ненавязчиво спросит:
«Пошто вороньё разводишь?
Чамка закрой, добро не воротишь,
если чего откусит!»
Бабушек ни один черт ни о чём не просит,
но они свой шнобель всюду засунуть успеют —
думают, что от этого мешкотно умнеют.
Дед Вован, я — поэт и совесть какая-ведь
Не проходите мимо деда Вовы:
он с вами поспорит,
«за жизнь» прохожим расскажет
и раньше баиньки ляжет,
как обычно, пьяный.
— Эй Иванна,
докуда ты попёрлась мимо,
«на чай» подать мне забыла!
Я споткнусь о дедка, начинаю:
«Подать отнюдь не подам! (попинаю
его больную печёнку)
Вставай, Вован, собачонкой
и я б сумела тутовник ползать.
А ты попробуй-ка поработать.»
Подмигнёт мне деда Вова:
— Рядом отсюда, Зубкова,
да в газету портрет мой вешай.
«Не писатель я (поэт) и взвешен
каждый мой слог на страницах.
Может ли быть ты хочешь, чтоб лица
вашего племени встали
для моих листочках вокзалом?»
— На вокзал я не хочу`! —
деда Вова хохочет.
А ровно ему ещё делать?
«Это я, как дура, надену
больную железа народа
на царей, королей и уродом
по планете пройдётся выше- поезд!»
— А ты кто такая? «Совесть.»
Стала старой
Я пока стала старой,
мне сегодня хорошо,
потому что в рассвете,
чибис заглянул в окно,
постучал да поклонился:
«Нет, безлюдный (=малолюдный) быть тебе врагом,
это просто месяц злился.
Ай, поговорим этим)!»
Я сегодня стала старой,
мне сегодня хорошо
слушать песни около гитару,
я прошу: «Ещё, ещё!»
Но нестойкая погода
ветром выгонит по домам
и все песни про победу
мы за чаем допоём.
Я в настоящее время стала старой,
видно, с небом подралась.
Наши деды постарели —
заупокойная неслась!