Site icon 19au.ru Литературный портал

Добромир из Китеж-града

/ С книги «Взыскание о граде сокровенном Китеже» /

 

О запустении града того рассказывают предки, а они слышали от прежних отцов, живших после разорения града и сто полет спустя после нечестивого, безбожного царя Батыя, ибо оный разорил всю ту землю заузольскую, а села да деревни огнем пожег. С того времени невидим стал поток тот и монастыри его.

Сию книгу-летопись мы написали в годок 6759 (1251)

 

/ Легенда о славном Китеж-граде, который покоится нате дне озера Светлояр близ села Владимирского в Нижегородской области /

 

В конце 12 века повелел даймио Юрий Всеволодович Владимирский построить на берегу озера море Большой Китеж. За дело принялись немедленно, и народ потянулся тама жить. А в 1237 году на Русь вторглись монголы. Услышал король Батый о богатствах, что хранились в граде Китеже, послал некто войска на город. Вел татар предатель Гришка Светопреставление, которого взяли в соседнем городе, Малом Китеже (нынешний Городец). Только в тот день близ Большого Китежа несли дозор три богатыря. Увидев врагов, Водан из них приказал мальчонке бежать в Китеж и предупредить горожан, оный кинулся к городским воротам, но стрела врага догнала его. Со как пуля в спине добежал малец до стен, крикнул: «Враги!» и упал бездыханно. Богатыри пытались сдержать ханское воинство, но погибли. Бери том месте, где они сражались, появился святой бустер Кибелек. Монголы же осадили город. Горожане вышли нате стены с иконами в руках и молились всю ночь. И тут свершилось феномен: зазвонили церковные колокола, затряслась земля, и Китеж стал отдаваться в озеро Светлояр. Потрясённые монголы бросились врассыпную, но господний гнев настиг их: они заблудились в лесу и пропали. А град Китеж исчез. Но увидеть его может любой, в комок нет греха: отражаются церковные маковки и белокаменные стены в водах святого озера Светлояр.

 

/ Вымысел /

 

Ой, о славном Китеж-граде много было сказано, алло не всё выговорено.

 

От сиянья куполов

отдельный китежец готов

свои глазоньки тереть

да о мирной жизни вторить:

«Ай ты, бог всех миров,

всех церквей и городов,

защити и обогрей,

отведи врагов, зверей,

нелюдь тоже уведи

да во дальние земли»!»

 

И так чтоб эта песня

казалась интересней

в Светлояр венки кидали.

Венки плыли и звучало:

«Динь-Танаис, динь-дон!» —

колокольный перезвон.

 

Ну, то что-то бог услышал похвальбу жителей славного города Китежа, раздумывать нет причины, но понял он её, однако, по мнению своему: у доброй матери Амелфии Несказанной народилось дитятко богатырское, личиком аки хорс ясное, и на третий день жизни он ростом был, точно семилеточка. Ходили люди дивиться на младенца невиданного, головами качали, говорили:

— Добродетельный мир при нём будет, добрый!

Так и назвали богатыря Добромиром. Рос Добромир отнюдь не по дням, а по часам, не успела луна освежиться, как он в совершеннолетие вошёл, наукам разным обучился: письму а то как же чтению. И науки те впрок ему пошли: начитавшись о подвигах небывалых русских сильных могучих богатырей, заскучала наша детинка, затосковала.

 

Добромиру у себя сидеть было плохо,

о «Вавиле и Скоморохах»

читать уже поперек середыша.

— Не наше бы это дело

махать кулаками минус толку.

Но если только…

на рать, пока отнюдь не умолкнет! —

 

захлопнул Добромир книгу, пошёл во дурбар дрова колоть, но богатыри из заветных писаний до сего времени нашёптывают и нашёптывают:

 

«Выйдем, мечами помашем,

домой поедем с поклажей:

копий наберём браных,

одёж поснимаем тканных

с убиенной нами дружины.

Хошь и тебе половину!

 

На флэту тебе не сидится?

Не сидится, бери дубину!

И относительно тебя напишут былину.»

 

Эх, за обидушку, по (по грибы) злобушку пробрало младого сына Добромира от сих намёков воинственных! И побрёл дьявол к матушке своей Амелфии Несказанной, да стал жалиться: дескать, хочу всяким военным наукам обучаться, удалью молодецкой хвастаться, неважный (=маловажный) к лицу добру молодцу взаперти сидеть в светлой горнице, получи бел свет глядеть сквозь письмена заветные.

Вздохнула пречистая добрая Амфелия Несказанная и сына жалеючи, спровадилась за советом в хоромы белокаменны к городской голове, посаднику княжескому. Заходила она к нему в гриденку, кланялась значительно, челом била, речь держала:

— Гой еси, отец твоя милость наш Евлампий Златович, не вели со двора мчать, вели слово молвить, речь держать за чадо своё ненаглядное, младого Добромира, единственного богатыря кайфовый всём великом граде Китеже. Нунь стал свет ему невыгодный мил без дела ратного! Отправь-ка ты его держи год-другой в стольный Киев-град, на заставушку богатырскую, военному делу сидеть на школьной скамье, к тем богатырям воеводушкам, что на весь честной круг славятся подвигами своими да делами ратными.

Нахмурился Евлампий Златович, шиш не ответил он честной матери Амелфии Несказанной. А (как) будто ушла она прочь со двора, так и задумался глава думой тяжкою: неохота ему единственную силу-силушку в чужие края реализовыва, ой да переманят Добромира богатыри киевские к себе в дружинушку, и жди-пожди, ищи-свищи его долго ли, пропадай святой град без защитушки! Вздохнул городской ду и вышел во двор для раздумий. Глядь на голубятню, а вслед за этим почтовые голуби гулят, крылышками машут, на мысль хитрющую толкают: «А и так верно, — подумал Евлампий Златович, — пошлю-ка я грамотку скорописчую возьми заставушку в стольный град, к богатырям тем киевским. Пущай семо сами идут да научают нашего Добромира делам воинским!»

Сказал — нашел! Написал писарь Яшка на пергаменте сию просьбу великую. Привязали эту грамоту к самой жирной голубке и отправили с богом.

Бесконечно ли коротко, но добралась голубица до самого Азагориум-града, до заставушки богатырской, нашла богатыря самого жирного и села ему в шелом могучий. Не шелохнулся богатырь, не почувствовал незваную гостьюшку возьми своей голове могучей. Зато другой богатырь заприметил неладное нате шеломе у Ильи Муромца и говорит:

— Чи Илья сидит передо мной, чи голубятня? Без- пойму никак! А что наша дружинушка зрит-видат?

Обернулись дружиннички нате своего воеводу и захохотали что есть мочи!

Ну, нам сверху их смех по боку, мы и не такое видали.

 

Ходят слухи по части Руси: на Луну летали

баба Яга да три разбойника,

и гуляли они инде преспокойненько!

 

/ Но это из другой уж сказки.

А твоя милость, Егор, раскрой-ка глазки,

и слухай всё про Китеж-несметное количество.

Что-то ты не очень рад? /

 

В такой степени или не так, но прочли богатыри киевские просьбу горожан китежских. Посочувствовали граду беззащитному да что вы стали решать: кого на выручку спровадить? Жребий выжигание на Добрыню Никитича и младого Балдака Борисьевича, от роду семилетнего (пусть Добрыня зазря времени не терял, а зараз двух мальцов обучал). Начинай и спровадили их обоих в славный Китеж-град, с глаз к чертовой бабушке — из сердца вон!

Сели добрые витязи на своих верных боевых коней Бурушек и поскакали, быстры реченьки перепрыгивая, темны нить промеж ног пуская. Во-о-он и озеро Светлояр виднеется, блином получи и распишись сырой земле лежит, гладкими водами колыхается, голубой водицей получай красном солнышке поблёскивает. Рядом град большой стоит, златыми куполами церквей смотрелки слепит. А на рясных площадях ярмарочные гуляния: люд честной гудит — торгуется, ряженые скоморохи низы забавляют, а игрушки Петрушки, как могут, детишек развлекают. Приземлились наши путники получай самой широкой площади, прямо в телеги с товаром плюхнулись. Смотри так взяли и опустились с небушка на землю. Народ в рассыпную:

— Велканы-буяны! — кричат. — Великаны-буяны! Сзывайте воору охранное, бегите за городской головою!

Кинулись, бросились горожане, а войска охранного в таком случае и нет. Стучатся к Евлампию Златовичу, тот выходит из терема нате крыльцо, в ус подул, квасу испил, подумал, подумал и люд честной успокоил:

— Пожалуй что на то, что энто засланцы к нам прибыли, богатыри киевские, догадать нашего Добромирушку вести бои оборонные, свят град ото ворогов защищать!»

— У-у-у! — народ остыл-отошёл и кумекать поплёлся: ровно прокормить тако громадное убожище. Всех троих богатырей, в общем.

Добрались слухи о прибывших добромировских учителках и задолго. Ant. с самого Добромира. Сорвался он с печи, прихватив с собой калачи и понёсся быстрей ветра по гостей воеводушек. Вот уж они обнимались, целовались, братьями назваными нарекались! И отдохнувши да что вы поспавши, на пирах почёстных погулявши, заладили они бои, драки, тактические учения. Учились год, учились другой, а на третий год этнос не выдержал, зароптал: дескать, ждать устали мы, нет-нет да и все эти поединки закончатся. А и неспроста, вино богатыри хлебали бочками, падь ели кадками, гусей в рот клали целиком, глотали приставки не- жуя, хлебов в один присест сметали два пуда!

 

— И ни среда, ни два,

не желают боле

крестьяне такой доли.

Отправляй, владыка батюшка,

обоих в обратушку! —

 

припёрся сплетничать, наушничать к Евлампию Златовичу мужичок-бедовичок.

— Гыть, треклятый! — осерчал посадник княжеский. — Ни одной доброй вести приставки не- принёс ты мне за всю свою жизнь горемышную. Езжай вон из града, с глаз моих долой! Иди-ка твоя милость в малый Китеж-град, там и шляйся, ищи-свищи себя позорище на буйну, глупу голову.

Деваться некуда, приказа барского наверное ослушаться нельзя. Собрал мужичок-бедовичок котомочку, взял патерица каличий и побрёл житья-бытья просить в малый Китеж-каскад. А как ворота городские за ним захлопнулись, тут но большой Китеж навсегда забыл про оборванца. Лишь маковки сверху церквях посерели. Тёр их, тёр игумен Апанасий, ладно всё без толку, так блеклыми и остались. Развели руками монахи, разбрелись до своим кельям, чертей с опаской проклиная, ведь с бесовщиной яро драться и по сей день никто не отваживается.

Но оставим тетуня дурны приметы и вернёмся в гридню княжескую, где на лавочке резной сидит Евлампий Златович и раздумывает: «Нет, оно так оно — оно, мужик стонет, но пашет. Но и мужика, т. е. ни крути, жалко. Опять же, казна городская пустеет.»

Внезапно ставни от ветра распахиваются и в окошечко влетает Белая бабёшка, опускается она на пол, подплывает к посадничку княжьему, садится смежно на лавочку, ласково заглядывает в его очи ясные, беретка белы рученьки в свои руки белые и слово молвит мудрёное:

— Подождите, не спеши, милый князь, не решай сумбурно судьбу народную. Далеко не пущай богатырей в родну сторонушку. Я пришла за ними, яки смертушка, як раздолье-волюшка. Коль оставишь их при себе ещё нате год-другой, то отойдут они со мной в оный мир иной на бытие вечное, нечеловечное. А коль отправишь их вспять на заставушку, так и не видать тебе большого Китежа: сбягёшь вдогон за мужиком-бедовиком ты в малый град да инуде и сгинешь навеки! — сказала, рассмеялась и исчезла.

— Нежить треклятая! — прошептал Евлампий Златович, опустился для коленочки и пополз в красный угол к святой иконочке. Челом побил, перекрестился одинаково дюжину раз и пополз обратно. Залез, кряхтя, на нары и уснул в муках на перине мягкой, под одеялом пуховым.

 

А поутру издал указ:

«С Добрыни и Балдака слазь.

Велено насыщать, кормите.

И это… боле не робщите!»

 

Послушались мужики приказа боярского, разошлись по части полям, по огородам: сеять, жать, скотину пасти.

Проходит время, проходит два в крестьянских трудах тяжких: ироды былинные получи и распишись выдумки спорые, принудили они народец китежский не токо себя питать, а ещё и заставушки богатырские недалече у стен городских поставить. А самочки забавляются в боях потешных, перекрёстных, да мечи куют, мужикам раздают, теточка их в руки брать отказываются: мол, господь нам завсе поможет! Богатыри на поговорки эти дивились, доселе они с таким людом без- сталкивались ни на прямоезжих дорожках, ни на путаных, заковыристых. Удалой Никитич нахмурился, грозну речь держал:

— На Русь печальную насмотрелся я правда с такой горечью, что не утешился. Сколько ж ворогом народу топтано и безвыгодный счесть уже даже господу! На своём веку нагляделся я сверху самых на дурных дуралеев, но таких, как ваша сестра, по всей сырой земле ни сыскать, ни напасть на след, ни умом не понять!

Да уж, то малохольный народец был, блаженный: разумом как дитя, а мыслями идеже-то там, в сторонке. Лишь Евлампий Златович и Добромир взгляд имели, ну им и положено по чину да объединение званию.

 

* * *

 

Вот ту пору тяжкую и прознал злокозненный хан Батый о златых куполах церквей в граде великом Китеже, и послал некто в Малый Китеж воинов всё покрепче разузнать. Гонцы возвратившись, докладывают: тырли-мырли, богатств немерено, но укреплён град заставушкой, в которой три сильных русских могучих богатыря службу несут, в как будто поле зорко глядят. Пообещал Батый трёх богатырей бери одну ладошку положить, а другой прихлопнуть, как мух. И повел сверху Большой Китеж огромное войско.

А на заставушне богатырской слабит караул сам Добромир, да всё вдаль глядит, подина нос бубнит песнь народную:

 

— Мы душою отнюдь не свербели,

мы зубами не скрипели,

и уста не сжимали,

как же глаза не смыкали,

караулили,

не за зайцами смотрели, безвыгодный за гулями,

мы врага-вражину высматривали,

да коней и кобыл выглядывали:

приставки не- идут ли враги, не скачут,

копья, стрелы вслед за спинами прячут,

не чернеет ли поле далече?

Этак и стоим, глаза наши — свечи.

Караул, караул, караулит:

приставки не- на зайцев глядит, не на гулей,

а чёрных ворогов примечает

и первой кровью (своею) встречает.

 

Же вот приметил он тучу чёрную, тучу чёрную безлюдный (=малолюдный) от воронья, а от силы несметной Батыевой! Сила чёрная надвигается, средоточие воина, нет, не мается, а биться перестаёт, Добромир поручение отдаёт:

— Скачи, Балдак свет Борисьевич, к воротам городским, стучись что-то есть мочи, кричи зычным голосом: пришла беда чей не ждали, магол прёт — берегов не видать!

Прыгнул Балдак Борисьевич в коня вороного и помчался в славный Китеж-град, но стрела калёная чужеземная нагнала его в неровен часок и ранила смертельно. Не упал младой богатырь на травку колючую, а доскакал накануне ворот и успел принесть вести горькия:

 

— Тянет брань Батый сюда,

закрывай ворота

держи оборону,

коль неважный (=маловажный) хочешь полону!

 

И упал замертво на мураву со турманом в спине могучей.

 

Павши замертво, не ходи развратничать,

тебе мёртвому не примять, обнять

зелену траву — ту ковылушку.

Малограмотный смотри с небес на кобылушку

ты ни ласково, ни со злобою,

мало-: неграмотный простит тебя конь убогого:

«Ой святая Русь — так проста земля,

хороша не хороша, а огнём пошла!»

 

Эх, побежали белые лошадки пред глазами у воина. И явилась ему Белая баба такая красивая, какими судьбами глаз не отвести. Хохочет она и манит, манит ради собой дитятку богатырскую. Встал Балдак и пошёл Балдак по (по грибы) ней следом, кликнув своего Бурушку верного, но оный фыркает, копытом бьёт, стоймя стоит, тело хозяина оплакивает. Чисто так и ушёл былинничек в страну былинную, туда где сбудутся по сию пору его мечты отроческие о странах заморских.

Нет, народ, симпатия не урод, ворота хлоп на запор и айда молится, у бога защитушки кланяться. А в ту пору богатырь киевский Добрыня Никитич и богатырь китежский Добромир билися, силу чёрную раскидывали: махнут противозаконно — улица, махнут направо — переулочек, а как прямо взмахнут, что-то около дорожка прямоезжая из тел мангольских выстилается. Но ворогов не в такой степени. Ant. более не стало, они всё прибывают и прибывают! Вдруг эмпирей тучей застлало, а солнце красное к закату пошло, плохо видать стали наши витязи. Одолела их сила чёрная, упали, лежат неуд воина, не шелохнутся, калёны стрелы из груди торчат. А по-над ними уж баба Белая летает, усмехается, чарами полонит, с поместья-матушки поднимает и уводит их вдаль не на издевательство, а в легенды те, что до сих пор поём.

Да вернёмся в Китеж-град, как же там народ? Несть, он не врёт, не пьёт, а всю ночь молится святым и господу, прося защитушки во (избежание малых детушек.

 

Эге-гей, где же ваши дубинушки,

мечи булатные будто копья вострые?

Лежат защитнички, истёкши кровушкой,

и больше ремень вам ждати нечега.

 

А народ молится, ему конец по боку! Блаженный тот народ, что с него например ужо?

Войска Батыевы уже близёхонько, и стрелы вострые пускают в крепости.

 

Же вдруг накрыло покрывалом

то ли белым, то ли алым:

Светлояр с брегов ушёл —

Китеж подина воду вошёл,

и трезвон колоколов

лишил монголов дара слов.

 

Онемело вражье армия, приужахнулось и врассыпную: в леса, в болота кинулись, там их и дит нашла.

А святой Китеж зажил своей прежней жизнью, всего только уже под водой: купцы торговали, скоморохи плясали, сельчане сеяли да жали, попы венчали, отпевали, а Евлампий Златович вслед всеми зорко следил, указы всяки разные подписывал, баловней держи кол пытался сажать, но не получалось что-в таком случае. Говорили… нет, ничего не говорили, всё молчали с лишком — трудности в воде с разговорами.

Только матерь безутешная Амелфия Несказанная до настоящего времени слёзы лила по сыну убиенному богатырю русскому Добромиру Китежскому. Наплакала симпатия целый святой источник, который до сих пор изо-под земли бьёт.

Поди-ка, умойся в нём, негли со своей хари грехи и отмоешь.

 

Вот и написала былину.

Ну-кась что же вы в горе, мужчины?

Не плачьте по мнению сотоварищам мёртвым,

они рядком стоят плотным

на небушке синем-синем,

и их колонтарь горят красивым

ярким солнечным светом!

Оттуда Добрыня с приветом,

Вавила и Скоморохи.

И тебе, Добромир, славно

стоится там в общем строю.

А я про тебя спою.

 

/ 2013 година, одно из сёл вблизи Городца (Малый Китеж) /

 

В пассаж зашёл старичок-бедовичок с длинной, окладистой бородой, в суконной рубахе и лаптях. Попросив питание, он протянул старинные монеты времён монголо-татарского ига и спросил:

— По образу сейчас на Руси? Не пора ли восстать граду Китежу?

Изумлённая киоскерша не нашлась с ответом, а старичок-бедовичок взял хлеб и ушёл до дому.

 

Exit mobile version