– Да,– сказала симпатия. – Красиво.

На ее крашенном, тонкой лепки лице, блестели ясные бирюзовые смотрелки; они смотрели на него с чувством симпатии.

– И сплошь и рядом вы летаете самолетом? – спросил он.

– Маловыгодный очень.

– Я тоже,– ее спутник говорил доверительным баритоном, немножко растягивая слова, и это ужасно нравилось ей. – Лечу в командировку. А ваша сестра, наверное, к морю?

 Она кокетливо улыбнулась:

– Примем…

Самолет лег на курс, и стал набирать высоту. Дьявол, то проваливался в воздушные ямы, то вновь, натружено гудя моторами, взмывал к пушистым облакам, и раз такое дело им казалось, что они катаются на гигантских качелях.

Насосная Раздольная. На перроне стоит узкоплечий мужчина с крохотными щеточками усов. По (по грибы) папин палец крепко ухватилась пухленькой ручонкой маленькая девчушка в золотистом сарафанчике.

Крепко скроенный, красномордый человек подошел к узкоплечему и с задором хохотнул:

– Борис, ты?

– О! Чемодан! – обрадовано откликнулся Борюша. – Пр-ривет!

Мужчины с размаху ударили друг друга в ладони.

– Ух твоя милость, змей! – добродушно прорычал Чемодан и толкнул Бориса в плечо.

– Ахти ты, Барбос! – весело взвизгнул Борис и нанес Чемодану разделенный шуточный удар в живот кулаком.

Он заблеял мелким, будь здоров довольным смешком, заиграл плечами, присел, обхватил Чемодана вслед колени, прижался щекой к его ноге и попытался оторвать ото земли, но не сумел: его приятель был слишком тяжел. Покрасневший от натуги, Борис встал. На его высоком, морщинистом лбу с глубокими залысинами, блестели капельки пота.

– Ой ли?-с, и куда держим путь, товарищ майор? – осведомился Боряша. – В поездку?

– Так точно! – по-военному с толком отрапортовал Чемодан, щелкая каблуками и козыряя Борису. – А ваша милость-с?

– А мы-с,– многозначительно поднимая палец и мигая маленькими маслянистыми глазками, сказал Боря,– едем в гости!

– Понятно, понятно,– сказал Чемоданчик.

Борис присел на корточки перед дочкой:

– А ну-ка, доца, скажи дяде Леше, куда мы едем?

– К бабуске,– пролепетала малышка.

– Ахти, ты, моя хорошая! Вот умничка,– отец изрядно засмеялся. – А теперь скажи дяде Леше, где наша матуся? А? Ну? Скажи: наша мамка улетела на море. (само собой) разумеется! Она полетела на самолете, а папку с доцей бросила, такая нехорошая наша маточка, да, доца? А мы поедем к бабушке на паровозе! Ту-ту к бабушке получай паровозе! Хочешь ту-ту на паровозе?

– Хоцу,– сказала девоха.

– Вот умничка,– отец с нежностью погладил дочеришка по головке.

Он выпрямился, порылся в карманах брюк и, выудив конфетку, протянул дочери:

– В, зайка!

– Да ты, я вижу, уже успел идеже-то причаститься? – строго хмуря брови, заметил Чемоданище.

– Грам-мулечку,– сказал Борис, прижимая ладони к титьки.– Одну только грам-мулечку… Для тонуса.

Симпатия поднял руку и изобразил пальцами зазор величиной в граммулечку.

– Худо, нехорошо, товарищ гвардии капитан,– с притворной строгостью пожурил Чемоданчик, когда-то служивший на подводной лодке, а теперь, по образу и Борис, работавший механиком в рефрижераторном депо,– придется проинформировать о вашем недостойном поведении в политотдел штаба!

– Ну, вам меня извините, и простите, пожалуйста, если можете,– ответил ему Борисыч заплетающимся языком и, сделав шаг назад, покаянно приложил к дойки ладони: – Может быть, я и не прав… Да, вы же знаете, как я живу с моей мегерой?

– Вот именно, знаю,– сказал Чемодан. – Об этом в штабе округа популярно…

– И вот я сегодня выпил! И завтра выпью, если возлюбленная этого хочет!

– Ясно, ясно…

– Но черт с ним она даже не надеется,– сказал Борис, по большому счету помахивая пальцем у своего орлиного носа,– что я полезу в пьяную драку, либо — либо брошусь под поезд… Пусть  хотя (бы) не мечтает об этом! Такой ш-шикарный подарок я ей малограмотный преподнесу…

– Ну, что ж, похвально,– Чемодан ободрительно покивал головой. 

– Потому что я – головы мало-: неграмотный теряю. Ни при каких обстоятелствах…

Дочь в сие время стояла в двух шагах от отца, пытаясь учредить слипшийся фантик.

Самолет летел над полями, расчерченными нате зеленеющие четырехугольники серыми лентами дорог. Поля были замечательно-зелеными и очень свежими, а воздух, пронизанный искрящимися снопами солнца, был особенно прозрачен и глубок.

За полями показалась Раздольная.

Черными струйками коптили арша трубы кирпичного завода; по холмам, словно брошенные рукой сеятеля, рассыпались в домашних условиях-лилипуты; за поселком блеснула речка, ярко зеленела перелесок. Чернел мост. К мосту неспешной гусеницей полз железнодорожный товарняк; за плоской синей крышей локомотива тянулись маленькие вагончики, груженные штабелями сооружение. С высоты нескольких сотен метров поезд казался красивой игрушкой, пыхтящей в сонной степи.

Кое-когда они пролетали над речкой, мужчина спросил:

– А во вкусе вас зовут?

Она заулыбалась, зарделась как мак:

– А ровно?

– Валя? – попробовал угадать ее попутчик.

– А кое-что? – глупо хихикнув, спросила она.

В теплом небе плыли пушистые облака. За перрону бежала рыжевато-белая собачка. Девочка указала возьми нее пальчиком:

– Ы! Абака!

Собачка деловито затрусила сверх железнодорожные пути.

…А поезд мчался к станции, громыхая держи стыках рельс, и шпалы, облитые маслом, впивались в землю, надсадно ухали, будто живые существа – вблизи он отнюдь не был похож получи и распишись игрушку, пыхтящую в сонной степи.

У моста машинист чуток сбавил ходьба; мелькнули конструкции ферм, свежо блеснула лазурь воды. Укатанные тысячами колес, рельсы сверкали, сужаясь на почтительном расстоянии.

За мостом вырос светофор, на нем горело двум зеленых глазка – путь открыт!

– Мимоходом, слыхал свежий анекдот? – сказал Борис с веселым блеском в глазах. – Спят в ночь муж и жена. Вдруг жена спросонок как закричит: «Вставай, супруг и повелитель пришел!» Муж вскочил, выпрыгнул в окно и убежал!

Мало-: неграмотный дожидаясь, когда до приятеля дойдет соль анекдота, Борюня раскатисто захохотал.

Закричал, пронзительный, гудок!

На железнодорожном полотне – девчушка в золотистом сарафане. На нее, отчаянно скрипя тормозами, надвигается играющий локомотив.

Девочка трет кулачком глазки и испуганно плачет; посреди пальчиков у нее зажат слипшийся фантик.

Мама девочки прибыла в пансионат к одиннадцати часам утра. По сравнению с ней, увязая остроносыми туфлями в прибрежный песок, шел подросток в кофейном костюме.

Пахло йодом. Море искрилось на солнышко.

Я дописал этот рассказ, и мне стало как-так не по себе: я никак не мог смириться с этакий ужасной смертью ребенка.

Как-то мальчишкой, мне довелось приметить зарезанную поездом старуху. Старуха лежала у железнодорожного полотна – баснословно маленькая, хрупкая и желтая, точно восковая кукла. Как старушка попала лещадь поезд, я не знал. Бросилась ли она под его наркотик намеренно, по каким-то только ей ведомым причинам, иль же это был несчастный случай?

Как бы ведь ни было, зрелище это было не из легких. И и старый и малый-таки, вид мертвой старухи в реальной жизни не вызвал закачаешься мне такого внутреннего протеста, как бессмысленная смерть девочки изо рассказа: ведь старуха прожила долгую жизнь, девочка а была совершенно невинна, и ее гибель казалась мне абсурдной. И, краеугольный камень, я, автор, нес личную ответственность за ее судьбу!

С точки зрения развития сюжета, фиаско девочки, конечно же, была оправдана: она обуславливалась чередой причин, приведших к трагическим последствиям. Но девочка не знала, ни сих причин, ни железной логики событий и уж, во всяком случае, отнюдь не имела, ни малейшего представления о жестоком авторе, уготовившем ей такую жуткую кончину.

Да? для того только, размышлял я, чтобы понять нечто в этом мире, нам нужно испить изрезанное тельце ребенка на железнодорожном полотне? Да и поймем ли автор этих строк что-то даже и после этого?

И я почувствовал, что малолетка, несмотря на железные рамки рассказа, должна жить. В ней была заключена некая божественная Силаня, способная сломить любые рамки. Не знаю, как бы сие поточнее выразить, но меня не покидало ощущение того, как эта девочка реально существует  в каком-в таком случае невидимом для наших глаз мире. И что я обязан был выразиться по матери ей Спасителя. И я послал ей его, как посылает промысл ангелов чистым и невинным душам.

Спасителем был Саша Смирнов, абитуриент 5-Б класса.

Несмотря на юный возраст, он был отважным человеком, лежать может, даже отважнее многих взрослых, но сам некто об этом и не подозревал.

Итак, Саша прохаживался ровно по перрону в новенькой курточке с блестящей змейкой, ощупывая в кармане безжалостный картон билета.

Он ехал к бабушке в гости, совершенно Водан, без родительского надзора, и ему стоило немалых усилий удостоверить взрослых в том, что в пути с ним не случится больной беды.

В ожидании поезда Саша подошел к газетному киоску. Инуде сидела толстая тетя с сонным бульдожьим лицом. Мальчик стал обсуживать значки. Затем заглянул в урну и, не обнаружив в ней ни чер стоящего, побрел по перрону.

Гомонили женщины в цветастых платках; малый нашептывал что-то на ухо миловидной девушке и возлюбленная, прикрыв глаза, улыбалась.

В конце перрона о чем-то задорно говорили двое мужчин – один с лицом Кощея бессмертного, а второй – с физиономией Карабаса Барабаса, но только без его знаменитой бороды. Смежно с ними стояла маленькая девочка в золотистом сарафанчике, из-около которого выглядывали белые трусишки; ножки девочки, были такие нежные, яко Саше поневоле захотелось притронуться к ним.

По перрону пробежала крючок. Она соскочила с платформы и озабоченно затрусила через железнодорожные пути. Ссыкуха показала на нее пальчиком, затем уселась на бейерлит, свесила ножки и стала сползать с перрона.

В ясном небе летел борт, и девочка показывала пальчиком на убегавшую собачку.

На путях показался вереница. Он мчался к станции, громыхая на стыках рельс, и лычки, облитые маслом, впивались в землю, надсадно ухали, словно живые существа.

Пап девочки рассказал анекдот о неверных супругах и радостно захохотал. Раздался продолжительный гудок. Девочка смотрела на надвигающийся поезд, терла кулачками глазки и малодушно плакала.

Люди на перроне застыли, как нарисованные. Белое репейник машиниста похоже на маскарадную маску. Немо кричат лупилки!

Дело решали секунды.

Саша ринулся к малышке, подхватил ее и а другая там выскочил из-под самых колес. Прыгая через путь, он упал и больно ударился плечом о насыпь.

Когда маршрут, отчаянно скрипя тормозами, остановился, люди бросились к детям. Они были живы. Исключительно новенькая курточка на плече у Саши была порвана.

Маманька девочки прибыла в пансионат по расписанию. Полет прошел изумительно – если не считать того, что ее легонько укачало.

Вечером она стояла на берегу моря с пассажиром изо самолета, и они любовалась чудесным закатом.

Дул легкий холодок, и волны тихо плескались у песчаной отмели.

Над морем блестели жемчужные звезды.

 {gallery}03_beach{/gallery}