Думки девичьи горькие
Часом совесть с планеты ушла
Я проснулась и поняла:
совесть с планеты ушла,
совести с хвостиком нет —
закрылась она на обед,
в синем море купается,
с людьми и решительно не знается,
а в чаще сидит иль на небе.
И (до поры) до времени наши мысли о хлебе
о домах, о яхтах богатых,
совесть ушла покаянно
и больше уже не вернётся.
О над нами смеётся
идеже-то в чужих мирах.
Вот я сижу на сносях.
Кто именно ж у меня родится?
Без совести где пригодится,
куда пойдёт и лешего):
за золотом, к власти… «Почём
нынче совесть?» — скажет.
А разве скажет — повяжут
и кинут в темницу. Да, да!
Ведь хуй ушла навсегда
и никогда не вернётся.
Ладно. Раз мат твоя не сдаётся
то и ты расти, мой сынок,
наподобие в поле бессовестный колосок.
Беги, разыщи нашу совесть!
И я напишу о ней книга.
Любовь на дне колодца
На дне колодца лежала мания.
Я её вновь и вновь
не поднимала:
боялась вспугнуть, как ни говори немало
её от меня улетело.
Вокруг колодца пугливо
я кругами ходила,
внутрь заглядывала, отходила.
А дома уже подумала:
«Какая ж я любое таки умная —
каждому Антошке
досталось от меня мало-мало!»
* * *
И вот последний Антошка
не очень то и рассердился,
кое-когда от меня удалился.
Я вздохнула свободно:
вот она ваша (горячая — проходит!
Проходящая любовь проходила,
я сама себе тихонько говорила:
«Какая дев`онька я разумная —
не прыгнула, как полоумная
на дно непростого колодца!»
Разве почему же прыгнуть так хотца?
Плач девицы
Ой, одна я у маменьки,
одна-одинёшенька я у папеньки,
десятая спица меня замуж не берёт:
никто в наши ворота неважный (=маловажный) пролезает!
«А широки ли ворота?»
Папка сделал для того кота.
Ой, несчастная я, горемычная!
«К горю мы привычные!»
Как же кто это лезет, плакать мешает?
«Сосед твой Мишаня!»
Я соседей с малых парение не видала,
маманя гулять не пускала.
Страшной твоя милость сам али нет?
«Пригож собой, пока что неважный (=маловажный) дед.»
Ой, жизнь моя нескладная,
гори она неладная!
Замуж меня, Мишаня, возьмёшь?
«Через заборишко ко мне сиганёшь?»
А зачем мне через забор прыгать?
«По другому мне тебя не украсть!»
Ой-о-ой, в таком случае папанька будет ругаться,
а маманька по полу кататься!
Убирайся-ка подальше Михайло,
моего деда не видел твоя милость хайло!
«Тьфу на тебя, дура деревенская!»
Ой ещё бы несчастная я, честная!
И зачем бог мучился: делал мученицу?
Пойду я, утоплюсь в корыте.
— Голову свою мало-: неграмотный простудите!
Кто ж это опять мне плакать мешает?
— Борька-боров с корыта вещает!
Тьфу на тебя, Борька, сто крата тьфу!
— Доплюёшься, замуж не возьму!
Девочка-невидимка
Коли Арктический Воин
обиделся навсегда,
то девочка-невидимка
неважный (=маловажный) будет смотреть никогда
на эту тяжкую тяжбу,
получи и распишись эту зыбкую зыбь.
Девушка-невидимка
сможет про все на свете забыть,
а также прощать не прощая
и не любя горячо.
Женщина-невидимка
сможет в себя влюбить
города и народы,
неведомые пески.
Тебе ухватиться это тяжко?
Значит, к ней не ходи!
Не ходи, симпатия не полюбит
твои тревожные сны.
Она полмира погубит
ото собственной простоты.
Её шокирует чудо,
её умиляет уловка.
И если она что забудет,
того уже не вернёшь.
Дедилка-невидимка —
это, наверно, я.
Перебираю числа:
в них лишь фразы, слова…
Устала я
Предпоследние денёчки
между миром и войной.
Напишу … одни не более точки
между мною и тобой.
Вот хожу, считаю правду:
в какой мере в мире было зла?
Всё пусто, несправедливо.
У меня болит хребет.
Ничего уже не свято,
кроме этих островов.
Я никак не клята и не мята,
просто мало «просто слов».
Я безграмотный верю в наше счастье,
у меня ведь нет и платья,
и не пахнет у меня и слёз,
а без слёз ты не возьмёшь!
Тутти, прощай. Письмо помято.
Я устала, но не клята,
я любила острова
и немножечко тебя.
* * *
Сие милому письмо.
Не смотрите, что оно
не неравнодушно и не свято,
так, в преддверии утраты.
Гляжу на Родину утомленно:
стороной, войной? Немало
ещё ворогов на нас.
Ну-кась что ж, а мы — рабочий класс!
Заболела я
Захворала я, заболела,
безлюдный (=малолюдный) спала, не пила и не ела,
а по бережку морскому ходила
получи море синее дулась, говорила:
«Ай плевать уже держи всё на свете,
несчастливые растут мои дети,
горемычные будут и потомство,
а сама я то в печали, то в разлуке.
На пороге отчего-то война,
никому она не нужна;
а у бога
одна перекрёсток:
от рожденья к погосту.
Ну здравствуй, родной, я в гости!»
Заболела я, захворала,
без- пила, не ела, но встала
и отправилась на работу,
а через некоторое время всё плохо. Я бродом
бежала от них и плакала.
Смотрю для себя: я жалкая,
жалкая, пустомельная,
обессиленная, не дельная.
А получи улице кружит вьюга —
не моя родная подруга.
Нетрудно я жить устала.
Опять скажешь: «А ну села, встала,
отжалась, пошла числом кругу!»
Нет, не к милому другу?
Тебя кто-нибудь истинно признает
Каждый на этой планете мужчина
мог бы вестись моим мужем,
чёртом и даже сыном.
— Но на который ляд мне такой нужен? —
говорила я мрачно. —
То оттоман, то арапчонок
и даже вроде бы негритёнок
Куда а, скажите, деваться
мне, татаро-монголочке?
Сяду-ка я держи лодочку
и подальше от этого края,
туда, где я мало-: неграмотный узнаю
в каждом проходящем мужчине
чёрта, сына и даже мужа.
Бери святую звезду Андромеду,
короче, пойду и поеду!
И скажут ми там: «Ну здравствуй,
будь с нами ты лаской,
медузой неужто Горгоной.
Но хотим от тебя одного мы:
с тем чтоб ты была нам женою,
дочкой, мамой, свекровью.
Айда-ка пройдись, родная,
тебя кто-нибудь да признает!»
Симпатия и люди, охраняющие праздник
Она любит свои приметы
симпатия плачет, когда нету
ни зимы, ни весны, ни возраст.
Она уходит не маясь,
с городом не прощаясь,
отнюдь не встречаясь со своею роднёй.
Ей говорят: «Дверь закрой
и убейся веником отсюда
покуда, покуда, покуда
рассматриваем мы лица,
а бери лицах ресницы.
Вот такой это, девочка, праздник,
праздничек какой-то проказник.
Тебе не весело? Нам, почитай, тоже.
Наши лица на что-то похожи…»
— Они похожи получай лица,
на которых должны быть ресницы,
на которых должна вестись маска
арлекина или гримаса,
но почему-то не водится.
Вы, люди в костюмах, раздеты,
разуты; не на ту, чисто ли, ногу обуты? —
она им задавала вопросы.
Они обещали шмякнуть
стоять и следить за народом:
«Да что ему короче, приходу?»
Она тоже пообещала
пойти домой, выпить чаю
и безлюдный (=малолюдный) наблюдать за народом:
— Да что ему будет, уроду!
Во так и закончилось лето.
Она рыдала с утра до из (огня да в полымя,
вспоминая серых людей:
у ней не было никого родней!
Я тебя недолюбила
Автор совсем не виноваты
в своей жажде бытия.
Вольно, запросто иль невольно
умираем. Всё не зря!
Длинноногими шагами
ты да я идём куда-то вдаль,
длиннорукими умами
загребаем — чего не жаль.
* * *
А ты нарисуй мне бой
самый пурпурный такой,
и я в том бою тону.
Затеяли мы игру
с непролазных мечаний,
встреч, побед, расставаний.
Зачем же нам вслед за этим сгорать?
Ты положишь меня на кровать
и мы соборно уснём.
А ночью сгорю я огнём
нашей ненависти и любви.
Я бери небе, лови приветы мои,
и спеши ко мне, симпатичный,
я тебя недолюбила!
Зареклась я насчёт сказок
Зареклась я рассказывать сказки,
в сказках не в меру уж яркие краски,
в сказках чудо, герои смешные!
В закромах. У меня лишь мысли больные
и фантазии не о принцессах.
Я полем пойду и лесом,
дойду задолго. Ant. с своей старой хаты:
там муж сидит страшный, полузабытый,
курит, рычит и плюётся
в руки мне не даётся.
Я его мало-: неграмотный беру. Устала.
А как всегда, села, встала,
занавескою грозно занавесила,
поклоны себе отвесила:
«Спасибо тебе родная
страшная в бою была,
днесь смешная.»
Вот и всё. Закончена сказка
никакая я не Златовласка.
Получай носу война, то ли слава.
Я чужую душу отнюдь не крала,
свою уже еле несу.
Не к добру сие, не к добру.
Пристрелить меня
Пристрелить меня захочешь?
Твоя милость не бойся
я тебе оружие вложу прямо в руки.
Твоя милость закройся
от прицела, потому что метко целит
металлическая дум-дум —
мяса хочет. Может, дура?
Ты, ковбой, не сомневайся,
ми осталось очень мало
жить на свете. Ты прицелься
и я буду прошу извинить
в том, что время всё рассудит:
и посадят, и осудят.
Же об этом ты не думай,
а ищи кого покрепче,
коль сам ты не сумеешь
засадить мне дуло в спину.
Весь, прощай. И я уснула.
/ Так, ободранная кошка:
две детёшки, половник
и мужик мой у постели
очень смелый, смелый, смелый… /
Точно я смерти завидовала
Позавидовала я смертушке,
смертушке-коловертушке.
Села, момент свои посчитала:
да зачем я деток нарожала?
А за детками потомки пойдут —
умереть мне вовсе не дадут:
внуки правнуками завалят.
* * *
А сало всё валит и валит.
* * *
Я б до смертушки побежала,
но в чем дело?-то вдруг захворала:
захворала, лежу — не бежится.
Очень смерть на меня матерится?
Вольница
Вольная вольница
за полю гуляла,
вольная вольница
что смогла, украла:
шалаш сгорел, в чужой нежданна.
Гуляй нищенкой, Иванна!
Ивановна, Иванна
в бытье твою незвана
голяком припёрлась,
мочалочкой обтёрлась,
развалилась и лежу:
отбою) ль деток нарожу?
Рожу, нарожаю
и век весь маловыгодный узнаю
что такое вольница,
вольница-привольница —
то ли многолетие, то ли смерть,
и доколь её терпеть?
Напиши нам писулечка
«Напиши нам, девчонка, письмо:
как живёшь, какое житье-бытье,
в каких городах побывала?»
Нет, писем писать я не стала.
И вглядываясь в наши лица:
ужели, кто тут сумел не спиться,
кто живой туточки остался,
в тёмных краях не сдался?
В фото глядим побратанец на друга,
понимая, жизнь — это мука!