Инночкины сказки

Подобно ((тому) как) Емеля на воздушном шаре летал

 

Ну ну так, слухайте сюды,
рассказывать два раза не буду:
вернулся, из чего следует, Емеля не из-за моря-воды,
а откуда-так там оттуда.

Собрал всё село и гутарит
очень неприступно да по-нерусски:
— Видел я во Франции шар
кондовый, но и не узкий,
очень большой, колеса поболее,
точно по небу плывёт, по воле.
И надо бы нам, содруги,
через зависти, а не от скуки,
такую же смастерить шарину.
Да ну?, смогём головою двинуть?

Закивали крестьяне дружно:
— Смогём, коль богу то нужно!

— Тогда тащите льняную тканю,
бабы сошьют полотняну,
какую я укажу,
до их хранцузкому чертежу! —
и достаёт из-за пазухи бересту
всю исчёрканную: «Не разберу!»

* * *
Хошь невыгодный хошь, а баб засадил за работу,
мужикам же придумал другую заботу:
прясть большую корзину,
а сам за верёвками двинул.

Девки тем временем шьют
и песни поют,
старухи порют согласен плачут,
утки голодные крячут,
а нам до уток какое мастерство?

Треба нам, чтоб шарина взлетела!

Мужики корзину плетут
также байки про небо врут,
коровы мычат не кормлены,
приставки не- до них, пусть стоят хоть не доены!
Тута дело великое, братцы:
Емеле с неба бы не повалиться!

Ну вот, шар вышел косой, зато наш!
Уста (губы) раззявил последний алкаш:
бечёвки ведь крепко натянуты,
кострища поспешно запалены
и дымом заполняем шарину,
Емелю сажаем в корзину
безусловно с богом!

Шарик воздушный с порога
в небо поднялся.
Емельян в чем дело?-то там застеснялся,
кричит: — Снимите меня!

А народец, благословя,
машет Емеле и плачет:
— Смотри что сила прогресса значит!

* * *
А дальше что было? Несомненно ничего,
разговоров ещё лет на сто,
а потом историю эту забыли.

В настоящий момент вот вспомнили,
и говорят, шар тот (Емелин, значит)
перед сих пор в небесах маячит
и не хочет земле складывать оружие!
Вот такие дела на небушке, братцы.

 

Маловыгодный отдай меня, мать, куда зря помирать

Не отдай меня, матка,
за рубеж умирать!
Не отдай меня, отец,
заграницу лещадь венец!
Не отдай меня, родня,
я у вас чи делать за скольких одна!

Не пущайте меня к князю —
чужеземнейшей заразе!
Двери позапирайте,
никуда маловыгодный пускайте!

Замков навесьте,
на каланчу залезьте
и смотрите в пар чистое:
не идёт ли сила нечистая
во главе с князем Володимиром
а как же с воеводой Будимировым.

Как увидите их, так кричите,
скоморохи с ворот выходите
и спляшите же пред дураками,
замордуйте моими стихами!
И падёт князюшка, падёт войско!

А вы силок бросьте
на Будимирова,
богатырешку всеми любимого,
и волоча к нам тащите,
да под замки заприте
вместе со мной,
красой молодою.

А там и за свадебку
хвалёну да сладеньку!
Гуляй Помаранчевая республика
без Будимира!

* * *

Вот и мы в Саратове
ничем не хвастали
допрежь того,
пока на богатыря не насели!

 

Как степные казаки вслед за чудом ходили

Ай, степной казак,
да всё ему малограмотный так:
«Надоела родна степь,
за бугром бы почить!»

Вот собрался сход:
«Надо нам идти в поход
закачаешься Индию далёкую,
во сторону глубокую,
посмотреть на Диво-юдо.
Знать бы, ждать его откуда?»

Ну приходится, так надо,
выползли из полатей,
взяли штыки боевые,
пищали (орудия полевые)
и в поход!
Тяжело, но вперёд.

А где и сядут, помечтают,
серых уточек постреляют,
костерок запалят,
поедят и в поездка вдарят:
идут, предвкушая с драконом сразиться,
пищали ж должны сослужить службу!

Долго ли шли, не долго
(пусть дни считает Волгешник),
но пришли в далёку страну.
Видят там гору одну,
которая жаром дышит,
а с её дышла
выползает огромный мужик,
светел у него обличие.

И говорит мужик казакам:
«Вы дни считали по дням?
Вы уже год дома нету,
жёны одни, плачут цветы жизни,
скотина то мрёт, то дохнет,
поле ржаное сохнет,
(до поры) до времени вы тут прохлаждаетесь
бесстыжие и ведь не каетесь!»

Оторопели казаки, попятились,
артиллерия свои попрятали
и ползком, ползком до дома,
до самого града Ростова!

* * *

А в Ростове сверху Дону
я который год тону,
и собрался народ:
«Высшее тролли
потонет или потонёт?»

 

Кто накормил нас былинами

«Нету силы, силушки
у Ильи, Ильинушки!» —
раскряхтелся бывший (исстари дед,
доедая свой обед.

Что, состарился, Илья?
Твоя милость ж и живьём не видел богатыря,
тяжелей топора не держал оружия,
а получи пирищах бил себя в груди:
«Я да я,
где действительно моя?
В бороде колючей!»
Вот чёрт живучий.

Соседи гутарят:
— Сто парение тебе вдарит?

«Сто, не сто,
молодой я ещё!»

Ужели, молодой не молодой,
а как лунь лесной, седой,
молодецкая, хотя, душа:
«Подавай, мать, жрать сюда!» —
орёт ещё в старуху,
пятую в своей жизни подругу.

— И за что тебя бабы любят?
Нас в таком случае так не приголубят.

Старый Илья хохочет:
«А что в порядке вещей морду то не ворочать,
а петушком, петушком,
завалишь её и боком.»

— Ну да?

«Подавай заветну книгу сюда
и записывай вслед мной:
был я Ильёй богатырём…»

* * *
Вот так первая старина и родилась,
а родившись, понеслась
по белу свету!
Мы искали (белый свет. Говорят: «Нету.»

 

Иван в поход пошёл

Сиречь Иван в поход собирался,
об одном только не догадался,
ровно до роста отца
ему не хватает два-три,
а может и хана четыре вершка!

Ничего, он берёт меч
и бегом (а в таком случае тятенька будет сечь)
до тёмного леса!
Через ёлку пролезет,
устанет.
Почему делать дальше — не знает.

Но тут, на беду, служба нашлось:
Чудо-юдо откуд-ниоткуда взялось
и говорит: «Куда приступ держишь, дурак,
меч то не тянет в руках?»

Иванюша чего-то аж растерялся.
Нет, он никогда сойдет не боялся,
но отсутствие роста
преимущества не давало:
— Твоя милость б, Чудо-юдо, мне идти не мешало,
я на войну собрался,
на дому с маменькой поругался.

«Чего ж ты с мамкой и не воюешь,
а ровно по кусточкам от бабы сачкуешь?»

Опять Ивашечка растерялся,
дьявол мал ещё, не догадался,
что мамку надо было кусануть
и тихо-мирно уснуть,
иль на случай самый назревший,
на деда в бой идти большущий,
а не бегать в соответствии с тёмному лесу
в поисках волчьего интересу.

Малец лобик особый почесал,
развернулся и побежал,
на весь лес: «Маманя!» — ревел.
Золото-юдо над ухом пел.
В свой дом Ивашечка состязание,
аж взмок,
а меч в лесу оставил.
Батя нашёл и розгами вдарил.

С тех пор рос сыночек послушным,
для войну ходил, как на службу,
с мечом деревянным получай батю родного:
разок в зад уколет, не более.

 

Доброму витязю в (видах родни ничего не жалко

 

Доброму витязю и дракона безграмотный жалко:
«Чтобы больше, гнида, не алкал
малых детушек пиявка
да жён беззащитных — убийца!»

Головы драконьи срубил и задумался:
«Вот если только б я раньше додумался
оседлать летающую змеину,
то полетел бы по-над краем родимым:
как там родные шведы,
что у них для обеды?

Они бы кричали: — Эй, рыцарь,
дома что-что не сидится?

Или: — Великий воин,
хорошо ль тебе следом, на воле?

А может быть: — Викинг,
глаз драконий выколь!

Вона это, мать вашу, слава
от меча до забрала!
А без задержки чего будет, вон:
припру башку, рты раззявят: «Дракон!»
Допустим на кол её повесят,
позабавятся дети.

Победитель три присест плюнул,
голову змея засунул
в сумку свою великую
и с наимощнейшим криком
на дом на кобыле помчался:
— Я самый могучий, встречайте!

 

Богатырь над тушей дракона

 

Над тушей горного дракона
почерк зависла Андрагона:
— Мой меч,
твоя голова с плеч!
Да ну? и рыло,
чтоб ему пусто было.
Сам знаю, точно не летаю,
по горке крутой спускаюсь, мечтаю:
моляр драконий в кармане,
подарю его маме,
вырежу статуэтку —
малу драконью детку,
и пес с ним её внуки играют!

А маме
подарю коготь:
крючочек выточу, подергивать
отец будет рыбу-кита!

Маманьке же привезу кусочище языка,
супружница нажарит,
половину соседям раздарит.

Но что же хана-таки маме?
Сын живой, здоровый и сами,
вроде бы, ни синь пороха.
Поживём, родная, ещё!

 

Как богатыри за счастьем в урема ходили

 

— А на что нам, богатырям, счастье далося?
Едем туды-сюды, бьёмся
и за исключением. Ant. с него не сдаёмся!

— Не, о счастье мы ничего невыгодный слыхали.
Поехали что ли его поискали?
— Сказали присматривать, значит, надо.
Найдём, нам же будет награда!

Собрались, отправились в маршрут:
по полям, по лесам прут, не продохнуть!
Лешего встретили, видели и русалку,
Мамая до сих пор раз убили, не жалко!

А про счастие слухи невыгодный ходят.
Богатыри по болотам бродят.
Наткнулись на водяного:
— Идеже счастье зарыто? «В броде!»

Ну в броде, так в броде — полезли в топкое место.
Вот дуракам охота!
Увязли в трясине, стоят,
по сторонам глядят:
отнюдь не квакает ли поблизости счастье?

К ним цапля носатая: «Здрастье,
знаю я вашу беду —
увязли вдоль самую бороду!
Кто же спасёт вас теперя?»
— Слетай, Цаплюшка, позови Емелю!

Выпь покладистой оказалась,
долго не пререкалась,
а в путь отправилась вслед Емелей,
летала она две недели.

Это время Богатырям показалась адом!
Погибли б с таким раскладом,
ладно Емеля парень отзывчивый,
(он лишь к печи и прилипчивый)
доехал нате печке к болотцу быстро
и вытащил сталкеров коромыслом.

— Вот сие счастье! — богатыри вздохнули,
когда от грязей лечебных отдохнули.
— Правда, да, и народу поведаем
где счастье сидит, кем обедает.

Поскакали добрые витязи тогда,
а цапля крылами машет
и курлычет тревожно:
«Спасать дураков неужели можно?»

 

Сказка о плохих наследственных генах

 

Было у отца три сына:
старший смертоносный такой детина,
средний был от разных баб,
а последыш сызмальства дурак.

Выросли братья, собрались жениться.
А невест ведь нет, не в кого даже влюбиться.
Деваться некуда, что по ехать
за невестами, хватит тут брехать!

Вот оседлали неудовлетворительно брата коня,
а младший полез на осла.
Оседлали и поскакали,
а идеже невесты живут — не знали.

Да и где бы невесты ни жили,
они б братьев все на свете равно полюбили,
ведь богатыри знают крепко:
любовь, возлюбленная любит зацепку —
ум или силу могучую.
А у нас братец братца посильнее!

Едут: силой, умом бахвалятся.
Глядь, на дороге валяется
пьяная (с почёстного пиру) мужичка.
«Не, мы порядочной были бы рады!» —
два старших брата сказали
и бабе благ не оказали.

Третий, на голову сам убогий,
поднял хмельную получи и распишись ноги,
закинул её на осла
и процессия к дому пошла.

А банан брата вперёд ускакали
и ещё долго невест искали!
Нашли иначе нет — неизвестно.

Зато младшенький обзавёлся «принцессой».

Проспалась подруга гулящая,
окинула взглядом бодрящим
нашего недотёпу
и говорит будь здоров строго:
«Раз от смерти меня избавил,
я тебе буду в (пре)подношение,
как супружница али невеста.

Свадьбе быть, приготовьте тесто!»

* * *
Изумрудная прошла замечательно!
Пироги удались, что совсем примечательно,
и дитятко народилось хорошее:
самая малость со скошенной рожею.

Народ судачил: «Плохое наследство.»
Ой ли?, что есть, от того не деться!

 

О книжка как мужики сначала жили без баб

Жили-были кончено на свете:
мужики, деды и дети.
Только бабы мало-: неграмотный было ни одной,
даже завалящей какой.

Не было баб и невыгодный надо!
Только какая ж отрада
дедам, мужикам и мальцам
шастать минуя баб по дворам?

А дворы то у нас большие:
получай них лавочки. Мысли крутые
о щах, борщах и капусте
(ну) конечно чтоб в округе было не пусто.

«Не пусто в деревне и ладно», —
скажут они не май месяц,
вздохнут тридцать третий раз
и друг другу выколют хибарики.

Вот так мы и жили, значит,
друг от друга пряча заначку,
детей что-то не делать (век не целуя,
на пьянках совместных балуя.

Жили б я так и дальше,
да какой-то маленький мальчик
изумительный сне вдруг что-то увидел:
«Мама, мама! — кричит. — Поймите,
уплетать ещё бабы на свете,
они как мужики и будущее страны,
только с губами такими
и волосами прямыми,
длинными волосами,
они их зовут косами.»

Слушали отец с матерью, дивились:
«Вот нам бы такие приснились!»

А мужики осерчали,
в вольт далёкий собрались,
на лошадей и в поле:
«Надоела нам такая малая толика!»

Доскакали до первой кочки,
(а дома ведь плачут сыночки)
и развернулись назад,
домой едут, на душах отвратно.

И дальше всё, по образу по кругу:
работа, сарай, простуда,
от мальцов головная гастралгия,
от стариков — мозоль.

А малец то губу закусил,
обиду отцам невыгодный простил:
всё рос-подрастал
и о бабах тихонько мечтал.

А ровно вырос сынок,
то на кобылку скок
и галопом в соответствии с тёмному лесу
в поисках матери либо принцессы.

Долго ль скакал некто, не помню,
сам выбрал такую долю,
но раз наткнулся на избы
и загадочные коромысла.

Огороды вокруг, для них бабы
матерятся, стоят кверху задом.
И от этой в таком случае вот картины
стало плохо нашей детине.

Раскраснелся, чтоб я тебя не видел знакомиться,
не дошёл, упал у околицы.
Бабы его откачали,
пирогами, блинами встречали.

Короче и далее, всё как положено…
В общем, сложил он
глаудиус да забрало,
и жизнь его укачала!

Но долго беспричинно жить надоело,
опять же, обида заела:
мужики пусто маются,
детки без мамок жалятся.

Стал паренёк баб советовать
собираться и к ним отваливать.
Бабы в стойку встали: им не тянет
на невесть что менять свои огороды.

Видит малый, дело с точки не сдвинется:
у баб зад большой — безлюдный (=малолюдный) поднимутся.
И поскакал один,
лишь Настасью с собой прихватил.

Перед деревни родной доехали.
Мужичьё столпилось, забрехали:
«Надо нам проходить туда жить,
или баб сюда приводить.»

* * *
Но бабы, они приставки не- коровы,
пришлось мужикам здоровым
в деревню к женщинам перебираться.

Гляди с этих пор и пошёл ругаться
народ: кто с кем спит,
который с кем пьёт,
кто с кем гуляет,
кто кому изменяет.
Эпоха наступили тяжёлые,
вздыхают бабы: «Плохо быть жёнами.»

И мужики частенечко вспоминали,
точно запросто деньги спускали:
«Вернуть бы всё вспять да н обратно!
Хочется иногда. Ай, ладно.»

 

Мужики и Черномор

Пишущий эти строки ходили по морю синему,
слова говорили сильные:
«Море синее расступитися,
волны черные растворитися!»

Видимо-невидимо синее расступалось,
волны чёрные растворялись,
а из белой пены моряцкий
выходил наш друг Черномор.

Говорил Черномор: «Негоже
с такою холопской рожей
серам синее беспокоить,
самого Черномора неволить!»

Кланялись Черномору ты да я низко,
жалились ему: «Уже близко
корабелы чёрные надвигаются,
сигануть на нас собираются!
Помоги, Черномор, чем сможешь,
чай ты их быстро уложишь
на дно морское пучинное.
Бери народушку глянь, в кручине он.»

Хмурился Черномор и злился,
пеной мореходный белился,
отвечал: «Эх, жизнь ваша,
как трёх-крупяная сумятица
овсянка, перловка и гречка:
после юности к пьянкам да к печке.
Этак зачем на земле вам маяться?
Пусть корабелы палят все на свете!» —
и полез в своё море синее.

Мы кричали ему, несомненно сильно так!
Но Черномор могучий
тяжело ступал, волны пучил.
Да что вы так он волны допучил,
что шторм поднял. «Это выгодно отличается, —
обрадовались мужики, чуть не плача. —
Потонет враг, приставки не- иначе!»

И корабли затонули.
Черномор от досады плюнул,
почивать отправился дальше.
А мы с берега ему машем
руками, платками! Что ни говори,
сразу ж в кабак и к дракам:
напились, забылись. И ладно,
зато недругам неповадно.

Манером) и жили: с рождения к печке.
«Пойдём, сколотим скворечник,
домища побелим, покрасим.»
Разве вот, жизнь уже не напрасна!

 

Сказка о дураках, попе и попадье

Держи ярмарку много дорог.
«Почём нынче горох?»
— Десять пощёчин!
«Дорого очень!
А бабки?»
— Мимо ходи!

Но мы мимо ходить не хотели,
я гусёнка себе присмотрели,
приглянулся нам и поросёнок,
телёнок, козлёнок, курёнок,
раззолоченный самовар
да прочий необходимый товар.

Но нас с каких щей-то гнали,
говорили: — Вы денег не дали!

Только про деньги мы не слыхали,
мы привыкли дровами, грибами,
жиром медвежьим
и пусть даже работой прилежной.

«Держи векселя надёжные —
долги наши прошлые!»

Однако зачем же по нам кочерёжкой?
Лучше расписной ложкой,
а до этого часа бочкой с пивом,
чтоб мы стали совсем красивые!

— А ужель валите отсюда,
тут без вас народу запруда!

* * *
(нежданно- откуд-ниоткуда поп
широченный такой идёт,
всех животом раскидывает!
Люд сухощавый ему завидует.

Подползает поп до прилавка,
смотрит (пусть себе на здоровье, не жалко!)
и говорит устало:
— Мне вон тех дураков невыгодный хватало! —
и на нас пальцем тычет.
Васятка малой сделано хнычет.

Хнычь не хнычь, а у попа веселее!
Мы вслед грош продались скорее
и бегом за хозяином следом
к самому, что-то ни есть, обеду.

Наелись, поп танцевать нас заставил,
насилу-насилу-еле в живых оставил:
спели, сплясали, поели,
опять сплясали, повеселели!

* * *
Си прошло лет десять, наверное,
по застольям да объединение тавернам.
А когда мы песни уж еле мычали,
в таком случае за собой замечали,
что на лавках больше безграмотный помещаемся.
Или дюже к себе придираемся?

Но попадья говорила:
— За каким (чертом дураков раскормила?

А сама тощей коромысла!

И вот, всё сие осмыслив,
решила она нас прогнать.

Да Васятка успел проговорить
попу веское слово:
«Изменяет тебе Прасковья
со звонарём Антошкой!

Городок побил жену немножко
и та сразу умолкла.
Так жили наша сестра долго.

А как умерли, так попадью простили.
Но сверху ярмарку больше не ходили,
потому что денег автор отродясь не видали,
и от ангелов крылатых не слыхали,
идеже бесплатно жизнь хорошую раздавали!

 

Как мужики Ивана-дурака проучили

 

Равно как бы ни был пригож Иван-дурак,
да полно у него было не так:
не оттуда росли айда и руки,
хата кривела от скуки,
отсырела поленница, валежник не наколоты,
на голове колтуном стоят волосы —
мыться спирт в бане не любит.
Кто ж такого полюбит?

Но мнения о себя он глубокого:
бровь дугой и роста высокого,
волосы кучерявые, русые,
цедилка алые, пухлые
и поступь мужская тяжёлая —
прям богатырь, неважный (=маловажный) менее и не более!

«Молодой молодец,
а где твой папаша,
и чего ж он тебя не высек?»

— На выселках
выше- батяня,
против царя буянил.
В кандалах, а может, скончался.
С мамкой сильнее никто не венчался.

«Понятно, баловень материнский,
вот чей норов былинский,
а дел на копейку,
не Иван твоя милость — Емелька!
Бери лопату, бегом на кладбище:
копай, мужичок, себя днище
да ложись в глубоку могилку —
закопаем навечно детинку.»

Погнали Ваньку получи и распишись сопку:
вскопал он ямку и лёг кверху попкой.
Земелькой его засыпали
и: «По домам, безвыгодный выплывет!»

Ванька кричит: — Ой простите,
работать пойду, безвыгодный губите!
В бане полюблю мыться,
уже надумал жениться,
и хату с печкой поправлю,
в сараюшка скотину поставлю.

Пожалели мужики Ваню:
«Вылезай да невыгодный будь болваном!»

Иван вылез, домой побёг.
И обещания облечь плотью и кровью смог:
умылся, побрился,
печь побелил, женился.
Хату повально село ему ставило,
корову маманя справила.
В работёнку с головою ушёл.

Следующий, третий годок пошёл…
Родились, подрастали дети:
дружно пашут! А плетью
достаётся быку верно кобыле.
Иван-дурак так и не бил их,
деток своих, ни разу:
его мало-: неграмотный лупили, и он — не зараза!

А как в могиле лежал — без- помнит,
то ли некогда вспоминать, то ли муч.

 

Чудо лесенка для бабки

Чудо, чудо-лесенка,
лесенка-чудесенка!

Я числом лесенке пойду,
прямо к господу приду,
приду к богу в порог
и узнаю жизни срок:
«Скажи, скажи мне, боженька,
в какие-нибудь полгода осторожненько:
сколько мне осталось жить,
сколько в девушках крушиться?
Только, только, боженька,
не скажи мне ложненько!»

Заступник поохал, повздыхал,
недолго думая, соврал:
«Ты не бабою помрёшь,
а в сидя в девках отойдёшь!»

Ой бяда, бяда, бяда!
Какой) (черт залезла я сюда?
Вниз спущусь по лестнице,
мне более ни невеститься!

* * *
Год идёт, другой проходит.
Уж кой жених уходит
с распечальной головой.

«В девках я помру, к другой
побыстрее уходи,
не стой у бога на пути!»

Так я копеечник десятки лет,
соблюдая свой обет.

Постучался дед старый:
— Двери, старая, открой!

Подала я деду обед,
рассказала особенный навет.
Дед печально кушал,
вроде бы, не слушал.

Дальше встал да и сказал:
— Иди в погреб, доставай
лесенку-чудесенку,
будет куролесить тут!

Я за лестницей сходила,
её к небу прислонила,
хмыкнула: «Да полезай,
ложиться в гроб мне не мешай!»

Дедок кряхтя, да и полез.
Ровно ты, богу кака честь!

«Эй, а спросишь ты чаго
верно у бога самого?»

— Я чаго? А я ничё,
я за смертью. Ты в чем дело??
Смерти ждала, полезай!

«Дед, с судьбою не играй!
Ми тут сказано сидеть
да в окошко всё глядеть.»

— Бабам чё ни скажешь, верят!
Кто такой ж те жизню так отмерит?
Бог, он любит драп холщё,
яйца, крупы, молоко…
Собирай да полезай,
времена даром не теряй!

Я собрала ткань холщё,
яйца, крупы, млеко.
Плюнула на свой обет
и за дедом лезу за.
Ох, крута как лесенка,
лесенка-чудесенка!

* * *
Как бы ведь бы ни было,
делегация прибыла
на самое в таком случае небо:
был тут бог иль не был?
Кричали да мы с тобой бога, кричали,
накричались, устали.

— Доставай, бабка, обед! —
говорит ми трезво дед.

«Дык ведь это богу!»

— Ишь твоя милость, недотрога.
Давай, вываливай
иль иди, проваливай!

Ну я вывалила, плачу.
Старик жрёт. Что всё это значит?

А хрыч наелся, к устью полез:
— Значит, бог уже не здесь!

Ну и я полезла.

Бытье прожила честно,
а сегодня в тупике,
объясните, люди, мне:
бога нужно слушать,
иль всё, что есть, то кушать?

 

Воротник-люди и учёные с их дурацкими генами

— Ну здравствуй, моя подружка
зелёная, блиночек, лягушка;
давай-ка, милая, целоваться,
а потом пойдём ударяться
делами совсем хорошими:
детей делать красиво сложенных
и не долго, и счастливо!

Но подозрительно безучастливо
в руках Ивана лягва сидела
и с тоской вселенской глядела,
выпучив серые глазки:
«Целуй меня, моего прекрасный!»

Поцеловал Ванятка её и случилось:
лягушка вмиг превратилась
в красивейшую полубабу,
зелёную полужабу!

Ну-кася что случилось, то и случилось.
Невесту повёл домой(в какую медянка превратилась).
Как привёл, так и лёг с ней в постель,
а держи душе то ли вьюга, а то ли метель.

* * *
Мелюзга ж родились на удивление удачные.
Мальчик, девочка, мальчик:
аминь полулюди —
зелёное тело, а про остальное не будем.

Так главное даже не в этом,
а в том, что другие детвора
жаб-малышей полюбили:
играли с ними и били.

Когда но выросли жабо-детки
и поняли, что они ни тетюха и ни эти,
а какой-то новый невиданный вид,
этак сразу к учёным пошли:
— Так мол и так… Изучайте,
опыты получи нас ставьте,
да дайте полное нам довольствие:
крышу, мылодрама и продовольствие!

* * *
Определили жабо-людей в зоопарк,
тем более, чисто там был парк
для гуляния.
И опыты-испытания
выгнать в зоопарке раздольно,
удобно и даже привольно.

Животные полужаб полюбили:
играли с ними, ластились.
Без- жизнь началась, а сказка!
Отец приходил, давал травки.

А матусенька в зоопарк не пускали,
её саму туда чуть малограмотный забрали.
В остальном же всё было неплохо:
то овсянка, то суп с горохом.

* * *
Впрочем, история биологически тупиковая.
Учёные мониторили
жаб, же безрезультатно:
какой-то ген у них был непонятный —
всесторонне безхромосомный.

В общем, дурдом для науки полный!

А пока учёные бились,
полужабы в людей влюбились:
в посетителей зоопарка
Машу, Колю и Жаннку.

У молодых наших свадебки лихо.
Глядишь, и ген появится новый,
какой-нибудь нереальный.
Слава пошёл по стране: «Виртуальный!»

 

Плач царевны лягушки

 

Безо Ивана, без буяна
жизни нет, сплошная грязь!
Кроме Ивана, без болвана
в девках засиделась я.

Ой да получи зелёную царевичи не смотрят,
ой да об махоньконькою спотыкаются.

А цветы жизни найдут,
так обязательно плюнут,
чтоб они провалились все на свете
сквозь землю окаянные!

А маменька говорила:
я в помёте самая красивая,
я в болоте самая приметная.

Тьфу возьми тебя,
аист распроклятый!

Оп-па, стрела упала,
отлично в соседку дуру попала.

Поскачу —
труп в болоте утоплю,
а стрелу засуну в морда.

Что ж Иван ко мне нейдёт?

 

Как усатый-полосатый Васька ходил за совестью

Старик со старухой поспорили:
кому простираться за совестью?

У старухи
болит ухо,
а у деда голова.
Эх, была невыгодный была,
пойдёт за совестью кот.
А что ему, коту?
Кроме блох
и бед нету.

Собрался Васька, взял узелок,
залез в обувь,
вылез, плюнул,
так за совестью дунул!

Пока шёл, устал,
лёг, поспал,
далее бегал за бурундуками,
за мышью, за птицей с силками,
пожрал, паки поспал,
каку свою закопал,
почесался, умылся;
понял, что же заблудился,
жалобно замяукал, плюнул
и домой без совести дунул!

А Убежденность ходила кругом
под самым толстенным дубом
и всё ждала кого-ведь,
наверно, Ивана из сказки.

* * *
Закрывай, Егорка, глазки
спи (само собой) разумеется думай о совести крепко:
это тебе ни репка,
её безграмотный посадишь в землю
и поросям не скормишь,
а за ней всего, как кот Васька,
в лес ходят и ищут, и ищут…

 

 

Воспоминания, брага и кощей

 

«И зачем тебе, дед, писания,
часом брага поспела?» — Сказания
в письменах сокрыты великие.
Видишь книгу, молчит открытая.

А копнёшь поглубже, раскрывается:
Сухофрукт Бессмертный из нее усмехается,
ведуны, колдуны… Слышишь, бабка-пупорезница,
неси-ка брагу, коль сладка!

Я под брагу отхватывать как-то пытался,
да язык у меня заплетался,
а приохотиться) к кому-чему под брагу я умею:
потоптал не одну Пелагею!

«Пелагея — сие я, ты дед, рехнулся!»
— Да нет, родная, обернулся
я конём (само собой) разумеется тридцать три уж раза!
«Эх ты, старый пень!» — А твоя милость зараза!

Вот так мило и поговорили,
бражки тридцать незаинтересованный раз налили
и пустились в пляс!

Пускай хохочет
Кощей Знаменитый,
видно, тоже хочет.