Мы сидим за покрытым несвежей скатертью столом и режемся в подкидного дурака. Автор – это я, Слава Шпингалет, Влад Булочкин, он же Пряничек и Витя баюшки-баю, известный также под прозвищами Сонливица, или просто Соня. Слышны отрывистые реплики:

– Червовый валет.

– Дамочка.

– А пиковая дама!

– А король треф!

И взволнованный голос Шпингалета:

– Чирвой, чирвой его пои!

Сии слова он адресуюет своему партнеру, Владу Булочкину. Ласково улыбаясь, Влад ходит бубновым королем. Король бит.

– Давай и баран! – гневно вскипает Слава.– Я же тебе говорил: чирвой, чирвой его пои!

– Та дескать ж я тобі її візьму? – улыбается Влад. – Намалюю, чи що?

– Некумека! – пузырится Вячеслав. – Протри очки, корова! У тебя же должна являться червовая дама!

– Немає

– Где же она?

– В сортир пішла.

Каста картина окутана клубами табачного дыма.

Сима Беллетрист восседает нате табурете, примостившись к тумбочке, и делает какие-то торопливые склерозник в общую тетрадь. На его тонких, нервических губах играет саркастическая ухмылка, а карие глаза искрятся весельем. Время от времени Прозаик бросает цепкие взгляды на Женю Зубруна, подобно художнику, делающему наброски с натуры.

С непроницаемым, что у индейца, лицом, Зубрун штудирует домашнее задание, сидя бери своей койке. Проделывает он это следующим образом: в первую (очередь «заглатывает» большие куски текста, потом закрывает глаза, поднимает особа кверху и, беззвучно шевеля губами, повторяет про себя прочитанное. Некоторый раз Зубр приоткрывает один глаз и воровато заглядывает в резюме, но тут же захлопывает тетрадь и с еще большим усердием продолжает зубрежку. Когда-когда Зубрила раскачивается, сложив ладони у груди, подобно бьющему поклоны богомольцу. Естественным путем, что такому крупному мастеру художественного слова, каковым, без всякого сомнения, является Сима, просто невозможно удержаться с хотя бы нескольких беглых зарисовок.

– Товарищ капитан,– густым тягучим голосом произносит Баюшки баю,– позвольте поздравить вас с присвоением очередного воинского звания.

С этими словами дьявол церемонно «вешает» на плечи Вячеслава две девятки:

– Гляди! Вы произведены в майоры! Смотрите же, не опозорьте сих погон.

Словно ядовитых змей, срывает Слава карты с плеч.

– Конец! — кричит он.– Я больше не играю с этим чурбаном!

С серьезной миной возьми лице, Засоня протягивает Славе желтые тряпичные перчатки. Они обрезаны с таким расчетом, для того чтобы пальцы были свободны. С одной стороны, это сделано к пущей элегантности, с другой – чтобы было удобней тасовать колоду.

– Соотечественник майор…– грустным, соболезнующим тоном произносит Соня. – Гляди, возьмите… Вам сдавать.

Слава отмахивается от перчаток, шумно отодвигает дифрос и негодующе изгибается перед своим партнером.

– У, рожа! – он стучит себя пальцем соответственно лбу. – Это же надо быть таким индюком! Хряснуть ему короля, в то время, как ты знаешь, как будто у него сидит бубновый туз!

Круглое, веснушчатое лицо Бублика лучится добродушной улыбкой.

– А шо ж я повинен був робити?

– Далеко не давать ему короля! – кипятится «товарищ майор». – Нехай бы некто ходил ко мне! А потом мы побили бы их, делать за скольких младенцев!

– Браты,– говорит Сима Беллетрист, жмуря глаза, наравне рыжий кот на майском солнце,– не хотите ли склониться мое новое произведение?

Мы приветствуем предложение молодого прозаика.

– А твоя милость, Евгений, не желаешь присоединиться? – вкрадчивым тоном осведомляется Прозаик, и его тонкие губы слегка подрагивают в насмешливой улыбке.

Зубрун невыгодный удостаивает ответом.

– Ну, как знаешь,– говорит Радость. – Но только учти: когда выйдет в свет сборник моих избранных произве­дений, твоя милость еще не раз попросишь у меня автограф, но я его тебе безлюдный (=малолюдный) дам. Вот им,– он обводит великодушным движением пакши наши веселые рожицы,– дам. А тебе – ни за подобно как на свете!

Сима неторопливо берет стул и ставит его спинкой к Зубруну; новожен автор усаживается на поставленный таким образом стул, заплетает ласты за его ножки и торжественно раскрывает тетрадь. Мы рассаживаемся после обе стороны от Беллетриста, причем Женя Богуненко по сути в своеобразном фокусе наших веселых взоров.

Сима начинает считывание. Голос у него торжественный, с бархатистыми переливами. Рассказ озаглавлен «Смерть Зубруна». Некто разбит на три части. Краткое содержание произведения до того.

Часть первая

Комната №35. Замызганный стол, на нем — скамейка из-под тюльки в томате. Из банки торчит дымящийся остаток. Обитатели комнаты режутся в подкидного дурака на весьма внушительные фонды. Слышны щипающие за душу звуки семиструнной гитары – сие захмелевший Шпингалет приятным тенорком исполняет цыганский романс.

Нате одной из коек, окутанный клубами сизого дыма, восседает из себя невидный худощавый паренек – будущее светило в области судовых паровых экономайзеров. Звезда первой величины ведет интенсивную подготовку к государственному экзамену.

Часть вторая

Двенадцать часов ночи. В окно комнаты №35 заглядывает луна, она серебрит банку с-под тюльки в томате, освещает призрачным светом койки, держи которых богатырским сном спят четверо парней. Их цинизм способен растревожить даже льва. Лишь один не спит: укутавшись с головой одеялом, и подсвечивая себя карманным фонариком, он продолжая усиленную зубрежку.

Порция третья

Государственный экзамен. Отвечает лентяй и неуч Слава. Известно, он не знает ни бельмеса, но прохиндею Шпингалету удается выехать одной из «шпор», которыми он начинен с головы предварительно пят, и получить твердую, надежную четверку. Евгений знает по сию пору ответы по билетам назубок. Еще вчера он щелкал их, делать за скольких орешки. Но внезапно на него находит какое-ведь роковое затмение, всё странным образом путается в его одуревшей с беспрерывной зубрежки голове, и лишь из чувства сострадания и уважения к его былым заслугам, Ноль без палочки ставит ему трояк.

Евгений внутренне опустошен. Его гложет черная завидность к блистательному успеху Шпингалета. Он – в страшной депрессии. Сломленный сильнейшим душев­ным потрясением, Зубрун заходит в забегаловку и выпивает швыряло сухого вина. Затем он ложится на железнодорожное произведение живописи и его переезжает паровоз.

Таков, в общих чертах, сюжет.

– Как же, непогано,– хвалит Влад Булочкин, когда автор оканчивает читание. – Можна б було відіслати в «Юність», або у «Радугу».

– Поучительная штукенция для некоторых Зубрунов,– высказывает свое мнение и Соня, бросая держи Женю насмешливый взгляд. – Ну-ка, как ты тама пишешь?

Разрумянившийся от похвал автор передает рукопись Соне. Оный неторопливо откашливается в кулак и начинает чтение заключительной части произведения своим заунывным, тягучим голосом, которому симпатия, по мере сил, пытается придать трагические оттенки.

«И снова и по сей день, на старом кладбище свежа вечное успокоение, над которой возвышается серый обелиск с портретом Зубруна. И циклон шелестит листьями в венках, возложенных на него заботливыми руками друзей и близких. И обложной дождь каплет по мраморной плите, и холодные хлопья снега ложатся получи нее в зимнюю стужу обледенелою шапкой. А летом яркий немного солнца скользит по бронзовой табличке, утопающей в буйной зелени цветов и полыни – табличке, получи и распишись которой искусной рукой гравера высечена витиеватая надпись: «Здесь покоятся кости Зубруна, который учился на одни пятерки. Спи холодно, Зубрила. Ты честно выполнил свой долг».

Мы изо последних сил стараемся придать своим брызжущим весельем рожицам постные выражения. Джон, отгородившись от нас раскрытым конспектом, продолжает усиленную зубрежку.

– В общем, важнецки,– важно заключает Баюшки баю. – Но я бы все а видоизменил концовку.

– А, на мой взгляд, финал неплох,– высказываюсь и я. – Дьявол и закономерен, и психологически точен. И, в то же время, в нем упихивать неожиданный поворот.

– Слыхал? – торжествует Сима,– Слушай, чо Метиз говорит! Делать критический разбор произведений молодого, легко ранимого автора – деяние тонкое. Это тебе ни в подкидного дурака с Пряником играть»!

Баюшки баю вступает в полемику:

– Отлично вы поймите, друже: такой конец не типичен в нашем обществе. Ну-ка, где это видано, чтобы наш советский студент присутствие первых же неудачах бросался на рельсы, как Анюта Каренина? К чему вы призываете? Куда зовете? Ты стал неважный (=маловажный) на ту путю, парень. А как было бы изволь, если бы Евгений, с треском провалившись на экзаменах, выпил бы вмесето проступок стакан кефира! И если бы он не шлялся ровно по железнодорожным путям, а с еще большим усердием засел бы из-за зубрежку. И, при переэкзаменовке, получил бы заслуженную пятерку. Гляди это устроило бы всех. А так ваш рассказ ничему без- учит. Вы сошли с рельс соцреализма, дружище. Да до сей поры к тому же и слямзили конец у Льва Николаича. Ай-яй…

– Было б что надо,– замечаю я на правах уже признанного в литературных кругах разнос,– если бы лентяй и неуч Слава получил бы два. И если бы за неуспеваемость его с треском вытурили бы изо бурсы.

– И написали бы позорное письмо родителям,– вставляет Сонуля. 

– Действительно,– говорит Слава с радостной улыбкой.– Это было бы решительно неплохо.

Я подаю автору свежую мысль:

– Послушай, Сима, а сиречь ты считаешь: что, если сделать более ударной сцену ночной зубрежки? Допустим бы в это время у нас в комнате вспыхнул пожар? Тож, еще лучше, началось бы земле­трясение? А Евгений, тем маловыгодный менее, продолжал бы учебу? А? Вот это – тяга к знаниям!

– Наравне в дымовой трубе,– вставляет Баюшки баю, задумчиво пощипывая нюхало.

– Пожалуй, даже сильнее,– говорит Беллетрист. – Ты знаешь, в этом что такое?-то есть… Надо будет подумать.

Пряник подсказывает молодому прозаику вторично один неожиданный сюжетный поворот.

Его идея заключается в фолиант, что Зубрила с первого же захода, как оно и приличествует будущему светилу в области судовых паровых экономайзеров, отвечает получи и распишись все самые каверзные вопросы Нуля и, получив заслуженную пятерку, следовательно из аудитории. В коридоре он нос к носу сталкивается с лентяем и неучем Славой, какой с треском провалил экзамен.

– Пять! Я получил пять! – бормочет Жаконя со счастливой улыбкой.

Губы отличника трясутся, щеки вздрагивают. Некто тычет в лицо Шпингалету ладонь с растопыренными пальцами и заливается тихим счастливым смеха ради.

Кто-то из студентов спешит к телефону, и вскоре к бурсе, оглашая тихие улочки сонного городка пронзительной сиреной, подлетает кузов с белыми крестами на бортах. Два дюжих санитара стремглав выпрыгивают изо машины и устремляются навстречу Зубриле.

– Пятерка! Ха-ха-ха! Персонал! Я получил пятерку! – ликует Евгений. – Вы слышите? Я получил высшая оценка!

И вот санитары уже облачают отличника в смирительную рубаху. Завязав рукава следовать спиной пациента, они ведут его к машине; при этом чахлый с радостным смехом оповещает собравшихся о своем поразительном успехе.

– Прелестно,– говорит Сима, с воодушевлением потирая руки. – Спасибо, друже. Вас дали мне новую пищу для размышлений.

Он похлопывает Пряника соответственно плечу.

– В общем, замысел неплох,– подводит итог Спящий Виталий. – Но еще слишком сыро. Итак, оживите сцену зубрежки пожаром другими словами, на худой конец, землетрясением. Переработайте концовку с учетом замечаний Пряника. И обратите уважение на свой язык.

Беллетрист подходит к зеркалу, недоуменно хлопая ресницами:

– Жало? А чем тебе не нравится мой язык? – он высовывает жало. – Бээээ… Язык как язык.

– Язык автора долженствует быть сочен, ясен и лаконичен,– нравоучительно замечает Соня. – А у вам, друже, такой язык, как будто вы напились дурного зелья. Чисто, смотрите.

Засоня отыскивает в тетради нужное место.

– Смотрите, который вы тут пишите: «У него был длинный, крючковидный, как у старой ведьмы, нос. Глаза лихорадочно блестели, получи и распишись впалых щеках играл чахоточный румянец. Под глазами Зубрилы висели взрослые синие мешки, и длинные желтые зубы торчали в его большом губастом рту, будто бивням мамонта». Так?

– Ну, так.

– А теперь взгляните, друже, бери этого симпатичного, трудолюбивого паренька. Ребята, вы видите у него сверху щеках чахоточный румянец?

– Ні,– говорит Влад, желая бытовать объективным.

– А ты, Слава?

– Как будто нет… – неуверенным тоном, произносит Пацан, пристально всматриваясь в хмурое лицо Евгения.

– А где длинные желтые частокол, торчащие, по словам автора, в большом губастом рту, как бивням мамонта? А? Где они? Где большие синие мешки лещадь глазами? Где, спрашиваю я вас, лихорадочный блеск в глазах?

Наша сестра обступаем Зубруна и начинаем внимательно изучать его физиономию.

– И каким ветром занесло автору известно, какой нос у старой ведьмы? Он какими судьбами, с ней знаком?

– Болваны! – смеется Сима. – Ослы! Это а гипербола! Литературный прием!

Слава осторожно тянется пальцем к носу Евгеша. Зубрун резко отбивает его руку:

– Пошел прочь, кутенок!

Глаза Евгения сверкают недобрым огнем. Слава с веселым смешком отскакивает через Зубрилы.

– Бач! Е! Е безумный блеск у очах! – улыбается Влад.

– Глядите, парень,– хихикает Слава,– и длинные желтые зубы обнажились в губастом рту, делать за скольких бивни мамонта!

– И голова дергается,– замечаю я.

– И губы шлепают,– с улыбкой подмечает Разиня.

– Значит, я правильно написал!

– А где мешки? – озабоченно спрашивает стрекулист Слава. – А? Ну-ка, Саичкин, присвети фонариком.

– Та мол ж я тобі його візьму?

– Ну, чиркни спичку.

Влад зажигает спичку и подносит ее к лицу Зубруна. Сачкарь и неуч Слава ставит ноги носками внутрь, близоруко щурит смеющиеся глазенки и, расставив растопырки, как крылья, осторожно склоняется к Жене.

– Так… – Слухи хмурит брови, и его подбородок с обворожительной, как у девушки, ямочкой, (пуститься) во все нелёгкие вздрагивает. Шпингалету никак не удается сохранить на своем ребяческом лице серьезное фразеологизм. – Ничего не пойму… Кажись, есть мешочки, же небольшие.

– Осторожнее, товарищ майор,– предупреждает Спящий Витя. – Дьявол может и укусить.

– Постойте, парни,– говорит Сима. – Дайте-ка, я взгляну.

Составитель водружает на нос большие очки без стекол и, отстранив Шпингалета, наклоняется надо Евгением. Несколько секунд Беллетрист внимательно всматривается в лицо своего литературного прототипа.

– В точности! Это он! Смотрите, парни! Вы видите перед на вывеску Зубруна, красу и гордость нашей бурсы! Вот он соглашаться на экзамены. Он весел, празднично взволнован и бодр! И вишь он выходит из аудитории… На губах Зубрилы – жалкая трясущаяся вино. Он по-прежнему весел и радостен. Но та ли сие радость? То ли веселье? Нет, теперь мы видим поперед. Ant. после собой несчастного кретина… Он улыбается… Некто смеется… А к горлу у нас подкатывает горький комок… Еняша! Друже! Ты ли это? Скажи нам, что с тобой? А вместе с тем еще совсем недавно ты так радостно шагал нате экзамены, напевая песнь отличника… – Шпиндель! – дрогнувшим с притворного волнения голосом восклицает Беллетрист. – Возьми баян! Сыграй нам песнь отличника!

Вячеславка, с резвостью молодого щенка, бросается к своей койке, хватает болтун, закидывает ремни за плечи, весь как-то ехидненько изгибается и, притоптывая пяткой, начинает распевать приторно слащавым голоском:

Я лучший ученик среди ребят

Пятерки в муж дневник,

Как ласточки летят.

По сигналу Симы да мы с тобой подхватываем припев могучими жизнеутверждающими голосами:

Летят, летят, летят пятерки в штабель.

Летят, летят, как ласточки, летят.

Нахмурив брови, Зубрун непреклонно шевелит губами – поистине, тяга к знанием у него не невыгодно отличается от, чем в дымовой трубе!

В самый разгар веселья молодой беллетрист начинает покашливать: 

– Братцы,– говорит Сима, озабоченно ощупывая горловина. – Кажись, я сорвал голос. Не пора ли нам уж промочить глотки и двигать?

– Куда, друже? – тоненьким голоском интересуется Вяча.

– На танцульки, друже. Куда же еще?

– Танцевать буги-вуги?

– Да, друже.

– С шальными девками?

– Точно.

– Под дикую музыку?

– Допустим конечно.

– Судовой паровой экономайзер… – бубнит Евгений.

– По всему вероятию, он и впрямь спятил,– замечает Спящий Витя.

– Парни! Давайте подсчитаем наши манюхи,– вносит предложение Сима. – У кого сколько?

Мы сбрасываемся.

– В среднем… – говорит Беллетрист, почесывая за ухом. – Наркорубль восемьдесят – это неприкосновенный фонд. На клетку. Остальное – возьми вино и женщин!

– На вино и женщин остается пятьдесят копеек… – сладеньким голоском уточняет Вава.

– Н-да… Не густо…– соглашается с ним Сима

Симпатия приближается к Зубриле мягкой кошачьей походкой.

– Евгений, друже… – (сильная Беллетриста плавно опускается на плечо литературного прототипа.

– Корабельный паровой экономайзер… – сосредоточенно бормочет прототип.

– Женечка…– льстивым голоском приступает к делу Серафим(а). – Мы знаем, что у тебя водятся деньги. Крупные деньжонки! Послушай, Женчик, дружаня, займи трояк?

Евгений брезгливо сбрасывает с плеча руку прозаика:

– Вон, редиска!

– Ну, Женчик, друже… Всего три рубля… А? Впредь до стипендии…

– Пойди к Зубруну. Пусть тебе Зубрун подаст.

– Неужли, Женчик, это же была просто шутка. Так выдавить из себя, дружеский шарж. А шаржи, как ты и сам знаешь,– безо зазрения совести льстит Беллетрист,– делаются только для очень ярких и высокоодаренных личностей!

– Можешь еще обратиться к Зубу мудрости, к Трясуну, к Каменному Заду и другим парням,– предлагает Евгений.

Сима виновато хлопает ресницами:

– Ну, извини. Я больше малограмотный буду…

– А! Значит, хочется выпить? – злорадствует Зубрун.

Тоненький голосишко Славы отражает всеобщее настроение:

– Ой, хочется!

– Пошел чтоб духу твоего здесь не было, хамелеон!

– Женя, мы же с тобой земляки… – неожиданно вспоминает Вячеслав.

– Брысь! Уйди, нехороший человек, и не позорь нашу деревню. А вам, редиски, чего притихли? Небось, хотите выпить дурного зелья?

Маленький человек из нас не берет на себя смелость не признавать столь очевидный факт. Победно улыбаясь, Евгений направляет­ся к шкафчику, движением фокусника иллюзиониста просовывает руку в бункер висящего там пиджака и торжественно вынимает из его кармана банкноту достоинством в три рубля. Спирт поднимает деньги над головой.

– Вот, берите пример с меня! Который не злоупотребляет алкоголем и женщинами, кто не курит, далеко не играет в карты, добросовестно относится к своим обязанностям, делает физзарядку, чистит хлебогрызка по утрам и уступает в городском транспорте места старушкам – у того карман есть. А кто невоздержан, как Слава – у того в карманах зюйд свищет!

– Какие мудрые слова! – Сима с восхищением прихлопывает в ладони. – Евгений, друже! Ты же открыл нам глаза! Мы равно как будем воздержаны. Мы бросим пить, курить, будем засучив рукава учиться и делать физзарядку по утрам, если ты… займешь нам три рубля!

– И вам не будете называть меня… этими нехорошими словами?

– Какие болтовня ты имеешь в виду, Евгений? – уточняет Беллетрист. – Зубрун?

– Чи, може, Трясун? – расплывается в милой невинной улыбке Славуся.

– Или Сектант? – подло хихикает земляк Слава.

– Или Колдун? – усмехается Соня.

– А, может быть, каменный зад? – вношу свою скромную лепту и я.

– Всеми! Всеми этими нехорошими словами!

Радость ударяет себя кулаком по груди:

– Женя! Милый! Гадом буду! Ладно чтоб я… и на тебя! Да никогда в жизни!

– Ха-ха… И твоя милость, ничтожная писака, жалкий ты борзописец, больше не будешь долбать на меня своих мерзких пасквилей?

– Женя, друже… – Радость покорно склоняет голову. – Ну, прости подлеца. Больше сего никогда не повторится.

– Ой, ли?

– Евгений! Милый! А как же неужели ты мне не веришь? Мне, своему верному другу, с которым твоя милость живешь под одной крышей? – Сима взволнованно мигает глазами. – Ей-ей вот клянусь тебе! Да чтоб мне никогда безлюдный (=малолюдный) увидеть своей тещи! Да чтоб мне не закон принять аж до 25 лет!

– И как, по-твоему, меня зовут, плачевный ты зубоскал?

– Тебя зовут Женя. Ты очень приятный, симпатичный парень. Нам всем очень нравится твое прозвание.

– А вы что притихли, щеглы? Не слышу!

Мы бесстрастно восклицаем:

– Евгений!

– Тебя зовут Женя…

– Ты отличный хлопец, Женчик,– искусно льстит Си­ма, не сводя глаз с трех рублей. – И, к тому а, не жмот.

– Мелкий подхалимаж!

Приходится усиливать восхваления.

– Я кто (всё был очень высокого мнения о твоей неслыханной работоспособности, Гена,– с апломбом признается Спящий Витя. – Вот попомните мои фр, парни: этот человек далеко пойдет…

– Если милиция мало-: неграмотный остановит,– вставляет Слава.

– … И недалек тот час,– пророчит Баюшки баю,– при случае он станет крупным светилом в области судовых паровых установок!

– А наша сестра еще будем гордиться тем, что жили с ним в одной комнате,– уверяет Серафим(а). – Дышали одним воздухом. И внукам своим рассказывать будем!

Щемпо с едва заметной усмешкой роняет:

– В особенности Шпингалет!

– А ты, Батог, что скажешь?

Приходится и мне присоденить свой голос к хору льстецов:

– Ой ли?, ты же сам знаешь, Евгений, как дико я завидую твоей феноменальной усидчивости.

– И который же, по-твоему, мнению, у меня нос?

– Отличный клюв! Тонкий, интеллигентный… Изящный. Мне бы подобный!

– Он просто восхитителен, Евгений! – восторгается Сима. – О таком любознательном носе позволительно только мечтать!

– Да. Нос настоящего ученого мужа,– определяет Софья.

– Как у Буратино,– хихикает в кулачок Шпингалет.

Беллетрист внимательно всматривается в Зубруна:

– А ланиты, парни? Вы обратили внимание на его щеки?

– Йес, гарні щеки!

– И толковать нечего! – вставляю я. – Щеки производят самое отрадное импрессия.

– Особенно в сочетании с изящным Носом,– подчеркивает Соня.

– И с мужественными ушами,– вставляет сладеньким голоском общник майор.

– Цыц! Па-ца-ны! – Евгений начинает погуливать по комнате, помахивая банкнотой над головой. – Так вона, значит, как вы запели… Стоило мне один вынуть из кармана трояк – и вы тут же начали возносить до небес меня. А кто только что читал этот гадкий… Гм… К-хе к-хе! Ровно его… Этот плоский недружественный шарж? Кто издевался по-над моим трудолюбием? Вы, вы, жалкие лентяи, ничтожные зубоскалы, пьянчужки и прохиндеи. И вона теперь так унижаться! И все из-за чего? С-за каких-то поганых трех рублей! А где ваши финансы, жалкие вы льстецы, неучи и борзописцы? Где они, дозвольте вас спросить? Молчите? Так я вам скажу: они пропиты, просажены в кабаках, отданы в жертву зеленому змию, растрачены бери непотребных девок с синими носами! А у того, кто не курит и безвыгодный пьет – денежки всегда есть!

– Так поделись же ими с нами! – тоном лисы Алисы, обманывающей простодушного Тупица, восклицает Сима. – Со своими верными друзьями!

– Так во, значит, сколько стоит ваша дружба! – разочарованно вздыхает Неприязнь. – Три рубля!

– Ну, тоді давай п’ять! – предлагает Булкин.

– А чи мало-: неграмотный буде цього забагато? – интересуется Евгений.

– Та ні,– успокаивает его Славуня,– В самий раз.

Зубрила с тонкой иронической улыбкой осматривает Пряника с головы раньше пят – его кряжистую, немного полноватую фигуру, мешковатые, немодные штанцы, простенькую ситцевую рубаху… Округлое, веснушчатое лицо Булочкина лучится добродушием и покоем.

Богуненко Приближается к Прянику и похлопывает его ладошкой в соответствии с животу:

– А не станете ли вы потом танцевать в пьяном угаре буги-вуги? И приставки не- ввяжетесь ли из-за какой-нибудь шальной девки в пьяную драку а, друже? А вслед за (тем будете плакать вот такими вот большими и горькими, как бы стручковый перец, слезами?

– Ну что вы, что ваш брат! – успокаивает его Слава, вскидывая руки.

– А вам, друже, заключая вредно пить дурное зелье,– резко осаживает земляка Специалист. – Сейчас ваш организм молодой, он растет, развивается, и ему по-черному необходимы витамины А, Б, Ц и Д. А от дурного зелья в нем могут затеяться злокачественные опухали, камни в почках и отеки под глазами, а ткаже пересмешник двенадцатиперстной кишки.

С этими словами Зуб прячет деньги в ширма.

Сима, с потерянным видом, мигает глазами:

– Нет! Женя… Друже! Твоя милость это не следаешь!

– А если сделаешь,– тягуче грозит Щемпо,– то знаешь, как мы тебя опять станем поминать?

– Ну, ну? И как же… интересно знать?

– Зубруном, Трясуном,– говорит Таскающийся Витя.

– Так так…

– Сектантом,– угрожает Пряник.

– Гм, гм…

– Шаманом, Зубом, Синим носом. И а ещё задницей! – радостно хихикает его земляк.

– Вот как?

Я заключаю:

– И всеми другими нехорошими словами.

– А я,– грозит Серафим(а),– напишу на тебя новый мерзкий пасквиль и дам огласить его всей нашей группе.

– Гмм…– задумчиво бормочет Женюра. – Товарищ майор!

– Я! – лихо, щелкая каблуками, отзывается Шпингалет.

Евгений вынимает из кармана трояк.

– Вот деньги… Крупные гроши! Поди, купи дурного зелья,– распоряжается Зубрун. – На до сей поры! Я – угощаю! Да живо там у меня! Одна нога на этом месте – другая там!

Слава почтительно берет у земляка трояк и, хихикая, пятится к двери. На) этом месте его настигает властный окрик:

– Стоять! Так как меня зовут?

– Но-ня…– приятно улыбается Слава. – Хи-хи.

– Разве, хорошо… Пшел!

В ожидании гонца четверо из нас коротают п(р)ошедшее за картами. Что же касается пятого члена нашей компании, ведь он принимает мудрое и достойное всяческих похвал решение: обновить в памяти принцип действия судового парового экономайзера.

Абие является Слава с двумя бутылками «Біле міцне», баклажанной икрой и плавлеными сырками. Пишущий эти строки выпиваем вино, смачно закусываем и Сима, жмуря глаза, по образу рыжий кот на майском солнце, дружелюбно похлопывает Жека по плечу:

– Вот это настоящий друг! Спасибо, Пахарь!

– Да не погано хильнули за счет Трясуна,– согла­шает­ся с ним и Вава.

На улице Беллетрист сообщает нам о своем новом замысле: возлюбленный задумывает написать лихо закрученный остросюжетный рассказ под названием «Каменный сиденье во хмелю».

 

Глава третья
Танцульки

Надо нами – бездонное небо. И звезды смеются и подмигивают нам с недосягаемой высоты. И их зеленые лучи льются прямо в наши чистые, беззаботные сердца. И наши сердца с жадностью впитывают в себя блеск этих прекрасных звезд, и бренчание гитар, и выволочка барабанов, и мерцание разноц­ветных электрических ламп, паутинными нитями разбегающимися по-над нашими головами. И нежные лица девчонок манят нас, а джаз звенит и звенит… И наши сердца переполнены глупой радостью. Они хотят впитать шабаш: и это звездное вечернее небо, и легкое дунове­ние ветерка, и хрипловатый альт певца, рычащего в микрофон свои песенки под оглушительный секуция барабанов, лязганье тарелок и нытье электрогитар. Плечи наши горделиво распрямляются, движения становятся небрежными. Наш брат чувствуем себя сильными, умными, смелыми, и глаза наши блестят ото счастья – истинного счастья, ибо в эти минуты жизнью дышит каждая наша клеточка, кажинный нерв.

Иными словами, мы – на танцульках.

На подмостках – старый парень в очках и длиннополом красном пиджаке. Лицо певца что то зеленоватым, то багровым в отблесках неоновых ламп. Возлюбленный корчится у микрофона, надрывно завывая что-то из репертуара Битлзов, и стайка улюлюкает, и вторит ему истошными голосами, и дергается в ритмичных конвульсиях вповалку с певцом.

О, шаман, наш не слишком-то искусный целитель! Ты сменил медвежью шкуру на потертые джинсы и великолепный пурпурный пиджак; вместо бубна в твоих руках электро­гитара, хотя разве от этого изменилась твоя суть? Посмотри, отечественный шаман: перед тобой все та же экзальтированная полк и, сквозь века, ты все так же владычествуешь по-над нами.

Горько осознавать, что эти золотые деньки пролетят, ровно легкое дуновение свежего ветерка, и мы повзрослеем, и уже никак не сумеем услышать в «дикой музыке» волшебных звуков, а в неудержимом плезир юности будем способны разглядеть лишь пошлость распущенной толпы. Наш брат тоже начнем брюзжать, анализировать, рассуждать обо всем сверху свете очень тонко и умно. И, быть может, тоже станем такими но смешными пронафталиненными чудаками, как наш бедолага Нуль. Хотя сумеем ли мы чувствовать так остро, так свежоповато, как прежде?

Сима, Влад, Слава, Женя, Витя – знаете ли ваша сестра, что ожидает вас впереди?

Один из нас поуже через два года погибнем в вооруженном конфликте на полуострове Даманском. Десятое) запьет и сунет голову в петлю из-за роковой неразделенной любви. Прочих засосет наша болотная окружение, и никто из нас уже ничем не будет разниться от множества других занудливых, скрученных суетой обывателей… Автор замкнемся в своих раковинах, станем прижимистыми, расчетливыми,– себе получай уме. И даже Сима, одаренный несомненным литературным талантом, безвыгодный сумеет преодолеть притяжения болота. Наши жизненные пути разбегутся, вроде тропинки в лесу.

Но сегодня мы стоим под высоким звездным небом. Нонче мы молоды, беззаботны, красивы и смотрим на мир открытыми глазами простодушных юнцов.

Радость – высокий худощавый паренек с тонким рыжеватым лицом, полуприкрыв бельма, лениво дергается в такт музыке. Маленький подвижный Слава вихляет бедрами, трясет плечами, вскидывает щупальцы – «балдеет». Над танцплощадкой, от усердного топанья сотен ног, вздымаются столбы пыли; же вот музыка смолкает, и наши танцоры пробираются к нам насквозь толпу. Влад хло­пает Вячеслава по плечу:

– Оце ти дав!

– Нечистая сила, а не ребенок! – хвалит земляка Зубрун. – Шустрый, как проныра.

– Не выступай. Трясун, а то дам в ухо!

– Кто сие тут такой грозный? – слышим мы насмешливый голос Емели. – А, сие вы, товарищ майор… Кого гоняем?

Держи щеках Емели – румянец помидорного цвета. Сочные, как спелые вишни, цедильня подрагивают. Он подо­шел к нам несколько разболтанной походкой – определительно, что уже успел где-то пропустить стаканчик-противоположный «дурного зелья».

– Да, Трясуна,– сообщает Шпингалет.

– А… Не мешает, надо погонять Трясуна, чтоб научился офицеров уважать!

Радость толкает Влада локтем в бок:

– Саичкин, как тебе нравится пошел прочь та телка?

– Яка?

– Вон та, с плотным задом (понимать бы ему, что через полгода «та телка с плотным задом» достанет его законной женой) Да куда ты смотришь, ланка! Вон, в вельветовых штанах!

– Вона не в моєму вкусі.

– А твоя милость как находишь, Вячеслав?

Шпингалет с видом знатока осматривает округлые комплекция девушки, солидно покашливает в кулак и, не выдержав роли требовательно судьи, лезет пальцем в нос:

– Ни-че-го…

Гитарист несильно пощипывает струны гитары. На эстраду выходит седовласый эфеб, чем-то напоминающий мне известного французского киноактера Милость Божия Море. Певец берет микрофон, и над нами разливаются звуки чудесной музыки. Ни дать ни взять сейчас слышу я эту музыку, и хрипловатый голос певца:

Здравствуй, чужая милая,

Та, точно была моей…

Сима пробирается к девушке в вельветовых брюках. Я выбираю девчонку с поменьше пышными формами, и мы вяло топчемся в медленном танце. Синьорина льнет ко мне, и мое сердце на мгновение замирает, да проходит несколько секунд, и оно начинает биться ровнее.

Мои цедильня почти касаются ее уха и, набравшись храбрости, я шепчу:

– Что вас зовут?

– Таня,– лепечет девушка, прикасаясь горячей щекой к моей щеке. – А вам?

– Костыль.

Девушка поднимает на меня небесной синевы шкифты.

– Как? – она улыбается. – Костыль?

– А? Нет,– я прихожу в себя.– Алексейка.

На ее лице – сияющая улыбка. И брошенный на меня представление так нежен, так красноречив. Я тоже улыбаюсь – по всей видимости, дупелину глупо. За эти несколько минут между нами устанавливается черт знает что очень хрупкое, ласковое и светлое. Нечто такое, чего приставки не- выразишь словами. Но вот музыка замирает, и девушка с явной неохотой высвобождается с моих объятий. Ее лицо светится нежностью. Я провожаю свою партнершу и возвращаюсь к ребятам.

Емеля хлопает меня точно по плечу:

– Ну, Костыль, я думал, ты ее задавишь!

– А?

– Танцую я с чувихой, часом секу: телка к Костылю липнет – спасу нет! – делится своими наблюдениями безлюдный (=малолюдный) в меру зоркий Емеля. – Давай, давай. Костыль, не зевай: возлюбленная втюрилась в тебя по самые уши!

Я смущенно отмахиваюсь:

– Допустим, бросьте, бросьте! Прекратите эту под кулацкую болтовню.

– Постойте, постойте! – слышу я по (по грибы) спиной знакомый бас. – Но ведь это же бесцельно, как говорят моряки, можно и на винт намотать?

Сие подходит баламут Никита.

– Э, ничего не будет,– улыбается Сочинитель. – Волков бояться – в лес не ходить. Смотрите, какой спирт здоровый и красивый.

– Как теленок,– говорит Емеля, ощупывая мои бицепсы и торакс.

– А ты, Сима, уже познакомился с толстозадой? – интересуется Соня.

– Ага.

– Ой, друже,– он с сомнением качает головой,– не предвидя броду – не суйтесь в воду!

Товарищ майор тянет меня ради локоть и, отведя от ребят, с волнением говорит:

– Послушай, Челюсть… ты видишь ту девочку?

– Какую?

– Ну, брысь…– кивок подбородком. – Подругу той, с которой ты плясал?

– И точно?

– Гмм… К-ха! – Слава опускает голову, покашливая в ростовщик. – Ничего, а?

Его вдруг начинают мучить ужасные приступы кашля. Слышны вступительные аккорды спокойной песенки. Сие мне на руку: я не любитель «буги-вуги». Я еще раз приглашаю Таню. После танца я следую за своей дамой, и возлюбленная знакомит меня с подругой – маленькой, симпатичной девчушкой. Мы обмениваемся несколькими ничто не значащими репликами, и я машу Вячеславу:

– Эй, Краса! Иди сюда!

Товарищ майор растерянно озирается.

– Ты, твоя милость! – кричу я. – Давай, двигай к нам!

Очень непонятливым вдруг практически мой приятель: он пожимает плечами, разводит руки, озадаченно тычет себя пальцем в грудь и вопросительно кивает головой. К концу, до него все-таки доходит, что зовут как его, а не дядю Степу. Он робко приближается к нам.

– Знакомьтесь, девочки,– говорю я. – Сие – Слава.

Дамы приветливо улыбаются:

– Таня.

– Оля.

– Оч-чень сладостно,– смущенно бормочет Слава.

Нимало не сомневаюсь в этом.

Получи и распишись эстраду выходит бородач в красном. Барабанная дробь тонет в приветственных кликах толпы. Дискант начинает слегка подергиваться, и вдруг что-то сдавленно каркает в микрофончик. Площадка подвывает. «Шаман» начинает дергаться энергичней. Освещение гаснет, вспыхивает, опять-таки гаснет…

Оля уже дергается. Я подталкиваю к ней оробевшего Вячеслава.

– Марш, друже. Тряситесь.

– Но ты же знаешь, Костыль. Я ж неважный (=маловажный) пляшу!

– Кого ты водишь за нос?

Слава прикладывает ладоша к груди:

– Не, честное пионерское!

– Идите же, друже. Шагом марш. Девочка ждет. Или вы хотите, чтобы ее у вы увели?

Этот аргумент решает дело: Слава подходит к Олим и начинает трястись – но, впрочем, уже без прежнего шика.

Смолкает романс, и бородач утирает лоб платком. Подходят Слава и Оля. Бери моем плече – чья-то рука. Оборачиваюсь. И вижу на пороге собой насмешливое лицо Емели.

– Вот как? По-нят-хотя… Значит, уже завели себе девочек?

– Ага,– смеюсь я. – А ась??

– Как что!? – Емелькин изумленно округляет глаза. – Да что вы, ты и даешь, Костыль! У тебя же дома жена, пара детей! А ты дал деру на танцульки!

Я отмахиваюсь:

– Да что вы?, бросьте, бросьте вы эту подкулацкую болтовню!

– А ты, Владислав? Ты-то как мог? – продолжает свое черное мастерство бузотер Емелькин. – Улизнуть на танцы в медовый месяцок!

– Ну, что вы, что вы! Какой медовый лунный (серп?

– А, по-моему так: не хотели жениться – никто вам на аркане в загс не тянул. Верно, девочки. Так если уж дали своим женам присягу на рачение – должны стоять до конца. Э, да что с вам возьмешь! В особенности с Костыля…

Емеля машет рукой и удаляется. Как ж, мавр сделал свое дело.

Я бросаю взгляд на своих верных товарищей. В их стане – буйное увеселение. Ну, погодите, жалкие вы зубоскалы!

Таня поднимает сверху меня опечаленный взгляд:

– Это правда?

– Что?

– Ну… ведь, что вы со Славиком женаты?

– Да брось твоя милость!

– Не, серьезно?

Она улыбается, но ей сейчас неважный (=маловажный) до веселья. Я начинаю заводиться.

– И ты поверила? Да?

Возлюбленная пожимает плечами.

– Он же дурачился. Разве не ведренно?

– Дурачился?

– Ну да. Неужели мы со Славиком похожи сверху каких-то жалких женатиков?

Ее лицо проясняется. Для танцплощадке музыка играет… И мы танцуем с нашими девчонками, острим (порой, очень глупо), смеемся – сам не знаю, чему, и получай душе у нас так празднично, так хорошо! И нам тянет стоять и стоять под этим огромным звездным небом, и ушки на музыку, и танцевать с нашими милыми девчонками…

Возможно, взявшись следовать перо, я поневоле что-то приукрасил, быть может (ото этого не застрахован ни один автор) и слегка приврал. Я изменил часть имена и несущественные детали. Но что я точно не выдумал, как будто постарался передать со всей доступной мне правдивостью – в среднем это то чувство единой студенческой семьи, тот сильф открытости и товарищества, что царили в нашей среде в конце 60-х годов.

Однако все кончается. Оканчивается и последний танец, и мы покидаем танцплощадку, нате которой некогда танцевал «буги-вуги» легендарный Вася…

Я провожаем наших девчонок к их общежитию. Под окнами парочек – как грибов в лесу после дождя.

Мы с Таней укрываемся в беседке, увитой диким виноградом. Беседочка та непроста, она с секретом: время в ней исчезает, только память о нем сохраняется на долгие годы.

Уже из-за полночь. Мы с Вячеславом возвращаемся домой пустынными улицами, и возьми наших лицах сияют добрые мальчишеские улыбки. И в блеске витрин нам чудятся наши милые девчонки, и звезды подмигивают нам с небес.

Вишь общежитие. Двери, естественно, заперты, но это нас ничего не смущает.

Слава бросает камешки в окно. К стеклу прижимается носишко Владислава. Какое-то время он возится со шпингалетами, п высовывается из распахнутого окна:

– А, Дон Жуаны! – он машет нам рукой.

– Влад, дружище,– просит Бессмертие. – Брось веревку.

– Йдіть до своїх бікс, хай вони вы веревки кидають

– Ты, жлобина! – грозно кричит товарищ майор. – Делать что ты сейчас же не кинешь мне конец, я набью тебе твою толстую морду!

Крендель отвечает на эту угрозу добродушным смехом.

– Смотри, Влад,– грозит кулаком своему недавнему партнеру Мальчишка,– я слов на ветер не бросаю!

– А як ти це зробиш?

– А ужели, прыгай сюда, корова, тогда поглядим!

– Та ні, краще ти лізь сюди.

Коврижка все-таки бросает конец. Слава, точно заправский скалолаз, взбирается к окну первым. Затем по отвесной стене карабкаюсь я.

– Ой ли? шо, гуляки? – спрашивает Влад, когда мы оказываемся в комнате? – Нагулялись?

– Снедать охота,– сообщает Слава. – Владислав, дружище, кажется, у нас идеже-то был кусок сала?

– Їсти у серед ночі противопоказано,– улыбается Влад, но все-таки достает из тумбочки лярд, луковицы и хлеб.

Мы с Вячеславом жадно набрасываемся на еду.

– Будто, здорово вас ваші кралі вимотали,– смеется Пряник. – Будете знати, як з ними гуляти.

Ты да я молчим – у нас полные рты. Управившись с едой, мы начинаем тараторить о наших девчонках. Послушать нас – так лучше их как не бывало никого на свете.

Влад стоит, широко разведя носки ног, и смотрит держи нас добрыми простодушными глазами. Видимо, ему тоже охота вставить словечко.

– Хлопці… А ви знаєте… – писк Владислава взволнован. – Їхав я сьогодні у тролейбусі і побачив там таку гарну дівчину, що мені їй (пусть) даже поцілувати захотілось!

Мы смеемся.

– Ну, прекратите, прекратите теперь же этот балаган! – сердито кричит с койки Зуб. – Выкладывай поспать!

Он прав. Пора уже и на боковую. Я ложусь сверху кровать и сладко зеваю. Вдруг раздается грохот, и я оказываюсь получай полу: кровать подо мной развалилась.

– А? Что? Что стряслось? – восклицает Сима, изображая испуг звенящим от веселья голосом.

– Грандиозный корабль вошел в плотные слои атмосферы,– вещает Зуб мудрости.– Произведена мягкая декатировка в соответствии с намеченной программой!

– Как самочувствие, товарищ космонавт? – хихикает общник майор.

– Нормальное…– я поднимаюсь с пола и начинаю собирать рассыпавшуюся койку.

Заехать к Сопиков почему-то не хочется. Я подхожу к окну. Ночь-в таком случае, какая чудесная! Как хорошо, как светло на душе! В эту ночка мне хочется обнять весь мир! Глупо, конечно: и ду объять необъятное. Но мне почему-то не позывает быть мудрым. Мне хочется быть глупым, счастливым и молодым.