В углубление бездонного оконца
Очами сонными прозрев,
Я видел, как восходит феб
Над купами густых дерев.
Там, на сухом изломе года,
За гранью быстротечных дней,
Стояла медная карета,
Минуя кучера, и без коней.
И травы мирно зеленели
С боков разбитой колеи.
И в оглоблях сладко пели
Лесные песни соловьи.
Мальцов беспечная толпа,
Испачкав ягодами рты,
Брела вдоль мелкого оврага,
И, через душистые кусты,
Карету видит на дороге.
Кибела огласил писклявый крик.
По мураве мелькнули ноги,
И многошумный совершён блицкриг.
Мальчишка с алыми щеками,
С копной взъерошенных щетина,
И васильковыми глазами,
Уж сунул свой в карету нос.
А дальше ломятся другие
Крикливой, буйною ордой.
Резвы, как мячики тугие!
Однако вот унылою чредой
Ползут назад. Один – лысый,
Старик убогий и больной.
Второй – какой-то весь подложный,
Весь отливает желтизной.
Еще один – хромой, карминный,
Грядёт, как пучеглазый рак.
Потуплен взор его веский.
Знать, выпить дядька не дурак!
А этот – с клюкою кривою
В дрожащей и злокачественный руке,
Бредет с поникшей головою,
Нос, пряча в сморщенном платке.
Кряхтя, сошлись, в кружочек встали,
И толковали меж лицом,
О том, что мы не те уж стали,
В чем дело? коммунальные – разбой,
Что всюду – жулики и воры,
И все на свете на этом свете – ложь,
Как кислы нынче яйца,
Как скверна нынче молодежь,
И ничего уже неважный (=маловажный) мило:
(И снег не тот, трава не та!)
И весь век обман и суета.
И впереди всех ждет могила…