Кошечий дождь
Снова эти звуки. Кап-кап. Кап-наплыв. Разумеется, я уже привык, что следом за ними приходит мокрядь. Кап-кап. Кап-кап. Будто маленькие рисинки роняют держи кровлю домов. Маленькая, тихая, но в тот же мгновение звонкая, прямо как я, мелодия. Кап-кап. Кап-нарост. Ну вот началось. Вновь эти струйки-змеи холодной воды поползли изо всех щелей. Придётся нырять поглубже или же подниматься повыше…
В последние дни очень часто слышу этот молвь. Кап-кап. Кап-кап. Я уже устал забираться в грязные коробки, упаковки с-под чего-то вкусненького… Хотя иногда сие и очень хорошо. Ну, понимаете, я нахожу крошки от какогонибудь печенья. А, может, разбитую баночку с капельками молочка держи стенках. Прекрасное лакомство! А больше всего мне нравится шелуха от сосисок. Чувствую себя… как там прошел слух… мурррманом. Кап-кап. Кап-кап. Кап-наплыв. Забарабанило сильнее… Надо быстрее лезть. Сейчас я живу Вотан: места много. Могу хоть каждые пять минут предавать в новую коробку. Бак же большой, а я вон какой дитятко… Вот раньше нас в этой подворотне жило хоть четверо пушистых друзей! Я, моя мама, тётя Люся и свой друг семьи — здоровенный, как одно из сих гордых облаков на голубом куполе, необъятный, серый Дыминка! Правда, сначала называли его Снежком, потому что по ухода на уличную пенсию он был сказочно бел! Редко развалится в своей тёплой лежанке, уткнув морду к себе подина лапы, посмотришь со стороны: самый настоящий сугроб! Положим тот самый сугроб, который вырастает из-под владенья каждый год. Возле тех самых сугробов всегда мундир лапки, будто по иголкам скачешь. Но мне ладно: искупаюсь в белом, весь истрясусь, а потом зажмусь с мамой в Вотан огромный комочек и сижу… я часто видел, как красивые, зимние очки медленно исчезали, а под
ними появлялась холодная, мерзкая белый уголь. Мама мне говорила, что это они так тают с тепла, которое их окружает. Вот и я боялся растаять через маминой заботы, исходящей из её сердца… А всегда на свой страх и риск затягивал такие объятия.
Тётя Люся была у нас чистюлей. Следила ради модой: вечно то в ярком рванном пакете запутается, ведь нитками уши обмотает. Так и ходила весь день. То время) как под вечер у разбитого зеркала не садилась и не начинала всю воробьиная ночь намывать себя, убирая каждую соринку. Даже иногда входила в страстность и не могла остановиться. Тогда она переходила на мою маму, Хмарь («в девичестве» — Снежка), а затем и на самого меня. Когда-никогда тётя Люся жила с нами, я был чуть меньше носочка. Возлюбленная могла за раз всем своим языком избавить меня ото надоедливой сажи и копоти. Она была хорошей…
Мы голодали. Никаких объедков в баках никак не находилось. Одни только тряпицы да железяки. Мамочка меня вничью не кормила. Тогда пошла наша родственница по соседним закоулкам еду в (денежное) обязательство просить. А что? У нас город большой — на каждом шагу такая кошачья асгард! Только она за угол выскочила… ГРАМ! И проскользил мимо нас каковой-то красный грузовик. Мы побежали уж было бросить взгляд, что там стукнулось. Я бежал радостно, задорно, предвкушая новые одиссея, бежал впереди мамочки, а она плелась, измождённая голодом, после мной, еле-еле поспевая. Ищу-ищу по нескончаемой дороге интересное макрособытие… ищу… и вижу лужу. Такого же цвета, а и тот шустрый грузовик. А возле лужи что-то лежит. Приставки не- могу отсюда разобрать, что. Я смотрю, предвкушая наслаждение с шквала вопросов, который я обрушу на маму, как лишь только она догонит. И наконец-то она приползла. Я с улыбкой стал прискакивать вокруг нее, но она с каждым моим напором держи лапки лишь тускнела…серела… Оказывается, та болото была тётей Люсей… и то что-то близко лужи — тоже она. Сначала я подумал, что симпатия растаяла, как те зимние стёклышки, поэтому тут а спросил у мамы, можно ли помочь нашей бедной кормилице, дозволяется ли её обратно
заморозить, вернуть ту чистюлю… А мамунька лишь пронзительно и страшно мяукнула. Отголосок её ударился о железные трубы и расплылся в кремовом закате. С тех пор у мамы-кошки заскреблись нате душе кошки. И осталось нас трое в нашем большом и уютном баке…
Нарост-кап. Кап-кап. Опять они бьют по крышке коробки. Мало-: неграмотный хочу намокать. Я итак чихаю на каждом шагу. Матуха всегда заботилась о моём здоровье. Не хочу её печалить, когда она вернётся. Дымок обещал, что она без вернётся. Кап-кап. Кап-кап.
Мы долго горевали… на гумне — ни снопа тёти Люси… нет тех вечерних умываний… Дым аж совсем почернел, мы его чуть ли Угольком крестить не стали… А мама… Каждый раз, идеже она видела проезжающий мимо автомобиль или велосипед, или — или грузовик, или даже простой самокат красного, как помидорина, цвета, издавала своим осипшим голосом истинный звериный рев, заставляющий меня невольно подскакивать даже во сне. Этакий вопль я никогда не слышал… он меня пугал. Неотразимо. Мне казалось, что в мою родную матушку вонзали тысячи мелких стёклышек получи и распишись нитке, продевая их сквозь неё. Может быть, я был прав, только лишь эти стёклышки впивались в самые далёкие залежи её души, кромсая мою защитницу внутри, выворачивая всю её боль и обиду наизнанку. И она безграмотный знала, куда деть свою печаль, кроме как вбухать её в поистине нагнетающий крик. Крик-протест всей ничтожности событий, что же свершаются над нами, всей ничтожности наших жизней, что-что мы так храним, всей ничтожности связей, что образуются в кругу близкими существами, ведь эта связь вовсе не долговечна…
Видимо, какому-ведь громоздкому дяде тоже не нравились мамины переживания. Дьявол решил поделиться с ней колбаской. Тоже считаю, что массивный желудок перевешивает дырявое сердце. Тут же месячный голодание зажёг мамины глазки и заставил её прямо-таки с жадностью запрыгнуть на человеческую руку. Она быстро проглотила поданное, даже если не прожевывая. Мужчина тут же скрылся с ухмылкой для лице. Я был ему так благодарен!
Спасибо, о отзывчивый лицо, что попытался заглушить её боль! Если бы я мало-: неграмотный запутался в потрепанных колготках, то я бы, наверное, бросился со всех лапок к нему против, чтобы расцеловать его колючее, щетинистое лицо. Ведь маленький человек не обращал внимание на маму, кроме меня, и некто вовсе не обязан был нам помогать, но постоянно же помог! А через пять минут мамочка стала бухать…кровью…
Кап-кап. Кап-кап. Текла руда из её уст. Она неестественно вздрагивала, пятясь отворотти-поворотти, как рак. Я скакал вокруг неё, пытаясь хоть (как) будто-то развеселить эту бедную кошку. Но она лишь только недовольно шипела на меня, отворачиваясь прочь, как будто бы я ей чужой… Я даже тогда подумал, что симпатия обиделась, потому что тот человек за раз уделил ей вяще внимания, чем я за все недели. Моя защитница продолжала сипеть, как напуганный ветер, когда его загоняют в наш заулок, и он врезается в железный забор. Мне становилось не в соответствии с себе, я чувствовал, что так быть не должно. Пусть даже Дымок перевернулся на другой бок, дабы не быть свидетелем страдания соседки. Я хотел попробовать в очередной раз убедить маму, который всё обойдётся, всё будет хорошо, но только я есть шаг в её сторону, как она удушающе вздохнула с выпученными, т. е. у жабы, глазами и грохнулась прямо на пакет с разбитыми бутылками…
Мои мяуканья по-над её шерсткою раздражали Дымка. Он злобно рявкнул бери меня, веля отправиться в коробку и лечь спать, пока моя маманюшка не отдохнет. И нет ничего страшного в том, что симпатия решила немного прилечь посреди дня, ведь ей без лишних разговоров крайне тяжко. Эти слова сработали для меня, в качестве кого мёд на душу. И я тут же бросился выполнять его поручения, думая, почто сновидения ускорят мои ожидания, а после них мы напоследях-то сможем поговорить с мамой обо всём, что у неё наболело…
А нет-нет да и я открыл глазки, то увидел, как наш сосед, собрав совершенно свои вещи, от консервной банки до обглоданной прах тунца, направляется в непривычном для него направлении. Грохот падающих безделушек, какой-нибудь
я спровоцировал, выползая за ним, заставил его невольно обратиться. Он грозно посмотрел на меня, затем со страшной улыбкой сказал, какими судьбами ему пора, он засиделся в нашей сокровищнице. Он помогал нам оставаться в живых изо всех сил, но сейчас, глядя, как жизнь не мила моей маме даётся прокормить нашу семью, он вынужден высматривать себе лучшего места… Я был поражен его благородностью. Кто такой бы что ни говорил, но домашние коты вовек были честнее и добрее дворовых, даже если сами попадали нате улицу. Конечно, было немного жалко расставаться с таким образцовым приятелем, хотя у меня теплилась надежда, что так маме будет полегче… Ведь Дымок сказал, что она направилась сыскивать мне еду. И она скоро придёт за мной, и, может водиться, мы с мамой тоже переедем. В то самое… лучшее пространство…
Кап-кап. Надоело! Надоело слушать этот шум первый попавшийся день! Кап-кап. Он словно дразнит меня! Нарост-кап. Я говорю ему прекратить, а он не прекращает. Я грожу ему, что-что моя мама вот-вот придёт и царапнет его, а некто всё кап-кап да кап-кап! Если бы невыгодный мальчишки, которые приходили периодически веселить меня, я бы впрямь зашипел от злобы! У нас были хорошие игры: они кидали в меня камни, а я вынужден был уворачиваться от них. Кап-кап!
Дождь безграмотный даёт мне уснуть! Уже который день он льёт, чисто там, наверху, небесный водопровод прорвало! Кап-кап. Наплыв-кап. Повторяется монотонно каждый миг. По совету Муть, я постоянно сплю. Уже не ем, не хожу справлять нужду — без труда сплю. Круглые сутки. Ведь, как он сказал, дремота — лучшее лекарство в мире. Поспи — все тревоги пройдут мимо тебя. Вот и я закрываю глаза каждый в одно прекрасное время, надеясь, что со следующим пробуждением вернётся мама. А её до сих пор нет и нет. Не понимаю, что я делаю не приблизительно. Может, стоит жмуриться усерднее? Или я недостаточно погружаюсь в сие состояние? А, может, это всё… Кап-кап. Болона-кап. Кап-кап. Нет, не мог Дымок меня обмануть. Возлюбленный — кот голубых кровей. Такие не умеют обманывать. Этого у них в природе не заложено. Это они…
И я заснул. Заснул в конечном счете-таки. Но это был очень странный сон. Я таким до сих пор никогда не спал. Серый туман клубился отовсюду, обонять его было крайне тяжко и мучительно. Но я продолжал сопатить, словно завороженный. Напоминает лимонный аромат: поначалу кислый-элегический, но со сладким послевкусием. Облако перед моими усами крохотно колыхнулось, а в середине заиграл чей-то силуэт. Этот силуэт я узнаю изо тысячи тысяч. Это была мама. Моя любимая, нежная мамаша. А за ней, прямо за спиной, стояла наша непоколебимая тётя Люся. Такая но блистательная, как и раньше. Я сделал шаг к ним, но окружающий со всех сторон смрад не позволил мне. Тогда я громко-громко, надрывая в хлопья свои связки, крикнул: «Мяу!». Они обернулись. И мяукнули в показание. Моё мизерное, кошачье сердечко заколотилось так же громко, как роняют молот на наковальню. Мгновение и они бросились ми навстречу. Погруженный в неземную негу, я отсчитывал каждый миг. Я верил, что-что Дымок никогда бы не соврал, что воссоединение смотри-вот состоится. Называйте меня глупцом и мечтателем, но я пугающе стоял на своём и получил плоды ожиданий. Все мои проблемы смыло густо. Ведь я больше его не слышу. Ни одной лекарство. Именно поэтому я не хотел просыпаться… Именно вследствие того я больше никогда не открыл глаза.