Шурша колесами по влажному асфальту, к подъезду подкатил фургон трансагенства. Из кабины вылезли двое: Андрей, живущий на седьмом этаже панельного дома и шофер.

Девочка перешагнула в следующую клеточку:

– Мак?

– Мак…

Обогнув машину, мужчины приблизились к заднему борту фургона, и шофер открыл дверцу. Девочка в сиреневой кофточке наступила на линию.

– Мак?

– Дурак! – радостно завопила детвора.

«Чему они так радуются? – подумала Люси. – Вот ненормальные!»

Она стояла на балконе своей квартиры, опустив на перила холеную белую руку, и попыхивала сигаретой. С улицы долетал разноголосый шум автомашин; пахло весной. На тополях уже проклюнулись первые ярко-зеленые листочки. С высоты своего балкона Люси было хорошо видно, как мужчины выгружают небольшой блестящий сервант. К ним подбежал сын Андрея — бойкий, упитанный мальчуган — и звонко закричал:

– Это наше? Это нам привезли?

«Еще один чокнутый,– решила Люси. – Кругом одни ненормальные».

Она жадно глотнула душистого дымку и, сощурив глаза, подставила лицо весеннему солнышку. К мужчинам подошла жена Андрея. Молодые супруги о чем-то ласково заговорили, и Люси вдруг почувствовала, как злое, неприязненное чувство к ним закипает в ее груди.

«Интересно, что он в ней нашел? – с раздражением подумала она. – Маленькая, щупленькая – типичная наседка. Стоит и лыбится. Вот дура! Неужели она и впрямь рада этому барахлу?»

… За желтой будкой фургона гомонит детвора. Дугой провисла веревка с развешанным бельем. Шофер – невысокий, флегматичный мужчина лет 35 (впрочем, этот тип мужчин не в ее вкусе) – ухватился за ножки серванта. С другой стороны пятится к подъезду со своей покупкой Андрей. Сбоку радостно скачет его крикливый отпрыск. Впереди, кудахча от счастья, семенит мать семейства! (Ну и картинка! И как, однако, мало нужно этим людям для счастья!)

Настроение у Люси – скверное. Этот яркий солнечный день не приносит ей никакой радости. Да и чему ей радоваться? Скажите, чему? 

 

2

Оленька с наслаждением стучала крышкой по алюминиевой кастрюльке. Услышав шум в прихожей, сопровождаемый радостным повизгиванием Тимки, она бросила крышку и, ухватившись за деревянные прутья решетки, упруго вскочила на ножки.

– Мама! Мама! – позвало дитя, держась за перильца кроватки и нетерпеливо вздрагивая всем тельцем.

– Что, моя девонька? Что, моя ласточка? – грудным, напевным голосом пропела Наташа, войдя в комнату. Она подошла к дочери и прижала светлую пушистую головку ребенка к своему животу. Следом за мамой в комнату вплыл орехового дерева, с зеркалами, сервант. Его нес папа с каким-то дядей. Сбоку приплясывал братец. Собачка Тимка, огненно-рыжая, с короткой шерсткой и остренькой симпатичной мордашкой, радостно кружила у них под ногами.

Мужчины осторожно опустили сервант на выцветшее рядно

– Ах ты, разбойница! –  звонким голосом воскликнул отец и, оттеснив локтем жену, протянул руки к дочери. – Ну-ка, поди сюда!

Подняв дочь над головой, Андрей смешно наморщил нос и рассмеялся. Залилась серебристым смехом и Оленька, обнажив два крохотных беленьких зуба. С сияющим лицом отец подбросил ребенка, и дочь, испуганно округлив глазенки, взмыла вверх, и потом, с радостным хохотом, опустилась в сильные отцовские руки. Эти забавы продолжались не более полминуты, после чего Андрей поставил ребенка в кроватку, и Оленька захныкала, протягивая руки к отцу.

– Займись дитём,– деловито распорядился Андрей, делая соответствующую отмашку рукой.

Жена посмотрела на мужа с иронической улыбкой. Ей так и не удалось  удержаться от вполне справедливого замечания о том, что он, как всегда, раздразнил дитя, а ей теперь приходится успокаивать его. После этого она взяла ребенка на руки.

– И убери это тряпье,– повелительным тоном пресек ее говорильню муж, давая таким образом понять шоферу, кто в этом доме хозяин.

Свои слова он подкрепил небрежным манием руки в направлении белья, возвышающегося живописной горкой на двух стоящих рядом стульях.

– Возьми и убери сам,– дерзко ответила жена. – Ты же видишь, что я держу ребенка.

Андрей бросил на супругу суровый взгляд и, укоризненно покачав головой, пробормотал:

– Эх, женщины, женщины! Совсем уже нас оседлали!

Затем самолично передвинул стулья с бельем!

– Ага! Вас оседлаешь, как же! – улыбнулась жена.

Вдвоем с шофером Андрей поставил сервант на освободившееся место, и новая мебель прекрасно вписалась в скромный интерьер комнатушки. Какое-то время хозяева, с разных точек, обозревают покупку – с таким видом, словно перед ними стоит редкостный раритет. После ухода шофера отец обратился к сыну:

– Дима! Ты знаешь, где лежат мои старые рваные тапочки, которые мама вот уже третью неделю грозится выбросить в мусоропровод?

– Знаю,– ответил сын.

– Тащи их сюда.

– Зачем?

– Так, давай-ка без лишних вопросов.

Когда сын принес тапочки, Андрей вырезал из их подошв несколько прокладок и подложил под ножки серванта.

– Ну, как? – спросил он у жены, окидывая довольным взглядом покупку. – Сойдет?

– Сойдет, сойдет,– сказала жена и задала вопрос, уже давно вертевшийся  у нее на языке.

– Сколько ж он стоит?

– Угадай!

– Рублей сто, наверное?

Муж отрицательно качает головой.

– Сто десять?

– Уже теплее…

– Сто двадцать? – изумилась Наташа.

– Накинь еще червончик,– беззаботно улыбнулся Андрей. – Плюс четыре рэ за доставку. И еще трояк шоферу.

– Ого! Да ты что, Андрюша! – жена удивленно вскинула на него большие, небесной синевы глаза.

– Ничего, ничего,– улыбнулся Андрей, довольно потирая руки. – Знаешь, что говорят по этому поводу англичане? «Мы недостаточно богатые люди, чтобы покупать дешевые вещи». Ты посмотри, какой красавец! Сто лет простоит, и еще детям нашим останется!

И он пустился в пространный  рассказ о том, как шел домой и, заглянув по пути в комиссионку, увидел этот сервант. Он сразу же загорелся идеей купить его, да вот только не знал, придется ли эта идея по вкусу его ненаглядной женушке. Сгоряча, он даже попытался обсудить вопрос о покупке серванта с продавцами, рассчитывая на их утонченный женский вкус. И лишь когда они, с окаменелыми лицами, повернули к нему свои стройные спины, опомнился.

– Так что? Будем казнить, или миловать? – заглядывая жене в глаза, ласково спрашивал Андрей.

– Миловать, миловать,– улыбалась Наташа.

 Мысленно она уже складывала в сервант самые разнообразные вещи.

 

3

Вечер… Темный тоскливый вечер…

Как одиноко, как пусто на душе!

Как тягостен день, и как не хочется возвращаться в унылый дом, где нет ни любимого, ни детей, ни добрых, милых родителей. Пусто и одиноко. И как страшно оставаться наедине с собой.

Их не ждешь – но почему-то именно в такие безысходные вечера тебя все чаще обступают вопросы: отчего все так скверно? Где взять силы на то, чтобы и дальше шагать по жизни, продолжая лицемерить и совершать свои маленькие подлости? Ради чего вообще стоит жить?

Вот, она вернулась домой после пустого тягостного дня, попила чаю с вишневым вареньем, выкурила традиционную вечернюю сигарету, посмотрела по телевизору кино (как всегда, ерунда несусветная: погони, драки без всякого смысла, вперемежку с эротическими сценками) и улеглась спать.

Она лежала на тахте и долго не могла уснуть… Побаливала голова… В груди, казалось, застыл камень. И на душе было так скверно! И ей вдруг стало так жаль себя, что захотелось реветь, и она действительно заплакала, уткнувшись в подушку.

Ну почему, почему? Отчего так ноет сердце? Что ему нужно, глупому?

Прошел еще один день… Отлетел, как листок календаря… Что принес он ей? Как, зачем прожит?

Медленно «раскручиваются кадры» минувшего дня – усталый мозг заторможено перелопачивает дневную информацию. В ней – не за что уцепиться, нечему всколыхнуть, нет ни одного впечатления, способного озарить душу.

Люси протянула руку к настольной лампе, что стояла на тумбе, в изголовье тахты, нащупала выключатель и нажала на кнопку. Неяркая полоса света упала на лежащую в постели женщину. Свет пробивался сквозь разрез синей кофточки, накинутой на круглый металлический колпак и застегнутой на верхнюю пуговицу.

Перевалившись на бок, Люси опустила руку, пошарила по полу и подняла книгу. Это был роман Сименона. Она начала читать детектив – а мысли ее витали далеко-далеко…

Вот она за прилавком в торговом зале – этакая улыбчивая беззаботная молодка: посмотрите, как ей весело жить!

В зале снуют толпы людей. Красивые лица. Веселые лица. Угрюмые лица. Море, море лиц! И всех их объединяет одно: они ей чужие. Здесь нет никого, с кем можно было бы провести праздник. Ведь праздник – это не то, когда ты приготавливаешь сытный обед к какой-то определенной дате, к тебе в дом приходят гости, вы напиваетесь, наедаетесь до отвала, а потом, когда все уходят, и твои хлопоты почти завершены – ведь надо еще перемыть посуду и прибраться – ты, усталая и безрадостная, заваливаешься спать.

Нет. Праздник – это радость, которую ты можешь разделить с близкими тебе по духу людьми. Это – когда ты спешишь на свидание к любимому человеку. Или читаешь прекрасную книгу. Это чувство, которое ты испытываешь, глядя на своего ребенка…

Люси закрыла глаза, и перед ее сердечными очами вдруг всплыла девочка, шагавшая сегодня утром по классикам с поднятым кверху лицом… По щекам Люси потекли слезы. «За что, Боже! За что?»

Она отшвырнула книгу и обреченно вздохнула. Отбросив край одеяла, спустила ноги с постели, нащупала тапочки, встала, накинула халат и вышла на кухню. Здесь, в обществе дремавшей в клетке канарейки, Люси выпила чашечку чая с медом (говорят, мед хорошо помогает от бессонницы) и, снова вернувшись в комнату, включила свет.

По левую руку от Люси – двуспальная тахта со смятой постелью. Напротив отсвечивает шоколадным блеском стенка импортного мебельного гарнитура. На полках теснятся тома Диккенса, Льва Толстого, Достоевского (сейчас престижно собирать классику). Корешки книг прекрасно гармонируют с полировкой, посуда не уступает литературе: фарфор, фаянс, имеется и хрусталь! У окна, завешанного палевыми гардинами, красуется инкрустированный журнальный столик, и возле него стоят два элегантных кресла. Под лепным потолком висит люстра за полторы тысячи рублей!

Утопая ступнями ног в мягком ворсе, Люси прошлась по толстому ковру и застыла перед резным трюмо.

С зеркальной поверхности на нее смотрела ладная белокурая женщина с красивым холеным лицом. Полные, словно зовущие к поцелуям, губы изогнулись в высокомерной улыбке, темно-синие, с зеленоватым отливом глаза – холодны, как сталь.

Люси убрала со щек шелковистые пряди волос и отбросила их за шею. Взглянула на себя с одной стороны, с другой…

Хороша… Все еще хороша! Кожа до сих пор сохраняет свежесть и белизну (конечно, не как у семнадцатилетней девочки…) хотя шея (увы!) уже слегка заплыла жирком. Чуть пониже мочки уха, на правой щечке, видна пикантная родинка. Люси провела ладонями по груди, по животу, потянулась, как кошка и призывно подмигнула кому-то. Небрежными движениями пальчиков, она  развязала пояс халата, отбросила ворот с плеч, отвела руки, как бы готовясь взлететь – и халат бесшумно скользнул к ее ногам, обнажив немножко тяжеловатое тело тридцатилетней женщины. Люси оценивающе осматривала себя с разных сторон.

Переступив халат и любуясь своим отражением в зеркале, она сделала на ковре несколько грациозных танцевальных па, резко подняла колено и, вскинув руки с растопыренными пальцами, круто развернулась. Приняла еще несколько эффектных поз и… из ее горделивых глаз хлынули слезы… Снова в душе ее задули осенние ветра. Уголки губ нервно надломились, изогнулись, как у обиженного ребенка.

Ведь ты же создана для любви! Да стоит тебе только пальчиком поманить – и толпы, толпы мужчин ринуться за тобой!

Разве не видит, разве не понимает она, как они смотрят на нее, как оборачиваются в ее сторону, когда она плывет по улицам города, словно пава! А сегодня вечером, когда она стояла за прилавком магазина, разве не оказывали они ей повышенные знаки внимания? И один из мужчин, со жгучими восточными глазами и чеканным орлиным носом, даже купил у нее безделицу, которая была ему совсем не нужна.

«Боже, какие страсти! – самодовольно подумала тогда Люси. – Прямо как в кино!»

Этот кавказский дон Жуан улыбался ей как кот и расточал обольстительные комплименты, приглашая скоротать вечерок в каком-нибудь уютном кафе, но она горделиво отказала ему.

Так почему же Люси не спится? Отчего она так раздражительна, так зла? Откуда эта осень в душе?

Больше всего ей хотелось забыться, уснуть, но сон не приходит. И вот она, обнаженная, стоит темной ночью перед резным трюмо.

Горькие мысли роятся в белокурой головке…

Бог мой, неужели пройдет еще немного времени, и это прекрасное тело одряхлеет?

Нет, нет! Не может быть! Она не хочет, не желает стареть!

Конечно, она могла бы уступить этому змию-искусителю, закружиться, завертеться с ним в бесшабашном разгуле! Хранить свою честь? Ради чего? Быть верной? Но, простите, кому?

Нет, дело не в том… Просто все это уже давно надоело… нет, опротивело ей!

Как там поется в той старой песенке? «Сегодня с этим, а завтра с третьим?»

Надоело! Надоело замещать чужих жен, чувствовать себя пустышкой в чьих-то бесстыжих руках! Все, все они смотрят на нее как на игрушку, с которой можно поразвлечься и отбросить в сторону, как только она надоест!

Неужели она и в самом деле не может вызывать никаких иных эмоций, кроме животного желания овладеть ею? Неужели она по-настоящему никому не нужна?

Маленькие кулачки гневно взметнулись у зеркала, лицо исказила гримаса отчаяния и полудетской мольбы.

«Все мужики – скоты! – злобно подумала Люси. – Подлые твари. У них у всех лишь одно на уме!»

В ту ночь ей так хотелось хотя бы капельку простого человеческого тепла.

 

4

Если на свете и существуют сказки, то эта ночь, несомненно, была ночью из сказки.

Волшебная майская ночь!

В воздухе разлита свежесть пробудившейся весны, акации еще не отцвели, и звездное небо казалось таким бездонным!

Дощатый забор отбрасывал черную тень. Ей стало зябко, и он накинул ей пиджак на плечи. В кронах деревьев шелестел ветер, из дома Мари долетали звуки музыки, а в окнах двигались тени танцующих пар.

Он стоял перед ней в белоснежной рубахе, немного осмелевший от выпитого вина и ее благосклонных улыбок. Потом музыка смолкла, зазвенела гитара, и Мари запела песенку приятным звонким голосом:

 

Мой милый мальчик, к чему грустить?

Ведь нас, девчонок, нельзя любить

Сегодня с этим, а завтра с третьим,

И так проходит вся молодая жизнь.

 

Там, у забора, он впервые поцеловал ее, и теперь воспоминание об этом поцелуе жгло ее сердце.

Вскоре он сделал ей предложение. Она честно призналась ему, что он уже не сумеет стать для нее первым мужчиной. Но он сказал, что любит ее и что «это» – не имеет значения.

Прошло несколько недель после свадьбы, и она стала изменять ему.

Зачем она это делала? Зачем? Тогда она не задумывалась об этом. Просто полагала, что каждый, если он только не дурак, волен устраивать свою жизнь так, как сам того желает.

Наверное, он чувствовал, что она ему неверна, хотя доказательств у него не было – ведь она так ловко заметала следы!

А последнее время ему все хотелось ребенка. Но она сказала: «Нет. Пока молодые – надо пожить для себя».

Потом стало поздно. Случилось так, что она уже не смогла рожать. Он ушел от нее. Поначалу она не слишком-то горевала. (Подумаешь, какой-то электришка, зарплата мизер, и со стороны никакого навара. Да стоит ей только ногой топнуть – и у нее в ногах будут валяться еще и не такие тузы!)

И вот теперь ей все чаще вспоминались разные мелочи из той, ушедшей жизни. Раньше она никогда не думала, что так может быть. Что эти мелочи, пустячки, которым она не придавала значения и которые, казалось, были напрочь забыты ею, могут вдруг так отчетливо выступить из мрака забвения и растревожить ее.

Это случалось в самые неожиданные минуты. На нее могло «накатить», когда она смотрела на играющих детей, или вдруг слышала знакомую песенку из «тех» времен. Это случалось, когда она проводила время с каким-то мужчиной… Он целовал ее, а она вдруг посмотрит на него пустыми равнодушными глазами, и на душе станет так тяжко…

Вдруг вспомнится, как однажды они с Валеркой сидели в своем уютном гнездышке, обняв друг друга за плечи, а за окном шелестел дождь. И им было так хорошо вместе. Казалось, есть только они на всем белом свете. Все остальное не имело значения. Это было настоящее чувство. Сейчас она ни к кому не испытывает подобных чувств.

А однажды он подарил ей пушистого игрушечного козленочка. Козленочек был таким смешным и хорошеньким. И она так радовалась ему! Совсем как маленькая девочка… Господи, если бы она умела так радоваться теперь!

С тяжелым вздохом перевалившись на бок, Люси зарылась лицом в подушку… Наревевшись, она решила отключиться от тоскливых мыслей и попыталась представить себе коров, пасущихся на лугу. Сперва – одну, потом – вторую, третью. Так дошла она до восьми коров.

А как они ссорились! Боже, как чудесно они ссорились! Бывало, она упадет на тахту, схватившись рукой за сердце, другая театрально свесится к полу, как плеть. Халатик-то на ней и задерется, обнажив крепкие, молочно-белые ноги. Лежит, соблазнительная и несчастная, и тихо стонет. Муж и запляшет перед ней вприсядку: «Люсенька, девонька ты моя милая, что с тобой, тебе плохо?» В мокрые глазки целует, стакан с валерьяновыми каплями тычет: «На, выпей, мое солнышко, моя красавица, пусть все будет по-твоему, ты только не плачь!»

Как он любил ее! Ах, как он ее любил…. А когда они расставались, была такая трогательная сцена!

Он ей сказал: «Прощай, Люся. Будь счастлива, если можешь».

Она подумала: «Смотри-ка, какой рыцарь! Ей-то чего горевать? Квартира, вещи – все осталось ей».

И вот теперь, в этой долгой, долгой ночи, в ней шевельнулся червь сомнения…

А, может быть, все-таки не стоило себя вести так? Может быть, надо было поступать как-то иначе? Быть не такой воинственной, жестокой? А быть покорной, уступчивой, ЖЕНСТВЕННОЙ? Ах, как это, должно быть, приятно, уметь прощать близкому человеку. Тем более, что и прощать-то, если по совести, нечего. Разве что свое собственное чванство, свои амбиции?

Ах, если бы можно было все вернуть назад! И ту волшебную ночь, когда они стояли у забора, и она кокетничала с ним, а он нашептывал ей на ушко разные ласковые словечки, и тот дождливый осенний вечер…

А что, если бы она стала теперь совсем другой – ласковой, заботливой, нежной? Что, если бы она, гордячка, на коленях поползла бы за ним, только бы он простил, только бы они снова были вместе?

Ведь все, все можно наладить, стоит только захотеть… Взять ребеночка из детдома (а что, многие ведь берут) никогда уже не ссориться (разве это так уж трудно?) жить дружно, весело, любя друг друга…

Как медленно, медленно тянется время! Как тяжело, как тоскливо на сердце!

Где ты, мое прибежище, моя тихая светлая гавань, мой близкий, любимый человек?

Приди, приди к своей глупой, взбалмошной жене! Прости ее, будь милосерд, увидь, как она несчастна, сжалься, сжалься!

Боже, какие глупые мысли лезут в голову в черной ночи!

 

5

Выйдя из подъезда, Андрей пошел по асфальтированной дорожке. Затем, на какое-то время, скрылся из виду и показался снова уже за верхушками деревьев на троллейбусной остановке.

Этот Андрей – как раз во вкусе Люси: высокий, стройный, с приятной внешностью и мягкими манерами. Когда она проплывала мимо него, плавно покачивая бедрами,– то всегда чувствовала на себе его взгляд. Этот взгляд волновал ее, он впивался ей в спину, в ноги. Но, лишь только она поворачивала голову в его сторону – он тотчас отводил глаза.

«Скромный…» – думала в такие минуты Люси, и непонятно было, чего больше в этой мысли – досады, или удовольствия.

На асфальтированном пятачке – ребячья возня, гам, крики. Женщина в цветастом платке, повязанном поверх бигуди, постукивает о край мусорного ящика перевернутым вверх дном ведром. К остановке подходит троллейбус, и Люси видит, как Андрей входит в заднюю дверь. Стрельнув окурок вниз, она уходит с балкона.

 

…Наташа стояла у серванта и задумчиво пела: «Ой, дубок, дубок, дубок, скоро Оленьке годок…»

– Ди-ди-ди,— лепетала малышка.

В оранжевой кофточке и желтых ползунках, с большим накладным карманом на груди, она напоминала экзотичную птичку.

«Птичка» стояла, держась пухленькими ручонками за перильца кроватки. Она грозно рычала, выпятив живот и надув губки – требовала, чтобы ее взяли на руки.

– Сейчас, сейчас… Да погоди ты! Ух, какие мы страшные! – сказала мама и строго подняла палец. – Тише, Оля, не реветь – заберет тебя медведь!

А мысли ее – далеко, далеко…

Так как же, все-таки, втиснуть в сервант побольше вещей?

В верхнюю часть, на стеклянные полочки, она поставит посуду – это, конечно, ясно. Две нижние полки уйдут на ползунки, пеленки, распашонки. Еще одну она пустит под занавески, одеяльца и всякую мелочь. Таким образом, размышляет Наташа, если все как следует уплотнить, можно выкроить полочку для журналов – а то вечно они раскиданы, где попало, стеллаж битком набит.

Плавное течение мыслей прерывает звонок, и она слышит, как в прихожей зло лает Тимка.

Отогнав собаку, Наташа отворила дверь, вышла на площадку и увидела перед собой улыбающуюся соседку.

– Здравствуй, Наташечка,– проворковала Люси.

– Здравствуй,– сказала Наташа.

– Наташенька, лапонька,– защебетала Люси, закатывая глаза и притрагиваясь кончиками пальцев ко лбу,– у тебя, случайно, пирамидону не найдется? А то, знаешь, у меня что-то так голова разболелась – прям мочи нет.

– Сейчас посмотрю,– сказала Наташа.

Она приоткрыла дверь.

Тимка,   настроенный   весьма   агрессивно, предостерегающе зарычал и, и едва лишь перед его черноносой мордашкой возникла щель величиной в куриную лапу – с яростным лаем ринулся в бой.

– На место! – закричала Наташа, округляя глаза и отбрасывая Тимку ногой в глубь прихожей.

Она закрыла за собой дверь, оставив на время Люси на площадке. Тимка резво вскочил на ноги, сжался в комочек и, словно стрела, спущенная с тетивы, вновь устремился к двери.

– Ах ты, собака! – гневно воскликнула Наташа, когда песик, виртуозно проскочив мимо ее ног и заливчато лая, стал наскакивать на дверное полотно.

Она оглянулась в поисках подходящего предмета и увидела авоську, висевшую на вешалке. Наташа схватила сетку и, используя ее как плеть, замахнулась на Тимку.

– На место, тебе говорят! Не ясно, что ли?

Но прежде, чем «плеть» успела опуститься на многострадальную Тимкину спину, песик выскользнул из-под удара, отскочил и зарычал. Наташа надвигалась на него, грозно помахивая авоськой.

– Сейчас я тебя убью,– пообещала она Тимке.

Песик не поверил. Продолжая сердито ворчать, он внимательно глядел на хозяйку черными бусинками глаз, однако, видя, что дело принимает нешуточный оборот, опустил уши, угодливо изогнул спину и попятился на подгибающихся лапах. Наташа распахнула перед ним дверь в ванную: милости просим! Посматривая на Наташу сбоку вверх и елозя по полу животом, Тимка нехотя отступал. Наташа нетерпеливо притопнула: «Ну!» и замахнулась на собачку авоськой. Тонко взвизгнув, песик опустил мордочку, завилял хвостом и юркнул в дверь. Наташа закрыла ее  и впустила Люси в прихожую.

– Проходи,– сказала она соседке. – Я его заперла.

С медовой улыбочкой на устах, Люси сделала несколько шагов и остановилась, чтобы снять тапочки. Наташа зашла в комнату. Идя следом за ней, Люси услышала глухое ворчание в ванной и зашипела в ответ: «Ах, ты, придуренная! Чтоб ты сдохла, сволочь такая! Гав, гав!»

Заглянув в комнату, она увидела, что соседка стоит у стола, склонившись над шкатулкой. В кроватке сидел ребенок и теребил пальчиками красную ленту. Люси приветливо заулыбалась, зацокала языком:

– Ах мы, такие манюнечки, тьфу тьфу! Ах мы, такие красотулечки, тьфу тьфу! А как нас зовут? Что, испугались незнакомой тети?

Восхищенно поплевывая через левое плечо и прихлопывая в ладони, Люси на цыпочках вплывала в комнату. При ее появлении лицо Оленьки задрожало, губки горько изогнулись и затряслись. Дитя закричало. Наташа подскочила к ребенку и, взяв его на руки, прижала к груди. Обвив ручонками мамину шею, Оленька судорожно всхлипывала, и из ее глаз градом катились слезы. Люси умильно всплеснула руками:

– Ах, какие мы пугливые! А сколько вам годиков? Один? Два?

Покрывшись пунцовыми пятнами, Оленька истерически закричала.

– Ах, мы такие красотулечеки! – радостно воскликнула Люси. – Что, еще не знаем, сколько нам годиков?

– Люся… пойди, пожалуйста, пока на кухню,– сказала Наташа. – Я сейчас приду.

Люси всплеснула руками:

– Все, все! Тетя уходит! Тетя уходит!

Жеманно улыбаясь, она попятилась к порогу, а глаза ее так и «стреляла» по сторонам: на зеленые обои, старенький телевизор, самодельный стеллаж для книг и, конечно же, на только что купленный сервант.

Одарив, напоследок, Оленьку улыбкой (от которой с той едва не случился нервный припадок) Люси ретировалась в коридор. Заслышав ее шаги, Тимка грозно зарычал из ванной, давая знать, что он на страже.

– Сиди, дурак,– тихо проворчала Люси,– и не гавкай.

На кухне – ничего выдающегося: стены почти голые, гарнитурчик местного производства… Мрак! За столом сидит пацан и уплетает за обе щеки бутерброд с вареной колбасой. Люси дружески заулыбалась, подмигнула пацану:

– Ну, как дела, казак?

– Нормально,– хмуро ответил пацан.

Ему показалось, что улыбка у соседки была фальшивой. Люси присела на стул.

– И сколько же тебе лет?

– Семь.

– В школу ходишь?

– Нет,– сказал мальчишка. – Осенью пойду.

– А мамке помогаешь?

– Помогаю.

– А как?

Мальчуган сдвинул плечами:

– Да так… За сестрой присматриваю… Хожу в магазин.

– Ну, молодец? Ай, молодец! – похвалила Люси. – А невеста у тебя уже есть?

– Нет,– сказал мальчик.

– Почему?

– Рано еще.

– А папка мамку обижает? – спросила Люси, заговорщицки прищуривая глаз.

– Дима! – долетел из комнаты голос Наташи.

Мальчик ушел на зов матери, так и не утолив жгучего любопытства тети. Было слышно, как, всхлипывая, успокаивается Оленька и как Наташа говорит сыну: «Я сейчас приду. А ты посмотри за дитем».

Вскоре Наташа пришла на кухню и протянула скучающей соседке упаковку пирамидона:

– Вот, возьми.

– Ну что ты! Что ты! – Люси вскочила со стула, замахала руками. – Мне ж только таблеточку! Одну таблеточку!

– Бери, бери,– сказала Наташа. – У меня еще есть.

– Ну, спасибо, спасибо, Наташенька…– заворковала Люси, пряча таблетки в карман халата.– А вы что, сервантик купили?

– Да.

– Красивый! Ой, красивый! – Люси восторженно прихлопнула в ладони. – Наверное, импортный?

– Нет, советский.

– Да? Ты смотри… И не скажешь!

Из комнаты долетел строгий голое Димы: «Тише, Оля, не реветь, заберет тебя медведь!»

– И сколько ж дали?

– Сто тридцать.

– Ты посмотри! И не дорого! Ха-рошая вещь… Наверное, но блату достали? – Люси хитро подмигнула.

– Нет,– сказала Наташа. – Андрей в комиссионке купил.

Соседка одобрительно закивала:

– Молодцы! Умнички! Можно и пеленочки сложить, и распашоночки… – ее губы как-то странно задрожали. – Как раз то, что вам надо!

Из соседней комнаты доносился голос мальчишки:

 

Тили-тили-тили-бом!

Загорелся кошкин дом!

 

– А где же Андрей? – поинтересовалась Люси.

– На работу ушел,– сказала Наташа.

 

Бежит курица с ведром,

А за нею, во весь дух,

С помелом бежит петух.

 

– А что ж у него за работа такая? – спросила Люси.

– Да по ремонту квартир.

 

Бом, бом…

 

– Так он же у тебя, вроде, инженером работал? – сказала Люси с недоумевающим видом.

– Да. Главным сварщиком завода! – гордо сказала Наташа. – А теперь вот ушел…

– Что ж так? – Люси сокрушенно вздохнула. – Ведь инженер – это, как-никак, не какой-нибудь там маляришко?

– Зарплата маленькая.

– И сколько?

– Сто тридцать.

– Ай-яй! Кошмар! Кошмар! – сочувственно запела Люси.– Да разве ж на такие деньги сейчас прожить можно? Сейчас же на базаре десяток яичек семьдесят копеек стоит!

– Вот и мой то же директору говорит,– поддалась на разговор Наташа. – Или, мол, повышайте зарплату – или я ухожу. Уж директор перед ним и так и сяк! Чуть ли не на коленях ползал! Потерпи, дорогой, вот будем в следующем году штатное расписание пересматривать – тогда и тебе что-нибудь подкинем, а пока ничем помочь не могу. А мой – нет, и баста! У меня, говорит, семья, и мне надо ее кормить!

– И что же теперь? – осведомилась Люси. – Нормально получает?

– Да,– простодушно брякнула Наташа.

– И сколько?

– Когда как… Когда триста, когда четыреста. А бывает, что даже и пятьсот!

– Ты погляди! Молодец! – Люси обрадовано прихлопнула в ладони. – Но все-таки, наверное, и устает, бедняжечка?

– Конечно! – не подозревая подвоха, сказала Наташа. – В особенности в первое время. Бывало, как придет с работы – так и валится, как сноп, на кровать. Ни рук, ни ног с непривычки не чует.

– Ай-яй! Ай-яй! Вот бедненький! Вот бедненький! Так он что же, и по вечерам у тебя работает? – вкрадчиво осведомилась Люси, лукаво поблескивая глазами.

– Да.

Соседка двусмысленно заулыбалась.

– Так много заказов?

– Очень много,– серьезно сказала Наташа. – Руки-то  него золотые.

– Ну да, ну да… И допоздна, поди, задерживается?

– Бывает, что и допоздна.

– А, может быть, он там того… – Люси с игривой улыбочкой повертела в воздухе пальцами,– с какой-нибудь молодухой шухры-мухры водит? Ведь знаешь, какие сейчас  молодицы? Мужикам сами на шею цепляются. А мужику-то что? Увидел красивые коленки, и позабыл обо всем на свете – и про жену, и про детей.

– Нет, мой не такой,– сказала Наташа с улыбкой.– Я своему верю.

Люси с сомнением покачала головой:

– Смотри! Ой, подруга, смотри! Как бы потом не пришлось локти кусать – да поздно будет! Я своему, дуреха такая, тоже верила, как святому. А потом осталась у разбитого корыта. И я тебе скажу так: мужики все одинаковы. Все! И твой, если на то пошло, тоже такой.

– Какой такой?

– А вот такой. Тебе-то, небось, наплел, что пошел на работу? А сам-то того…  тю-тю! Умотал к Мари.

– К какой Мари? – опешила Наташа.

– Да так… Ничего потаскушечка… – не без удовольствия разъяснила Люси. — Рыжеволосая, кудрявая, двадцать шесть лет. Уж нее этих мужиков было-перебыло! Но с твоим-то, говорят, у нее серьезно.

– Да кто ж такое говорит, о господи!

– А все болтают. Уже весь дом, как улей, гудит. А ты что, и правда не знала? Ай-яй! Ай-яй! Да что с тобой, Наташечка? Ой, что с тобой?

Люси злорадно улыбнулась, но тут же поспешила скромно опустить ресницы, скрыть пляшущие в глазах оголтелыми чертиками огоньки. Мягкими, кошачьими шажками она подскочила к соседке, бережно подхватила ее под локоть.

– Да что с тобой, Наташенька, родная? Ты что, и впрямь ничего не знала? – Люси с хорошо разыгранным сожалением прикрыла ладошкой рот. – Ай-яй! Что ж это я натворила, а? Что ж я такое натворила! Но я то хотела как лучше. Ведь я то думала, ты и сама все знаешь. Об этом же все знают, все жужжат!

Наташа нащупала рукой край стола. Она  была бледна и у нее подгибались колени.

– Тебе что, плохо?  Может, выпьешь водички? – услужливо предложила Люси.

– Не надо.

– Сейчас, сейчас,– Люси взяла со стола стакан и возбужденно кинулась к водопроводному крану.

– И вечно я со своим дурным языком влезу! –  набирая воду в стакан, болтала она. – И надо ж мне было взять, да и ляпнуть такое! Но я ведь хотела как лучше! Хотела помочь тебе по-соседски, предостеречь! Ведь ты мне так нравишься, Наташенька, так нравишься! Нет, честное слово! Ты знаешь, я в тебя просто влюблена! Такая ж комашечка! Такая же золушка! Вечно сумки с базара тянет! В доме всегда все выстирано, выглажено! Все для мужа, для деток старается!

Не в силах более сдерживать буйной радости, Люси чмокнула соседку в щеку:

– На, зайка, выпей!

Наташа отрицательно качнула головой. Казалось, ей только что выстрелили в грудь из пистолета.

– Ну, выпей, золотая моя, выпей! – упрашивала Люси.

– Не надо.

– Вот мужики, а? Вот сволочи! – с наслаждением болтала Люси,– Двое деточек, так хорошо жили! – И променять жену на какую-то тварь! Не знаю как ты – а я бы ни за что не простила.

Она все еще держала стакан в протянутой руке.

– Ой, зайка, ой! – на ее лице вдруг как бы промелькнул след от неприятной догадки. – Ты ж только не подумай! Ты, может быть, думаешь, я вру? Так я сама видела! Своими собственными глазами. У меня-то балкон угловой, мне с балкона все, как в бинокль видно. Подкатили синие «Жигули», твой-то в них и шмыгнул. А за рулем Мари сидела. Да я и адрес ее могу тебе дать, как раз застукаешь, голубков, на горяченьком!

– Ладно, Люся! – застонала Наташа. – Иди! Прошу тебя! Уходи!

– Да что ж так сердце рвать? – удивленно повела плечами соседка. – И! Да и не стоят они того, кобели проклятые? Погоди, еще придет, на коленях ползать будет. У шалав-то как не хорошо – а дома лучше. Вот, выпей, золотая моя, а?

– О, Боже! – застонала Наташа. – Неужели  тебе все это приносит удовольствие?

– Ну, что ты, что ты! Я же понимаю. Я все понимаю. Ладно, бегу,– Люси игриво подтолкнула локтем в бок соседку. – Бегу! Считай, что меня уже тут нет! Испарилась! И не бери в голову: перемелется – мука будет. Ага. Ну, так я полетела. А-то у меня на плите борщ кипит,– зачем-то еще раз солгала она.

 

6

Отчего-то припомнился далекий вечер… Улица Суворова. Смелые декольте обнажают загорелые спины, потертые джинсы соперничают с вечерними платьями. Округлые женские плечи освещены приглушенным блеском неоновых ламп…

Осанистая, длинноногая, неотразимо красивая, Люси  шагает в пестрой толпе гуляющей молодежи, ловя восхищенные взгляды парней. В этот вечер красавицу ждут сразу в трех местах. Один вздыхатель нетерпеливо прохаживается у башни с часами. Прошло уже сорок минут – а ее все нет. Второй прогуливается у кинотеатра «Украина». Он меняет подружек, как перчатки, придерживаясь твердого правила: никогда не ожидать девчонку, как бы хороша она ни была, более пяти минут. И вот, несмотря на свои принципы, он поджидает Люси уже битых полчаса.

А вон и третий!

Он нервно топчется у кафе «Дружба», то и дело поглядывая на часы!

Не ждите, парни, свою мадонну! Сегодня она не придет ни к одному из вас!

Что ей ваши волнения, вздохи, если она опьянена вниманием многим? Все, все вы должны пасть к ее ногам!

Но куда направляет свои стопы эта белокурая королева? Ради чего (или, быть может, кого?) она пренебрегла всеми вами? Где она, девушка ваших юношеских грез?

Старый городской парк… Сгустились сумерки, на танцплощадке музыка играет. Она стоит неподалеку от эстрады, где собирается самая цветущая молодежь.

Успех – невероятный! От приглашений нет отбоя. И Люси хочется, чтобы танцы никогда не кончались, чтобы она была свободна, молода и красива всю жизнь.

В полночь Люси стоит у калитки своего дома с  молоденьким курсантом мореходного училища.  Он нежно держит ее руку в своей руке и, осмелев, срывает с ее прекрасных губ робкий поцелуй.

Сколько уж лет прошло, Господи! А, кажется, будто все это было только вчера, что не было этих грустных двенадцати лет, и она до сих пор помнит, как горели той ночью звезды, и как празднично было у нее на душе.

Где ты теперь, тот далекий курсант в синей бескозырке? На каких качает тебя морях? Помнишь ли ты юную девушку, и ее глаза, сиявшие той ночью, словно звезды?

Мама говорила (Господи, тогда еще была жива мама!) «Люся, не дури! Попался хороший парень – встречайся. Смотря, будешь крутить хвостом – останешься у разбитого корыта». А она лишь смеялась в ответ: «Чтобы потом выскочить замуж? Стирать пеленки? Мыть полы? Фи!» Лишь только попади в это колесо – и прощай все: воля, веселье, танцы! А что взамен? А, мама? Что?

Придет, среди ночи, пьяный муж, даст тебе кулаком в ухо и завалится спать на чистую постель в грязных ботинках. А утром ты ползи на карачках на работу, и улыбайся соседям жалкой вымученной улыбкой, чтобы они, не дай бог, не догадались, как ты несчастна, а детям рассказывай, что папа – хороший! И это называется – жить для семьи?

Ну, нет! Благодарю покорно! Пока молодая, красивая – надо пожить для себя. Горшки, пеленки, распашонки,– они ведь никуда не уйдут.

Она жаждет блеска, веселья. И чтобы вокруг нее, как мотыльки, кружили мальчики…

Люси тяжко всхлипнула, обнимая подушку, и вдруг отчетливо услышала детский крик: «Это наше? Это нам привезли?»

Кто это кричит? Ах, да… Соседям привезли сервант…

Она поднялась с тахты, накинула халат на плечи и вышла на балкон.

Черная безлунная ночь…

«Какой сервант, Господи! – подумала Люси.– Что это я, с ума схожу?»

Шепчущая, одинокая тишина… Из углов выползают неясные тени, во мраке затаились лохматые бесы; одиночество скользкой змеей вползло в грудь, стало сосать сердце.

Нет, нет! Все нормально! Все в полном ажуре! Просто нервы развинтились… Она переутомилась, закисла в четырех стенах. Конечно! Просто надо переменить обстановку, почаще бывать на людях! Быть может, поехать куда-нибудь по турпутевке? А что? Это идея! Ей нужна смена впечатлений, вот в чем вся суть! За чем же дело стало? Деньги у нее есть, отпуск на подходе! Все просто! Она раздобудет путевку – и укатит в Сочи. И там пройдет все – и эта одуряющая головная боль, и эта тяжесть в груди. Эти черные минуты – они пройдут, ведь все проходит! Надо только уметь переждать, пережить эту черную полосу. Она еще встретит своего… ну, пусть не принца, а просто человека, обыкновенного прагматичного человека…

За ее спиной зашелестел тихий, словно дуновение ветерка, голос:

– Люся… Люся…

 «А? Муж пришел? – встрепенулась Люси. – Пришел! Зовет!»

Она порывисто обернулась. По ее щекам катились слезы.

«Пришел! Слава тебе, господи, пришел!»

Люси бросилась в прихожую. Но в ней не было никого.