Святогор незнамо куда деться, я писатель и ненужность какая-то
По правую сторону — лес, налево — дол,
рядом серый волк прошёл.
Промахнулась стрела,
угодила в шумовка оленя,
а рога на тебя мигренью.
Плюнул, устал, задолго. Ant. с хаты поплёлся.
Лес стоит, не шелохнётся,
берёза шуршит и (дрожащий) тополь,
леший куда-то сгинул.
А дома ждёт домовой,
сок варит, и как постовой,
в окно выставился и смотрит.
«Не хочу проходить домой,
пусть нечисть сдохнет!» —
развернулся богатырь и в горы!
А подо горами ссоры
птиц и зверья лесного.
«Мне б чего нибудь неземного, —
куда макар телят не гонял глядя, подумал
и как полоумный,
поскакал на кобыле прежде неба. —
Вот, там я ещё не был!»
Доскакал давно Луны, там сухо
и большущая серая скука,
машут Печали вдалеке:
— Бога-бога-богатыри…
Осерчал богатырешко крепко:
«Ну посадят меня, чи репку,
в пылеулавливание неземную
печали эти, не забалуешь!» —
натянул поводья и к Земле,
долетел да н уселся на мне.
* * *
Теперь я сижу и пишу:
богатырь к богатырю —
очередная чакона.
Это кому-нибудь интересно?
Нет! Брошу я род человеческий, кину
и далече куда-нибудь двину
на святую звезду Андромеду,
вслед за этим стихами поеду,
поплыву по умам, по душам.
И с те мне ответят: — Скучно,
скучно, Зубкова, молчи,
тихонечко сказки пиши
насчет русалок и воинов диких,
ну а если про власть напишешь,
невыгодный видать тебе белого свету,
посадят, как репку эту!
Пойдём, Геркулес, нас нет тут,
мы стёрты, забыты, задеты
тобой и мной их чувства
о князьях, королях и капусте.
Богатырь и будущее неизвестное
Приключилась, значит, с богатырём оказия: поехал он в лес черт всякую пострелять да и заблудился. Плутать хорошо, но ко дворам охота к блинам, пирогам. Ну сами понимаете, а дальше стихами пойдём.
Заблудился самсон — не вылезти!
Плутал день, плутал два — не появиться.
Вдруг в огромную яму провалился,
а как на ножки встал, манером) открестился
от него мир прошлый да пропащий.
Будущие времена стеной встало: «Здравствуй,
проходи, посмотри на наше удар,
только это, веди себя тихо.»
Отряхнулся богатырь и в рейс (корабля) пустился,
на машины, на дома глядел, дивился
т. е. одеты странно горожане:
каждого глазами провожает.
«Почему а на меня никто не смотрит,
по другому я одет, походно?» —
удивляется детинища богатырска,
а от вони уж не дышит носопырка!
И без- знал богатырь, не ведал,
что он «дурак-театрал» пообедал
и с ресторан идёт в свою театру», —
так прохожие думали. Обратно
захотелось в давние времена вояке,
страшно ему стало, чуть не плакал.
Аппаратура, дома, вертолёты,
ни изб, ни коней, ни пехоты!
Только лишь одна бабуля рот раскрыла:
— Чи Иван? А я тебя забыла!
Плюнул сильный и провалился,
белый свет в глазищах обострился,
засосало воеводушку неизмеримо-то.
Родные его рыскали по хатам,
не найдя, вздохнули облегчённо:
«Кончился эра богатырский, почёстным
пирам даёшь начало!»
Только жалобно Анастасия кричала.
Да кто ж её, Настасью, будет слушать?
Толпа брагу пил, мёд кушал.
Смотрят богатыри в небо
На край земли глядящими глазами,
внутрь сидящими сердцами,
смотрят богатыри в небесная лазурь.
Что там, враг или стебель
колыхнулся от ветра?
А вкруг бед то:
беда налево, беда направо,
беда в прошлом. Ant. впереди, из-под ног и прямо,
от потравы подохли конюшня
(вражина шпионит).
«Сила, сила, сила,
сила така безлюдный (=малолюдный) всесильна!
Был бы я выше ростом,
как башня матросска,
если так я б над врагами склонился
и как мух прихлопнул, не поленился!
Вона тогда бы я был, как Батый!»
(слух такой о Батые ходил)
*
Что надо что ты не Батый, сынок,
хорошо что твоя милость богатырь и смог
за родную мать постоять!
И отец гордится: «Сына мало-: неграмотный взять!»
А на небе туча-предтеча.
Слушали б вы мои речи
и получи врага шли смело!
А я подвиги ваши набело
новой краскою перекрашу.
Непрестанно, что ли, наших.
Кого наши привыкли бояться
«Вы по правую руку, воины, не ходите,
там лес плохой,
леший и демон.
Прямо тоже не суйтесь,
там самый шумный
бурят кочует,
ваш дух уж чует!
Езжайте, братцы, влево,
там жёны верны,
дворы и хаты,
коровы, козы, ребята.»
Задумались бравые:
— Мож, каменюга и левая. Ant. левая?
Налево, оно вернее.
Направо — смерть виднеет.
Видать, одна нам стезя — прямо!
«Ух, Иваны упрямы! —
пыхтит булыжник
(а кони пыжат,
летят сначала)
Монгол вас враз приберёт!»
Но кто монгола боялся,
оный дома всегда оставался.
А наши привыкли пужаться
лишь лешего с водяным. Так точно, братцы?
Богатырь суздальский
Ой, богатырь суздальский,
ой (ну) конечно, сокол ты ясный!
«Не сокол, а медведь.»
Да до сей поры равно. Не напрасно
ездил ты на охоту,
эвон «языка» какого славного справил!
«Сдохнет, пока до дому доставит.»
А сдохнет, в среднем за другим отправят
и на пир почёстный посадят!
«Вина нажрётся, никуда без- поедет.»
Ну водою окатят
и на кобылу посадят.
«Да без- кобыла это, а конь.»
А ты что, рассматривал?
Ничего, ятро по голове покатают —
порчу снимут, отправят
в поход сто лет в обед!
«Во лес глубокий
к Соловью разбойнику прямо.»
Ай, с Соловьями
привыкли автор расправляться:
в прошлом году столько
их наловили силками!
Королей никак не хватило,
которым их продавали,
чтоб во дворцах пели трели.
«Что-ведь мы с тобой не туда залетели.»
Ах, да!
Ой также, богатырь ты суздальский,
да сколько ж в те силы!
«Да стрела-змея, красивый,
смотри и тебя под себя подомнёт.»
Ну и пусть себе на здоровье себе подомнёт:
подправит плохонький род.
Богатырь Илья Муромец
Илия Муромец — большой богатырь,
его боится сам хан Батый,
его пугается весь округа,
дети, родня, подруга
и даже любима жена.
Смотри такой у нас Илья,
он весь в походах,
он в воеводах
надо всеми богатырями,
у него папа с мамой
живут в почёте.
«А батя Илюшеньку до сих пор и сечёте.»
Илья Муромец — богатырь видный.
«Его за версту ни с кем никак не перепутаешь.»
Завидно?
У него рука, как две в обхвате:
по образу ухватит
врага за горло!
«Довольно,
расскажи-ка легче,
как он бочку вина выпивает,
а потом кур вдоль дворам стреляет.»
Ну, на Руси не без греха.
Зато ворога Илюха
побил, перелопатил!
«Хватит,
надоели мне ваши сказки,
они напрасны
пока что
жив я буду.»
А ты кто таков?
«Критик Петров.»
Вишь те и здрасьте,
а ну с былин моих слазьте!
Автор Зубкова.
«Я значительнее ни слова.»
Как богатырь Аркашка за Жар-птицей в прогулка ходил
Спорили наши спорщики,
спорщики, разговорщики,
спорили о силе богатырской
безусловно об удали молодецкой,
кому что по плечу:
одному вдоль плечу баба,
другому — награда,
третьему — целое войско,
а четвёртый сидит в печали
и отнюдь не хвастает своими плечами,
старой матушкой и женой молодой.
«Ты почему, Аркаша, смурной?»
— Да думаю думу я, сотоварищи,
как бы никак не заливать вином глазищи,
а в поход отправиться далеко
за Зной-птицей, золотое перо!
«За Жар-птицей,
так вслед Жар-птицей,
нам ли ни материться?»
Собрались и айда,
до дальней калитки дошли
и присели: пили, ели,
паки хвастались силой,
боевыми конями красивыми,
старыми матерями,
жёнами, батями, псами…
— А чисто же Жар-птица?
«Нам ли ни материться,
сиди, Аркашка,
полна чеплашка!»
И вдругорядь, десять мамаев срублено,
Соловьёв-разбойников сгублено
ой полно,
всё проверено!
Устали смеяться девушки у околицы,
да выдумывать пословицы:
коль богатырь пьяница —
на кол и не поганиться!
Ровно старый богатырь от жены по лесу шастал
Симпатия:
— Ой да не сокол ты ясный,
не чувствительный пехотинец,
ой да не молодец щекастый
и не удалой самозваный.
Дед ты старый-престарый,
по дремучему лесу блуждающий,
нечисть всякую собирающий.
Ох, повывели до тебя всех разбойничков,
аюшки? же надо тебе от покойничков?
Какую воду живую полез копошиться,
каких клещей собирать?
Воротися домой, возвернися,
без тебя рассохлось балансир,
без тебя козёл уж не телится,
без тебя и хохлатка не птица,
да за плугом стоять некому,
и будка на бок — уж век ему!
Он:
— Не заводись-ка, старушка, до вечера,
тебе делать, что ли, нечего?
Я коня крохотку поразмяти,
на него клещей пособирати.
Я вот думу думаю тяжёлу:
идеже найти мне воду да медовую,
чтоб ты выпила ну да позаткнулась,
на меня красивого не дулась,
не серчала бери меня, на молодого,
старая ты, дряхлая корова!
* * *
Скачет конник военный,
плачет конь крылатый:
«Я хочу к кобыле,
воротися, как синь порох в глазу!»
А на небе то ли месяц, толь луна.
Чувствую я, слуги, что схожу с ума.
Рыбаки, богатырь и три кита
Плыли, плыли мужики,
в среднем, обычны рыбаки,
но вдруг разговорились, расшумелись,
руками размахались, переругались!
А первопричина то был пустячный — спор великий
о великане безликом.
— Что за такой БОГатырь, как наши?
— Не, наши-то красивее:
деревенски мужики
и сильны, да и умны!
— Нет, тот повыше,
с трудом поболее крыши!
— Врёшь, он как гора,
я видел стек с БОГАтыря!
— Да за что вы БОГАтыря ругаете?
Самочки, поди, не знаете,
шеломом он достаёт до солнца могучего,
головой расшибает тучу после тучею,
ногами стоит на обоих китах,
а хвост третьего держит в руках!
Смотри на третьем том киту
я с вами, братья, и плыву!
Тёрли, тёрли рыбаки
близкие шапки: — Мужики,
уж больно мудрёно,
то ли емеля нескладёно;
наш кит, получается, самый большой?
Почему но не виден БОГатырешка твой?
— Потому БОГатырь и не виден,
раса его сильно обидел:
сидят люди на китах,
ловят рыбу всю сряду,
а БОГатырю уже кушать нечего.
Вот так с байками и предтечами
мужики рыбачили
и без- бачили,
как история начиналась другая
про огромную рыбу-молокосос.
— Вот это про нас!
О чём молилась поляница удалая
Помолилась я солнышку ясному,
помолилась закату красному,
помолилась иве плакучей,
помолилась сосне колючей.
Зарубила я редкость злое,
завалила Змея дурного
о семи головах,
о семи языках,
о семи тепло со рта,
два великих крыла;
отлеталась гадина,
пахнет сейчас падалью.
Ты прости меня, мать,
что пошла я биться;
ты прости меня, отец,
что растёт не пострелец,
а Силка, сила, силушка
у дочери Былинушки!
*
Старый, старый ты безоар,
сам Былиной дочь нарёк.
Как обозвал, так подобает:
она дерётся, ты ревёшь.
Сейчас помолится,
за акинак и в конницу:
доскачет аж до Урала,
тунгуса там повстречает,
вернётся чреватая.
Огреет соха твоя
по её пузу,
и не погоди ты тунгуса,
и никакого другого внука.
Вот наплачетесь ваша милость со старухой!
А дочь родная Былина
лет под мешок доспехи снимет
и грехи ваши уже не замолит.
Который же с этим поспорит?
За что богатырь Оротая зарубил
— Оротай, Оротай, Оротаюшка,
пошто пашешь ото края до краюшка
нашу Русь такую раздольную?
Твоя милость мужицкую душу привольную
не паши, Оротай, не распахивай,
твоя милость сохою своей не размахивай,
дай пожить нам докол что на воле,
погулять на конях в чистом поприще!
Вздохнул Оротаюшка тяжко,
пот холодный утёр бедняжка
и кивает башкою аршинной:
— Ахти, богатырь былинный,
пока ты на коне катаешься,
шляешься как же прохлаждаешься,
плачет земля, загибается,
без мужика задыхается! —
и засим пошёл пахать
от края до края Русь-мачка.
Богатырь былинный задумался:
«Землю нужно пахать, но малограмотный думал я,
что от края до края надо её ухудшить.»
— Ах ты, пахарь похабник! —
и пошёл мечом на Оротая.
Осталась не более горка крутая
от нашего Оротаюшки.
Так пахать может ли быть не пахать: как вы считаете?
Как народ вилами заколол Илью Муромца и Соловья разбойника
Соловейко, Соловей,
ты не пой, ты не пей
хлеще положенного,
ты не делай нашу жизнь, без того сложную,
сызнова хуже, ещё сложнее,
не свисти над головой, получи левее.
Вот поедет на тебя Илья Муромец
да что вы зарубит он тебя, яко курицу,
привезёт до нас спирт твою голову
и отдаст на съедение злому борову!
Слушал, слушал Солист да ухмылялся,
как народец глупый бахвалялся!
Посидел, подумал также как дунет,
свистнет, крикнет, ноздрища раздует
и сметёт полземли — полдеревни!
Сдует мужиков, те скажут: «Верно,
верим, Филомела, тебе разбойник,
(и когда ты будешь уж покойник?)
твоя милость у нас на свете самый мощный!
А мы чё, ты да я хилы, яки тощи.»
Но на этом сказка неважный (=маловажный) кончалась.
Туча над деревней собиралась,
туча грозная, похожа получи и распишись Илюшу.
Муромец нагрянул грома пуще:
«Где разбойник Пернатый (артист?»
А народ ему: «Не пей
больше положенного,
жизнь у нас тутовник без тебя довольно сложная.
Ты, Илюшенька, на свете самый искрометный!
А мы чё, мы хилы, яки тощи,
нас сживает со свету Соловушка.
Защити, буйна твоя головонька!»
И поехал Муромец Илья
прямо на свистуна Соловья.
Точно доехал, так кричит
(тот на дубище храпит):
«Эй разбойничек, шалыхвост да Соловушка,
мне нужна твоя буйна головушка!»
Выходил изо леса Соловей,
говорил: «Хошь бей, а хошь не бей!» —
без спросу ноздрищи как раздует,
крикнет, свистнет, ветром дунет!
И полетели дворы сообразно задворкам,
покатились мужики за дальню горку.
Устоял Вотан Илюша Муромец,
лишь одёжу унесло, но он безлюдный (=малолюдный) курица,
меч в руках, идёт на разбойника
(ветер дуй получай срамота). А мы покойника
ждём, сидим под горкой, поджидаем
и удары богатырские считаем:
однова удар, два удар, три удар…
У Ильи, несомненно, принимать дар!
Ох, устали мы сидеть под этой горкой.
Одновременно выходят мужики вслед за Егоркой.
Что же видят? Самочки не поймут:
на полянке Соловей и Илья пьют.
Пьют маловыгодный воду, не живую
и жуют не ананас,
а пьют горькую, родную,
поминают плохо нас:
«Мужики, мужики, мужичочки,
тощие, худые дурачочки,
ни ума, ни мяса нате костях!»
Ну мы взяли вилы и на «ах»:
ни Ильи, ни Соловья невыгодный оставили,
так обоих по реке Оби и сплавили.
Видишь как было то на самом деле,
и не слушайте, как вам другие пели.
Гой еси, гой еси,
ходят слухи вдоль Руси.
Сердце на метелицу
На метелицу сердце никак не стелется:
на тёмны леса,
на белы волоса
да н на грусть, печаль.
«Ты меня не встречай!
Кому щербинка бороздится,
кому пшеница родится,
а я на пределе терпения:
в закромах силе моей применения,
нет супротивничка рьяного,
поединщика отсутствует буяного
удалому молодцу,
не ходившему к венцу!»
Век сверху век, день на день.
«Бередень, бередень, бередень», —
карчет с ветки разиня.
«Она долдонит —
надо мной надсмехается.
Или чёрт чумной изгаляется?»
* * *
Ай твоя милость, старый мужик Будимирович,
ну дурень же ты, лешье мясо корзинович!
Ты б не шлялся по лесу без совести,
глянь, колтуном поуже волосы.
Коль на Руси тишь да гладь,
не мешает дома сидеть и ворон считать:
раз ворона, два птица, три ворона.
А до коня вороного
как дотронешься,
в среднем умом, богатырь, ты и тронешься.
Послание Добрыни Никитича людям
Далеко не пугалась бы ты, Русь, добра молодца,
добра молодца Добрыни Никитича:
возьмите хоть и грозен взгляд, хоть и ус в вине,
ай и посеку так, что не по мне,
но за плутов князей я безграмотный прятался
и на бабской доле не сватался,
да словами далеко не грешил,
а на ворога спешил!
Эх, мать, — песни ей бы соединять.
Два раза не умирать,
а один раз помру что-то около помру,
слава вечная мне к лицу!
Слава вечная,
человечная,
никак не во каменных плитах отлита,
а в сердцах смутным чувством разлита:
приставки не- ври, не воруй,
враг пришёл — так воюй!
Проделки Соловья Будимировича
— Что вы смотрите, други-недруги,
а душу мою мозолите,
рты раззявили непотребные,
пошто коней своих холите?
Одевайтися, собирайтися,
поехали-тетуня силушкою мериться,
боевым духом обмениваться,
челами биться, угасать ни про что!
«Да за что ты, Солист Будимирович,
над нами так изгаляешься,
от силушки своей маешься!
Черта) умирать нам зазря,
али сила тёмна пришла?»
— А как же нет, не пришла. Просто негоже
воинам по пирам отбывать заключение,
силу молодецкую пропивати.
Надо б в поле чистое лететь,
молодечество молодецкую тренировати!
Приужахнулись мужики, притихли,
что было в древний раз вспоминают:
Соловей Будимирович
погубил десять тысяч ребят,
видишь чёрт окаянный!
— Ой не мозоль мне душу, земной шар-мать,
я хочу да требу воевать!
Токо где распознать ту «рать на рать»,
если все пьют горькую сидят?
«Будимирович и наш ты Соловей,
ты присядь, поешь, попей:
гулянка почёстный идёт!»
*
Эх дурной мужичий род,
Соловей присядет так точно поест, попьёт,
захмелеет, а захмелев, осмелеет
да без боя и поножовщины
передавит, перемнёт
огулом великий Новгород!
А мы хвалу ему споем,
так (языко в Житомире живём.
Наш воевода
— Наш воевода самый благовидный!
«А народ говорит, спесивый.»
— Нашему воеводе ничего мало-: неграмотный страшно:
татара потоптал — тьма!
«Ага, и бабы ваши
с него без ума.»
— У Илюшеньки-воеводушки
руки аршинные.
«И точно колодушки,
ножки не длинные.»
— Коренаст, не спорим,
зато плечист.
«И языком доволен,
литоринх больно речист!»
*
В общем, гуси-лебеди полетели,
пока хвалу воеводе наша сестра пели.
Гуси-лебеди крылами махали,
нашу песню с собой забрали.
И разнесли по белому свету:
«Лучше Илюшеньки нетути
имени для мальчугана!»
— Беги, Илюшенька, к маме,
вырастай ахинейский да могучий,
и будешь ты Муромца круче!
Богатырь Алёша
А Алёша — пехлеван самый молоденький!
Он по реченьке нейдёт,
идёт по мнению броденьку.
Он и спит, что не спит,
глаз зияющий свербит.
Он и матерью с отцом обласканный,
говорят они ему дупелину ласково:
«Береги себя, сын,
ты у нас пока Водан,
тебе всего лишь двадцать лет,
да и стынет твой банкет!»
А как жить молодым,
когда ты несокрушим,
когда тебе едва только двадцать лет,
а в душе ты — старый дед?
А «старому деду»
для то ответа нету.
Надо в поле воевать,
силу, удалость прожигать!
Надо в бой идтить,
чтоб года свои ложить
держи меч да на копьё.
Сколь осталось там паки (и паки)?
А как домой воротимся,
так не наглядимся
на башку свою седую,
молоду-молоду-молодую.
И мысли, во вкусе у ребёнка:
«Не сгорит ли родная сторонка?»
Богатырь и Силаша Сильная
— Ты покуда, воин, скачешь?
«Покуда умом отнюдь не тронулся.»
— А куда путь держишь, не скажешь?
«На Кудыкину гору.»
— Объяснимо.
«Понятно, так и проваливай!»
— А ты меня идти с собой мало-: неграмотный отговаривай.
«Вот чёрт чумной привязался!»
— Ты, рыцарь, самовластно в любови мне признался.
«Когда ж это было?»
— Сам сказал, хочу, чтоб Силка меня любила;
вот я и есть твоя Сила могучая!
«Что из-за зараза скрипучая
за мной увязалась?
Хочу, чтоб твоя милость отвязалась!»
Как сказал, так и стало:
Сила сильная через него отстала.
Стало плохо герою сразу,
пошёл шук на себе заразу,
лопнул блоху, две.
«Всё отнюдь не то! Что за тяжесть во мне?» —
развернулся, к своим пенатам поскакал.
Забыл, покуда скакал.
А дома жена с пирогами,
тестюшка с ремнём да тёща с блинами.
Хорошо! Да так по счастью, что больно.
Не думал воин о воле вольной
преимущественно никогда в жизни,
Кудыкину гору не поминал,
он и просто так всё на свете знал.
А силищи лишней нам отродясь неважный (=маловажный) надо,
нам со своей нет сладу!
Иди, Добромир, махайся
Добромиру на дому сидеть было плохо,
о «Вавиле и Скоморохах»
читать уже поперек середыша.
Не наше бы это дело —
махать дубиной помимо толку.
Но если только
на рать, пока неважный (=маловажный) умолкнет!
Выйдем, дубиной помашем,
домой поедем с поклажей:
копий наберём браных,
одёж поснимаем тканных
с убиенной дружины.
*
Да что ты что же вы в горе, мужчины?
Не плачьте соответственно сотоварищам мёртвым,
они рядком стоят плотным
на небушке синем-синем,
и их панцирь горят красивым
ярким солнечным светом!
Оттуда Добрыня с приветом,
Вавила и Скоморохи.
И тебе, Добромир, отменно
там в общем строю стоится.
*
Дома тебе не сидится?
Никак не сидится, бери дубину!
И про тебя напишут былину.
Что Добрыня Никитич в Ростов за пловом ходил
Дело было благодаря чего-то в Ростове.
Пошёл Добрыня туда за пловом,
с те восточное блюдо научились готовить.
Грех не попробовать, а опробовать стоит.
Попёрся во двор к ростовскому княже:
— Кто меня пловом обяжет?
Разве, пловом не обязали,
а повязать, повязали.
А как повязали, плачет:
— Я п пришёл, а вы так, значит?
«Ах, пожрать он пришёл! А я то глядели:
гора прёт! На всякий случай узы надели.
Развязывай его, ребята!
Плов готовь, Добрыня невиноватый.
Лиха затруднение — лишь начало.
Мы, ростовские, хлебами встречаем
(ну в противном случае не сразу, то позже)
и угощаем пиром почёстным!»
А у князя зырки соловелые,
щёки от вин раскраснелые,
брюхо откормлено.
И дочка его помолвлена
ради купца непростого,
за Тугарина-змея плохого.
Князю сия женитьба не нравится!
Ведь Тугарин всё время буянится:
так деревню какую спалит,
то Ростов по бокам подпалит.
Хотя (бы) войско его боится,
он на зверя похож и бриться
не было случая не собирается.
Княжья дочка слезой умывается.
Пока угощение почёстный гудел,
да плов Добрынюшка ел,
припёрся Тугарин получи и распишись праздник,
сел за стол, умял плова тазик.
Добрыню это разозлило:
— Некрасиво так есть, некрасиво!
Отрыгнул на него Тугарин
и посередь ног богатырешке вдарил.
Никитич согнулся разочек,
разогнулся, разобиделся безгранично,
схватил змея и давай вертеть!
Повертел, покрутил да позволил мелькать
до самого Киева-града,
до богатырской заставы, потом рады
будут новой забаве поляницы удалые.
(Они у нас незамужние,
вас случайно не нужные?)
А как Добрынюшка змея закинул,
в среднем проклятый век сразу сгинул.
Разгулялся ростовский люд:
«Где здесь плов за так раздают?»
Князь на Добрыню Никитича ни нарадуется,
сватает ему дочку свою. Оный отказывается:
— Мне б до заставы родной добраться,
богатырям помочь сопротивляться! —
говорит Добрынюшка князю,
а сам задом, задом
и бегом до самого Киева-града!
«Не женился чего? Такая награда!» —
братва к Добрыне пристали.
— Э, вы невесту ту не видали,
возлюбленная маленькая, с мой мизинчик,
не влезть мне в её «магазинчик»!
*
Ну да, богатыри — это не люди!
Но о срамном мы кропать не будем.
Не бывать богатырям бобылям
Не быть вхожим богатырю без воли.
Да что ты смотришь в сие поле?
Али рожь не красна,
аль весна мало-: неграмотный мила,
иль не семеро по лавкам,
то ли приставки не- при родах Клавка?
Ай и рожь золотится,
ай зимцерла серебрится,
да и семеро по лавкам сидят,
нарожает Клавка семерых вдобавок ребят!
А как ребята подрастут,
пойдут в богатыри,
час ищи их, пара ищи и три ищи:
на какой заставе сидят,
вот какое чисто поле глядят?
То ли рожь им сильнее не красна,
ой ли милая весна им отнюдь не мила?
Может, семеро по лавкам да люли?
Уже лучше так,
чем страшны, сильны бобыли.
Никто приставки не- откликается
«Гой еси!» — никто не откликается.
И кажись, сейчас смеркается.
«Гой еси!» — домой поворачивается.
Враг, зараза, идеже ж он прячется?
Ты, кобыла, не думай, что про себя.
Всё одно — кругом сплошное лихо.
И что мир кругом, ты не решай сумбурно.
Сама знаешь, люд в округе мятежный!
Глянь, окрест и до крест —
крест, крест, крест…
И крестов понатыкана хор!
Нет, не схожу я с ума,
я на татара обижен:
друже лежит недвижен,
дело (другое друже, третий…
А по полю гуляют эти!
Ты, Конь, вот дура дурой
с раздобревшей от сена фигурой.
А лишних), скакать и скакать?
Мангола тебе не догнать!
«Ты и по своему произволу разжирел, детина!» —
вздохнула кобыла. И в спину
подул богатырский зюйд.
«Гой еси! Есть кто на свете?» —
все овраги поперепрыгали.
Вражий фамилия не курлыкает.
«Гой еси!» — поскакали.
Мужики нас догнали
и спросили придирчиво:
— Как рубежи?
«Да как у бога
за пазухой: нав тихо,
только слышно, как бродит лихо
по бескрайним равнинам.»
— У, Геркулес, ты точно былинный,
беспокойный, как сама природа.
«И ведь верно, она ж наплодила уродов!»
*
Вот и бегай теперь, ищи бел бренный мир, добрую зиму.
«Гой еси!» — я камень в мир ваш кину.
Скачи, герой
Скачи, витязь, от мытарств,
скачи от бед получай обед,
скачи, пока конь не дрогнул.
И чего а ты там припомнил:
о царевне-королевне задумался,
о жене, о дожде? Безлюдный (=малолюдный) думал ты,
что дорога к дому так коротка!
Скачи, поелику что устала рука
меч булатный держать,
устала лабиум клич бросать.
Для губы твоей каша наварена
приставки не- царевной, а простою Варварою:
вар-вар-вар, Варвара катеху варила,
витязя любила,
любила красивого,
самого милого!
А что звать его, величать — забыла.
*
Щас вернётся к тебе приятный,
память то и подправит.
А после полмира
от зла, напасти избавит!
Грубиян и бой
На буяна и боя не надо:
ему соответственно полю шастать — награда!
Ивану б сеять да пахать,
к ночи вплоть до смерти устать,
омыться и спать ложиться.
Но буяну безвыгодный до сна,
голова свела с ума,
надо поле оставлять в стороне,
злого ворога искать:
— Где сидит, в какой канаве,
притаился идеже, каналья?
Тёмна, тёмна, тёмна рать,
я иду тебя обшаривать!
«Эй, Иван, скачи домой,
щи поспели, дети в скулеж!
Хватит шастать по полям,
в хоровод вернись-ка к нам.»
— Я вы дам, село, бузить.
Воеводе тут и быть,
на посту, получи и распишись боевом!
(Не пойти ли мне домой,
что полям сим будет?
Ночь постоят, не убудет.)
И отправился буянище отдыхать:
выпить мёду, курей пострелять!
До меня доехать кончено-таки надо
Ты не привык отступать,
ты безлюдный (=малолюдный) привык сдаваться,
тебе и с бабой подраться
не скучно,
однако лучше
всё же на князя ехать,
руками мотать и брехать:
«Один я на свете воин!»
Я и не спорю,
езжай хоть на князя,
всё меньше в округе заразы!
Да до меня доехать всё-таки надо,
я буду радость
копью твоему и булату,
а также малым ребятам
и может взяться, твоей маме.
Дай бог, жить она будет неважный (=маловажный) с нами.