«Ох уж это мне интеллигенция!»: Георгию Буркову исполнилось бы 85 лет

Ахти, Бурков, — томно протягивают советские женщины и принимаются вспоминать.

Алкоголика-ретушера Петю с «Зигзага удачи», подсчитавшего: «На эти деньги ты можешь расхватать 3484 пол-литры и остается 92 копейки на закусь». Река губошлепа в растянутом свитере из рязановского «Гаража»: «Я после машину родину продал!». Прокурора в «Стариках-разбойниках», вечно перевязанного с загадочной бандитской пули. И конечно, — собутыльника, закутанного в утирка из «Иронии судьбы»: «Паша, я никогда не пьянею»…

А опосля еще и еще, и еще — у Георгия Буркова ведь куча ролей в кинолента. Обаятельный, с помятым «всегдашним» лицом, он играл забулдыг и пьяниц, же при этом снискал славу Гамлета советского кино и стал, боязно-сказать, секс-символом.

Едва взглянув на Буркова, Дар Бога Рязанов припечатал: у вас идеальная внешность спившегося интеллигента. Рекомендательное письмо закрепилась так, что в других ролях актера уже пустое место не представлял. Само собой, ему хотелось сыграть и Гамлета, и Бузан Кихота… Но побороть образ алкоголика Пети из «Зигзага удачи» безлюдный (=малолюдный) получилось.

Да и надо ли было. Неважный (=маловажный) получивший народного артиста по званию, он стал народным артистом вдоль сути.

Удивительно, как распределяются зрительские симпатии. В истории киноискусство существовали и более сильные личности, талантливые актеры и обаятельные сильный пол, которым, однако не суждено было стать национальным героем. В такой степени какойон, национальный характер?

В первую очередь — феноменальный везунчик. Маловыгодный только Илье-Муромцу можно было до тридцати полет лежать на печи, а потом — пойти геройствовать. Любимое дитятко состоятельных родителей, Бурков, как бы сказочный герой, выжидал до тридцати трех лет в иностран Перми. Образования так и не получил. Четырежды поступал в театральные вузы. Взяв четыре раза не принимали: подводил пермский говор. А однажды и сказали: «Молодой прислуги), не приходите. Не ту профессию вы выбрали». Хотя если Людмила Гурченко свой харьковский прононс извела опосля и кровью, то Георгию нужно было только подождать. Взрослым человеком, которому сделано поздно начинать сначала — сорвался, поехал в Москву и -неожиданно -стольный) град ему покорилась. Москва ведь — тоже женщина.

Женщины ему помогали, покровительствовали, оберегали.

«Я испытывала к нему нежную жалость», — признается спутница) (жизни), Татьяна Ухарова. «Какая-то покровительственная и жалеющая улыбка блуждала после ее губам», — пишет Бурков о своей первой женщине, обозначенной в дневниках инициалом Г. И хоть на поездку в Москву его сподвигла женщина — столичная журналистка, разглядевшая «самородка» и рассказавшая о нем режиссеру Борису Львову—Анохину.

Во благовременьи, режиссер, полюбивший Буркова «как отец своего дитя», ежемесячно платил самородку с провинции зарплату из своего кармана, пока не нашлось деревня в театре.

К юбилею актера в Перми переизданы его дневники с предисловием жены, актрисы Татьяны Ухаровой. Еженедельник Буркова рисуют нам образ инфантильного, неприспособленного к жизни человека, прожектера. Бурков хочет характер актером, режиссером, писателем, хочет создать свой театр, хочет откатиться в изгнание и путешествовать по России, хочет «бороться за подлунная и стать общественным деятелем… дружба народов, сближение (1962) али «написать цикл романов «жизнь моих современников» основная обсуждения) — преображение СССР на пути к коммунизму», а то вдруг становится ярым антисоветчиком… «мы живем получи и распишись чужой территории, нашу Родину оккупировали коммунисты». Все сие и трогательно, и грустно. Он сам был — словно пиранделовский деюн, бродящий в поисках автора. Но — снова везение — Бурков ес этого автора в лице Шукшина. «Макарыч», как называет в дневнике, увидел в нем своего хранимого богом героя. Из-за этого и лучшие роли Буркова сыграны в шукшинских фильмах. «У него невиданный талант: по-настоящему демократичный, понятный любому зрителю, а одновременно с тем — умный и тонкий… Он памятлив народной мудростью, мудр народной мудростью… Диковинка, что может такой актер, когда попадает на свою стезю, — писал Шукшин.

Великий «Макарыч» и смертью своей привязал к себя своего «Джорджоне». Автор умер. Любимый герой первым обнаружил его бездыханное макротело.

Чувствовал ли он свою незаконнорожденность по отношению к театру? Может, из-за этого злился в дневнике, может, потому старался быть лучше всех. И, как мне видится, поэтому часто был неблагодарен. «Пройдет время… И Доронина достаточно вспоминать, что играла со мной в одном спектакле. С гордостью». А раз, вернувшись с репетиций в ночи, провозгласил жене — «ну, что я говорил, я в белом, а твоя милость в говне». Она — не упрекала. Красавица, вдвое моложе, похожая для Ольгу Будину в лучшие годы, бросила все, стала Жоре следующий матерью: «Я не занималась карьерой, а просто ходила после ним из театра в театр».

Такой он, герой. Нытик, страстотерпец, не борец, не трудяга, инфантильный провинциал в белом, едущий не на белом коне, а на бабе, которая постоянно будет в тени и прочем. Но — вот парадокс. Сегодня получай экране достаточно и мужественных, и красивых, и героев. А недотепы и философа Буркова налицо денег не состоит. И потому скучают. И потому любят. За то, что, по всем вероятностям бы, как все, а между тем — единственный.