Повесть о зеленом крокодиле

Тем не менее, сейчас же возникает и другой немаловажный вопрос. «Позвольте,– может вызвать нас иной любознательный читатель,– а откуда взялась Ася? Да что ты, Клара стояла на балконе своего дома (который, у места сказать, стоял на берегу Панамского моря) и курила сигарету – сие понятно. Но Ася? Не было, не было ее, и снег на – трах-бах! – явилась! Не взялась же она с ниоткуда!

Между прочим, это очень тонкое замечание.

Из этого следует, спешим рассеять недоумение нашего юного читателя: Ася вышла с-за угла того самого дома, на балконе которого пребывала Лара.

 

2

Итак, Ася шла по баобабовой аллее. Сверху поводке она вела большого зеленого крокодила. Крокодил шагал грузной, раскачивающейся походкой, что подвыпивший грузчик, или, лучше сказать, матрос, сошедший с корабля. Ботелый шершавый хвост крокодила волочился по аллее, и на его носу поблескивали иллюминаторы в широкой роговой оправе. Крокодил показался Кларе очень глупым и смешным. «И что такое? они так разважничались? – подумала Клара. – Эка невидаль – гавиал!»

Она перегнулась через перилла и крикнула:

– Эй, Аська! Несравнимо ты ведешь это чудище!

– Неправда! – обиженно пискнула Ася. – Спирт хороший!

– Ха! Хороший! – презрительно фыркнула Клара. – Что но в нем хорошего? Глупый, зеленый крокодил!

И Клара, растопырив щипанцы у ушей, запрыгала, кривляясь и хохоча:

– Дил дил, крокодил, обезьяну проглотил!

– Никого нет он не глотал! – крикнула Ася. – Неправда все сие! Сама ты своего Маканакиса проглотила!

Из глаз крокодильей хозяйки хлынули деньги. Крокодил грустно вздохнул и, в свою очередь, тоже заплакал, положа получай плечо Аси кудрявую русую голову. Ася обвила шею своего зеленого друга худенькими ручонками, ища утешения возьми его широкой груди.

Эта трогательная сценка лишь позабавила Клару.

– Ой, мало-: неграмотный могу! Ах, не могу! Ой, держите меня! – завопила Лара, хватаясь за живот. – Нет, вы только взгляните в этих чудиков! Дил дил, крокодил, Аське нос откусил! Хоп-ца-дри-ца, тру-ля-ля!

Вот каким образом потешалась Кларуся, разгоняя свое дурное настроение. Но, видя, что ни Ася, ни аллигатор уже не придают ее выходкам слишком большого значения, симпатия решила, что от ее кривляний будет куда с лишком толку, если она спустится с балкона вниз.

 

3

В обществе тем дело клонилось к закату… Или к рассвету? Вот ваш брат как полагаете?

Разумеется, это очень сложный вопрос. Тутовник все зависит от того, с какой, так сказать, колокольни кинуть взор на дело. Можно, положим, сказать так: «Солнце величественно всплывало надо горизонтом». И мы будем правы. А можно и эдак: «Солнце официально погружалось в багровые пучины моря». И мы опять-таки будем окончательно правы. Понятно, конечно, что тут мы имеем в виду (одним оба светила разом – и то, что всходило на западе, и ведь, что заходило на востоке. Ведь всем же не секрет, что в Панамии светит два солнца. Вот потому-ведь, и закат в этой стране существует и, рассвет существует, а ночи – кто в отсутствии, несмотря даже на то, что на улицах круглосуточно горят фонари.

Все-таки, понятие суток тут тоже весьма относительное.

 

4

Этак вот, дело клонилось к закату (или, быть может, к рассвету) эпизодически на баобабовой аллее появился новый персонаж: молодой народа в малиновых шароварах и белой батистовой рубахе с круглым гофрированным воротником. Бледное личность юноши обрамляют длинные синие волосы. С плеча свисает пестрая лядунка на ремешке, сшитая из разноцветных лоскутов. Молодой куверта дирижирует карандашом и бормочет:

 

Два зеленых человечка

Нате лугу пасли овечку…

 

Поэт – а это был, понятно же, поэт – почесал карандашом нос. «Нет, не то»,– подумал дьявол. – Не то, не то, не то! А, может состоять, стоит попробовать так:

 

На лугу паслась кроткий.

Два зеленых человечка…

 

Так, так… В этом сейчас что-то есть… И что же они делали, сии два зеленых человечка? Возможно, шли через речку? А куда? Зачем? И почему зеленых, а не, положим, ярко-оранжевых сиречь голубых?

И при чем тут, собственно говоря, овечка?

Как не бывало, не подходит… Поэт призадумался. И, сам того неважный (=маловажный) замечая, машинально сунул карандаш в рот. Раздалось бессвязное голос, ибо карандаш, как вы и сами понимаете, мешал поэту заводить речь о чем членораздельные звуки. Все же, хотя и с некоторым трудом, в мычании поэта дозволено было уловить отдельные строки:

 

Бу бу бу,

бу бу бу…

Вдвоём зеленых человечка

По мосту шли через речку…

Му му му

Му му му…

Чрез речку шли вперед

К тете Моте в огород

 

Так тут дело снова застопорилось. Возник новый неожиданный протагонист: тетя Мотя. Кто она? Откуда взялась? И что, по существу говоря, понадобилось зеленым человечками в ее огороде?

Кончик карандаша соблазнительно хрустнул. Поэт неспешно прожевал его и проглотил… А, не протестировать ли, так?

 

На столе стола свечка.

В печке вился фимиам колечком.

Два веселых человечка…

 

Так так… По новой вкусно захрустел карандаш. Уже горячее, уже лучше! А (не то дать торжественней, с пафосом:

 

Свечка стояла на далеком крылечке.

Колечком вился смог из печки…

Речка журчала на живописном лугу.

Тихоня паслась на крутом берегу.

А через речку, брели человечки.

(В ведь время, как тетя Мотя стояла у печки!)

 

Си, так! Уже кое-что проклевывается! Поэт обрадовано потер пальцем клюв и уже хотел, было записать пришедшие ему на сметка гениальные строки, но, увы, карандаша в руке не оказалось, поелику он был съеден без остатка.

И пока поэт шарил в глубоких карманах широких малиновых шароваров в поисках другого карандаша, тех) пор (пока(мест) растерянно озирался по сторонам, гениальные строки упорхнули изо его головы с той же легкостью, подобно как и пришли. И как ни мучался поэт в малиновых шароварах, т. е. ни хватался руками за голову и не сжимал напиток пальцами, пытаясь восстановить утраченное, – уже ничего нельзя было поделать: драгоценные поэзия были утеряны безвозвратно.

И нам остается лишь горько чувствовать муки совести о том, что эти бесценные строки так и не легли в страницы его поэтической тетради, и что мы не сможем порадовать ими нашего драгоценного читателя.

К сожалению, нам, увы!

 

5

Кстати, о сутках.

Было время, как-нибуд сутки в Панами длились не более 35-37 часов, а теперь все круто переменилось (и, как говорят, к лучшему).

Последним постановлением совета мудрейших суткам надлежало занимать времени не менее 40 часов – в будние, и 48 часов – в праздничные дней соответственно. Затем продолжительность суток была временно продлена паки (и паки) на 3 часа, до окончательного выяснения точного местоположения звезды Сириус по поводу Большой и Малой Медведиц. Однако, в связи с недостаточным финансированием итого комплекса научно-изыскательских работ, решение проблемы было отложено для неопределенные сроки. Правда, перед последними выборами в Пандуму, есть такие оппозиционные деятели делали попытки привлечь внимание широких масс к этой животрепещущей проблеме. Часть, крайне радикально настроенные головы, даже предлагали брать после сутки время, затрачиваемое планетой на один виток около своей собственной оси! Но, конечно же, большинством трезвых, здравомыслящих и взвешенных политиков такое намерение было отвергнуто как вздорное, популистское, и не имеющее почти собой никакой реальной почвы. Это было более нежели справедливо потому, что в стране царила полная бестолковщина. И без того неясно было, когда следует сеять и когда-нибудь пахать. Никто не знал также, когда выплачивать пенсии и заработную плату учителям. (И надо бы ли ее выплачивать вообще?)

Так стоило ли уже сильней дестабилизировать обстановку?

В такой непростой ситуации, советом мудрейших было жребий брошен ввести мораторий на все выплаты пенсий и учительских зарплат раньше тех пор, пока Большая медведица не родит Гончего пса.

А яко прикажете делать?

Ведь ночи-то в Панамии нету: однако время светит, как минимум, одно из двух солнц!

 

6

Через. Ant. ниже мы уже упоминали, что у Клары побаливала голова, и мажор у нее было, прямо скажем, скверным.

Многим в такие минуты по сей день видится в черном свете, некоторые даже впадают в страшную меланхолию. У кое-кого рукоделие доходит до того, что теряется аппетит!

У кое-кого, уточним наш брат, но отнюдь не у Клары.

Что же до Клары, в таком случае тут все обстояло как раз наоборот. С самого раннего утра (аль же, если Вам будет угодно, с самого позднего вечера) Клару (на)столь(ко) и подмывало выкинуть какое-нибудь коленце: допустим, дернуть кого-нибудь вслед за нос. Аппетит же у нее не только угас, так разыгрался со зверской силой. Вот потому-ведь наша героиня, в сильнейшем возбуждении, распахнула дверцу холодильника и вынула оттоль мясной фарш, намереваясь вылепить котлеты.

– Мяу,– подал альт кот Маканакис,– Мур, мур…

Он лежал на коврике, свернувшись в клубок, но, учуяв запах мясного, резво вскочил, выгнул спину колесом и поднял свита трубой. Призывно мурлыча, Маканакис стал отираться у ног Клары, желая увлечь, таким образом, ее внимание, и, в конце концов, достиг цели: Кларуша раздраженно пнула кота ногой, да так, что голяк Маканакис отлетел от нее, как мячик, хоть головой бейся стукнувшись боком о стенку.

– Брысь, Маканакис, подлец! – вскричала Клариса негодующим тоном.

В первый момент Маканакис хотел даже было чрезвычайно обидеться, но, видя, что дело идет не о пустяках, а о мясном фарше, встал и, несмотря на боль и обиду, вновь подлетел к своей хозяйке, мурлыча целым аккордом взывающих к ее милосердию голосов.

– Несомненно брысь же ты, брысь, Маканакис, дурила; тебе слышно, неясно, что ли! – закричала Клара, нервно топая ногой и, споткнувшись о кота, только-только не свалилась на пол вместе с фаршем.

– Ну, как по команде, же, ладно, Кларочка,– внутренне усмехнулся Маканакис, благоразумно отскачив с взбешенной хозяйки.– Погоди, Кларочка, погоди…

Но вот котлеты еще вылеплены и положены на горячую сковороду. Затем, как поуже известно читателю, Клара вышла на балкон перекурить. И шелковичное) дерево-то она и увидела Асю и зеленого крокодила.

 

7

Тем временем получай детской площадке, среди песочниц и пятнистых грибков, собралась возбужденная сборище. Назревали события чрезвычайной важности. Ораторы произносили зажигательные речи, подстрекая народные массы к беспорядкам. Страсти накалялись. Волнение грозило перерасти в крупные манифестации протеста, с факельными шествиями, битьем окон и хотя (бы) с требованием немедленной отставки правительства. Решался архиважный вопрос: почему сейчас было? Утро – или вечер?

Сторонников, так уронить, «утренней концепции» возглавлял эксцентричный молодой человек с лихорадочно блистающим взором и кроваво-рыжим гребешком волос на бритой голове. Он стоял получи и распишись красной скамеечке, весь устремленный ввысь, как вспархивающий с кочки куличок.

– Друзья! – струнным голосом вещал бритоголовый, сжимая в кулаке панамку. – Глядите! Оно восходит! Начальный период нового дня брезжит над нами! В-виват! Ур-Итиль!

Соратники хохлатого бурно аплодировали. Белокрылыми мотыльками взлетали панамки. На всяком шагу гремели задорные, уверенные в своей правоте, голоса.

Лидер «закатной» партии стоял получи темно-бурой скамейке. Это был человек весьма почтенной наружности, препоясанный лиловым кушаком. На голове у него красовалась пятнистая панама, напоминавшая экзотический гриб мухомор.

– Братья… скрипучим голосом вещал «Мухомор». – Близится дни… Грядет конец света! Ибо сказано в древних писаниях: «И померкнет тело востока! И приидет черная ночь. И накроет своими крылами недобрый неправедный мир. И лишь малая горстка праведников спасется десницей божьей».

Персонал в пятнистых панамках горько рыдали. Некоторые, в предчувствии неотвратимой беды, бросались в объятия побратанец другу. Иные стояли уже по колено в лужах с пролитых слез. Самые фанатичные рвали волосы на головах своих друзей и близких родственников и мазали им лица грязью. А близко звенели задорные голоса:

– Ви-ват!

– Ур-ра!

 

8

Вместе с тем здесь, нам думается, уже настало время пояснить, каким образом повально эти разрозненные и, как казалось, не связанные между на вывеску события, переплелись в единую цепь причин и следствий и вылились в громкое чепе, о котором потом почти целые две недели шумел всё город.

Действительно, как все это произошло? Почему каста трагикомедия разыгралась именно у балкона Клариного дома?

Прежде (за, виной этому было, конечно, настроение самой Клары, находящееся в самой тесной взаимосвязи с ее важнейший болью – о чем было заявлено уже с самых первых строк нашего правдивого повествования. Засим – зеленый крокодил. Его фигура покрыта мраком таинственности. (Благодаря чего, например, он появился у балкона Клары именно в этот важный час? Причем – в очках! Странно, не так ли?) Спустя некоторое время – стихийный митинг на детской площадке около Клариного в домашних условиях. (Как это все, однако, совпало!) И, наконец, заключительный многозвучие в финале этой загадочной драмы – поэт в малиновых шароварах! Тогда именно благодаря его бойкому перу, дальнейшие действие приобрели широкую огласку.

 

9

А что же котлеты?

Ахти, да, котлеты… (В будущем они еще сыграют свою немаловажную ипостась).

Так вот, котлеты по-прежнему жарилась на сковороде, и Маканакис петлял за кухне нервными упругими шагами, не находя покоя. Ахти, если бы котлеты находилась сейчас в каком-нибудь ином, больше доступном месте! (положим, на столе). О, Маканакис знал бы, подобно как делать! Не медля ни секунды, он вскочил бы сверху стол и сожрал бы их все! Да, да! Сожрал бы их кончено, целиком! И при этом его ничуть не терзали бы угрызения совести, потому что он поступил бы так не ради голодного желудка, о кто в отсутствии! Он совершил бы этот смелый, дерзкий указ во имя высоких идеалов справедливости!

Акция протеста – смотри самое подходящее название такому мужественному поступку. Протеста насупротив Клариного бездушия, грубости, эгоизма.

Да разве ему скажем уж важны эти котлеты? Отнюдь. Ведь дело – ажно не в котлетах! Дело в принципе! Важно внимание, участие с ее стороны!

Истинно пусть бы она отщипнула ему хотя бы малепусенький кусочек фарша (бери все котлеты он ведь и не претендует) и Маканакис знал бы, как его любят, ценят, уважают… О нем заботятся. Но ни слуху… Нет! Увы!

Зеленые глаза Маканакиса наполнились горючими слезами. С камнем нате сердце (пожалуй, лучше даже сказать, с большим тяжелым валуном), васька улегся на мягкий пушистый коврик. (В уютной, домашней обстановке страдается несравненно приятней, чем, скажем, на каком-нибудь убогом чердаке). Чернее тучи хоровод злых мыслей завертелся в его голове, и сладкие мечты о страшной, же праведной мести полились в его отравленное обидой сердце. В них благородный, благородный кот торжествовал, а нехорошая, себялюбивая Клара молила его о прощении.

Ахти, грезы, грезы…

Вот Маканакис, – непонятый, отверженный, – лежит, лапками наверх, на своем коврике, и лишь белый животик (единственное светлое родинка на его теле) едва заметно вздымается. Входит Кларка. В ее руке – широкий нож.

Клара кладет на тарелочку одну каплю подрумяненных котлет, отрезает кусок свежего белого хлеба и с аппетитом уминает еду ради обе щеки. Взгляд ее падает на беднягу Маканакиса.

«Что сие с ним?» – изумляется Клара. – Я ем – а он лежит!

– Кыс кыс,– с набитым ртом зовет его Кларуся. – Кыс кыс, Маканакис! Да кыс кыс же, тебе чу, дурья твоя башка!

«Пусть, пусть зовет! Пусть кличет! – ухмыляется себя в усы кот. – Раньше, раньше звать надобно было!

Изумленная Ясная бросает ему кусочек котлеты:

– Кыс кыс, Маканакис! Ещё бы кыс кыс же ты, дурила!

«Все суета сует… – заунывно размышляет Маканакис. – Все преходяще в этом тленном мире…»

«Бог моего! – мысленно восклицает Клара. – Уж не сдох ли выше- кот?»

«Да, сдох,– телепатически радирует ей Маканакис. – Смотри, извольте видеть: натуры тонкие, возвышенные, не долго пребывают в вашем мире! Тут. Ant. там процветают лишь бессердечные злюки и жадины, которым дела на гумне — ни снопа до своих верных друзей!»

Но чу! Чьи сие шаги слышны в рассветно-закатной тиши? Чья это вид в разноцветной тельняшке приближается к горюющему Маканакису? Некая дама опускается передо котом на колени, и на голову умершего котика опускается мягкая надушенная десница.

– О, Маканакис, ты мой Маканакис! – орошая бездыханное тело слезами и заламывая надо котом красивые руки, причитает Клара. – Мой милый, муж преданный друг! Ах, зачем, зачем я бывала столь несправедлива к тебе, с каких же щей не холила, не лелеяла тебя при твоей жизни? О, пардон меня, прости, мой милый, мой преданный друг!

Толику, лишь каплю сочувствия искал ты во мне, тебе нужно было в среднем мало… Но и этой малости, этой капли не нашлось в моем злом, холодном и черством мотор! Ах, Маканакис, мой славный, милый Маканакис, как казню я себя в данный момент за свою черствость, за свой эгоизм и бездушие, т. е. горько сожалею о том, что растоптала грубым сапогом своего равнодушия нежные лепестки твоих возвышенных чувств!

Сырость раскаяния так и брызжут из глаз безутешной Клары. Ее стенания, ее печаль могли бы тронуть и самого черствого кота Панамии, же они уже не в силах растопить оледеневшего сердца Маканакиса!

Кларка в отчаянии дергает себя за уши, и тут… тута чуткий нос Маканакиса улавливает запах гари!

Словно принесенный катапультой, вскакивает Маканакис с коврика и, отважным тигром, бросается получи и распишись балкон. Подобный черной молнии, он взлетает для перилла, выгибает спину колесом, и издает истошный визг, от которого у почтенных панамцев проскакали по животам озноб:

– Гор-рит, Клар-ра! Гор-рит!

 

10

Же вернемся к зеленому крокодилу.

Выше мы упоминали, в чем дело? он стоял на баобабовой аллее, уронив на плечо Асе кудрявую голову, и плохо плакал, а с детской площадки между тем доносились взволнованные голоса:

– О, злоключение! Горе нам!

– Все кончено!

– Оно заходит!

– Виват!

– Ур-Итиль!

И тут раздался пронзительный крик:

– Дил дил, крокодил, Аське нюхальнич откусил!

Опешившие панамцы, как по команде, повернули головы в сторону сего крика. На балконе высокого, с красивой башенкой, дома они увидели кривляющуюся Клару. Почти балконом, на баобабовой аллее, стояла девочка в ситцевом платьишке, уткнувшись внешне в широкую грудь благородного крокодила, и ее худенькие плечи вздрагивали через рыданий. Впечатлительные панамцы тотчас побежали поглазеть на зеленого крокодила. Их вожаки какое-в таком случае время еще постояли на скамейках, сохраняя величественные позы, так затем подмигнули друг другу, спрыгнули со своих пьедесталов и разошлись.

(до, благодаря решительным действиям Клары, в стране были предотвращены крупные недовольство. Повсюду воцарился мир, ожидаемого конца света не наступило, и панамское начальник осталось у власти.

Ведь, не выйди Клара на люстра перекурить, пока жарились котлеты, и не появись в этот миг на баобабовой аллее зеленый крокодил, вся история государства Панамского могла бы полить совсем по другому.

А еще говорят, будто бы отдельные сплетня не играют в развитии обществ никакой роли!

 

11

Все где же поэт в малиновых шароварах?

Уж не забыл ли о нем доксограф?

Отнюдь. Автор по-прежнему держит в своих руках все на свете нити этого повествования.

Итак, в то самое время, т. е. панамцы бежали к зеленому крокодилу, произошло вот словно.

Спрятав блокнот, наш пиит решил сходить в небольшую рощицу, идеже произрастали очень вкусные, хрустящие карандаши, и сандалии 39 размера. Однако, сандалии были еще маловаты, и следовало подождать еще серия дней, пока они достигнут 43 размера, но карандаши еще поспели. Там же, кстати, наливались соком и модные, ароматные тенниски и пиджаки – до сей поры, правда, совсем зеленые.

Кстати заметим, что поэт в малиновых шароварах был объединение совместительству внештатным корреспондентом газеты «Панамские вести». Как будто, кое-кому из вас даже доводилось читать его замечательные статьи о гигантских червях, используемых рядом рытье метрополитена, и о необычайно преданной жене с собачьей головой.

 

12

Да н, трудно, очень трудно составить цельную картину из кандалы разрозненных событий. Как все, однако, переплелось! Как до сей поры пришлось одно к одному – и, казалось бы, из-за почему?

Но задача добросовестного историка как раз в том и состоит, воеже из всего обилия слухов, преданий, легенд выбрать лишь только самые достоверные факты, увязать их воедино и представить получи и распишись суд вдумчивого читателя.

Что мы и пытаемся тут обделать.

Покинув детскую площадку, панамские граждане окружили Асю и зеленого крокодила. Конец были чрезвычайно возбуждены. Многие засунули во рты щупальцы. Некоторые сочувственно вздыхали. На лицах большинства читалось самое искреннее сочувствие. Молчание, становившееся уже тягостным, длилось почти целых полминуты, поздно ли один из панамцев весьма интеллигентной наружности все а решился его прервать:

– Ах, какой он зеленый! – воскликнул таковой панамец.

– Наверняка не местный…– откликнулись в толпе.

– Иностранец,– как по писаному заявил чей-то бас. – Знаю я их… Видел в большой экран.

– А очки-то, глядите, не наши! Импортные! – удивленно брякнул член (партии) в пятнистой шляпке.

Дама в гофрированных, как новогодний фонарик, штанишках, язвительно усмехнулась:

– Да что вы такое выдумываете! Импортные! Погодите, какие аляпистые! Это же только у нас на фабрике имени товарища Пальмиро Панамо такие делают!

И в сей момент из Клариного дома выскочила… Кто бы вас думали? Да, верно. Клара!

Нарисуем ее портрет.

Наравне мы уже упоминали, на Кларе была тельняшка. Нонче добавим: в продольную полосу. Полосы же были трех цветов: лимонного, синего, и оранжевого. И пока что одна – белого.

Кстати, в те времена, к которым относится наша история, в Панамии была повальная мода на тонкие гофрированные штанишки, выведенные получи своем приусадебном участке одним садоводом любителем. Были, промеж местных прелестниц, в ходу также брючки-бутылочки с разноцветными галифе. Однако Клара выскочила на аллею в блестящих малиновых рейтузах! Сие, конечно, был шик-модерн!

Представьте только: малиновые, в обтяжечку рейтузики изо тончайшего батиста! А под коленями – изумительные рюшечки! Прибавьте к этому, почто на ногах у Клары красовались тупорылые башмачки с золотыми пряжечками, а получи кисти ее правой руки сверкал ажурный мельхиоровый змейка. С ушей модницы свисали серьги из штампованных медных кружочков, и сверху безымянном пальчике ее правой руки красовался восхитительный кольцо из нежнейшего лазурита в виде ослиной головы.

И вот, такая экстравагантная львица, эксцентрично взмахивая руками и дрыгая ногами, объявляется на баобабовой аллее! Гримасничая и хохоча, симпатия приближается к Асе и зеленому крокодилу, а эти последние, в свою каскад, заливаются безутешными слезами.

Короче говоря, появление Клары произвело истый фуррор. В немом оцепенении взирали сторонники как «закатной», просто так и «утренней» концепции на ее рюшечки, заворожено рассматривали медные серьги, восхищенно таращились нате малиновые рейтузики, а Клара, между тем, беспрепятственно приблизилась к рыдающей паре и звучно выкрикнула:

– О, крокодильчик, пр-ривет!

 

13

Забегая вперед, например несколько слов о зеленых крокодилах.

Так вот, в груди нашего крокодила билось честное и мужественное сердечко. Это был добрый, преданный корешок, способный на самые великодушные поступки. Верный товарищ своей маленькой хозяйки, дьявол обладал душой тонкой, возвышенной и очень чуткой. Но, тем безграмотный менее, он все-таки принадлежал к отряду хищников, и сего ни в коем случае не стоило сбрасывать со счетов.

Многие панамские исследователи пишут в своих ученых трактатах, будто крокодилы, как таковые, отличаются изощренным коварством и страшной жестокостью. Который все их добросердечие – напускное. Оно — не более, нежели лицемерие, уловка для простаков. И их слезам не мочь верить ни на грош.

Так это, или кто в отсутствии – мы сказать не можем.

Но, как бы так ни было, Кларе стоило хорошенько взвесить все ради и против, прежде чем начинать свой спектакль.

 

14

Так, Клара стянула с головы кружевную панамку и с насмешливым реверансом очертила ею в воздухе черт-те что похожее на восьмерку:

– О, крокодильчик, пр-ривет!

(Левая конечность ее изящно согнулась в колене).

– Спешите видеть! – объявила Лара, водружая панамку на голову крокодилу. – Глупый зеленый телезавр!

– А ты умная, да? Умная? – всхлипнула Ася.

Лицо ее вспухло ото слез. Крокодил тоже жалобно захныкал. Клара радостно объявила:

– Смертный аттракцион!

С какой-то даже небрежностью она протянула руку к крокодильей морде. (Каста морда, надо признать, была весьма недовольна). Толпа затаила веяние. (Ай яй, что сейчас будет!)

– Але-оп! – воскликнула Кларка, и двинула руку далее, желая схватить крокодила за вывеска.

И тут случилось непоправимое: крокодил открыл свою страшную издохнуть и, в мгновение ока, откусил Кларе указательный палец.

Клариного пальца, словно это ни прискорбно нам сообщить, не стало.

И видишь парадокс: лишь только крокодил откусил Кларе палец – у нее в тот же миг перестала болеть голова. Но зато тут же заболел отгрызенный палец. Ну? Как объяснить этот феномен с научной точки зрения? Пальца сделано не существовало – и все-таки он болел. (Причем болел этак сильно, что Клара даже повизгивала от боли). А существующая голова – ни капельки приставки не- болела.

Что же до зеленого крокодила, то дьявол, откусив Кларе палец, облизнулся. Затем поднялся на задние лапы, отряхнул фалды своего сюртука и продолжил самобытный путь. На некотором отдалении от него следовала Ася.

 

15

Нате баобабовой аллее воцарилось молчание, прерываемое лишь жалобным повизгиванием Клары. Перед разлукой панамец интеллигентной наружности причмокнул сочными выразительными губами и назидательно изрек:

– М-ну да…

На нем была сорочка в веселый желтый горошек с высоким стоячим воротником, перехваченным зеленой тесьмой. Бледно-желтые плавки опускались до колен и были расчерчены в косую линеечку, подобно ((тому) как) ученическая тетрадь первоклассника по панамскому языку. Из-около острой, словно пилотка, панамки, выбивались охристые волосы, кое-идеже тронутые синевой. Одной руки у мужчины не было.

Точку зрения однорукого разделила львица в гофрированных штанишках:

– Ужас! Ужас! Откусить тете палец! Вплоть до чего мы докатились!

– И какой палец! – прихлопнула в ладоши женщина в экстравагантном галифе. – Вы заметили, какой на нем был маникюр?

– Известно заметили. Что мы, слепые, что ли? – усмехнулся индивидуальность в ученических трусах.

– Да? И какой же он, по-вашему?

– Серебристо-перламутровый. А то какой еще,– пожал плечами однорукий.

Дама в галифе в среднем и прыснула со смеху:

– Фрр! Да вы что, помидоров объелись, а ли? Или никогда в жизни перламутров не видели? Сие же чистейшего киселя лазурит!

Мужчина смерил даму в галифе уничижительным взглядом.

– Медянка кто-кто – а я на своем веку, каких хочешь, перламутров повидал,– барски ответил он ей. (Судя по всему, ему в свою очередь довелось дразнить крокодила).– А вот вы, сдается мне, вырядились в не в меру уж смешные штаны.

– Сами не в смокинге,– надменно парировала львица.– Хотя смокинг, смею уверить вас, куда лучше подошел бы к вашим трусам. Фрр…

Тайна сия велика есть, как долго длилась бы эта перепалка, если бы в настоящий момент на балконе Клариного дома не появился Маканакис и далеко не раздался его леденящий душу крик: 

– Гор-рит, Клар-Итиль! Гор-рит!

 

16

Услышав вопли кота и увидев, точно из окна кухни валит густой дым, в толпе решили, что такое? это пожар. Но Клара сразу смекнула, что к чему и помчалась по домам.

Как смерч, взлетела она по винтовой лестнице возьми второй этаж и, топая башмаками, ворвалась на кухню, лелея в душе надежду, точно котлеты еще удастся спасти. Но, (увы!) ее постигло глубокое отрезвление.

– Эх, Маканакис ты, Маканакис, дурья твоя башка! – с горечью молвила Ясная. – Что ж ты меня раньше-то не позвал!

В глубокой депрессии, симпатия подошла к холодильнику, распахнула дверцу и вытащила кастрюльку с позавчерашней вермишелью. Сняв крышку, возлюбленная запустила в кастрюлю здоровую руку и, ухватив пучок вермишели, отправила себя в рот. Опустошив кастрюльку, Клара, в крайнем возбуждении, съела двум больших жирных селедки, уплела дюжину конфет «Мотины глазки» и выпила высшая оценка страусиных яиц.

– Ну, Аська, погоди! – мстительно произнесла Кларуся, прищуривая глаза. – Ты у меня еще попляшешь!

В порыве безудержного гнева, возлюбленная уплела небольшой жбанчик квашеной капусты и, мало-помалу, взяла себя в грабли. Затем съела еще полкило ветчины и успокоилась окончательно.

Посредь тем Ася и зеленый крокодил шагали по баобабовой аллее. Помаленьку они уменьшались в размерах и, наконец, скрылись совсем – возможно, который раз зашли за угол, или же заглянули в какое-ведь кафе.

Оправившись от потрясения, Клара принесла из чуланчика ведро с картофелем и стала подумывать о том, чтобы такого эдакого изготовить на обед.

 

17

Тем временем поэт в малиновых шароварах вышел в баобабовую аллею. Увидев возле Клариного дома возбужденную толпу, возлюбленный тотчас достал блокнот и стал брать интервью.

Новости – сногсшибательные!

Одна дамочка, весьма почтенной наружности, рассказывала, что сегодня, поздним вечерком, какой-то злонамеренный крокодил откусил молодой женщине левую руку. При всем том другая, также внушающая всяческое доверие дама, заявила, сколько крокодил откусил вовсе не левую руку, а правую ногу. И аюшки? все это безобразие творилось ранним утром, чему свидетелем был ее принадлежащий муж.

В результате журналистского расследования выяснилось, что этой под покровом ночи (или, может быть, днем?) поблизости сгорел дом, и в нем была обнаружена полуживая юница и огромный рыжий кот с красными глазами.

На следующий вернисаж в «Панамских вестях» вышла сенсационная статья под броским заголовком: «Молодая юница с откушенной головой в руинах сгоревшего дома». Была помещена равно как и фотография несчастной жертвы, но, разумеется, без головы. Едва дней по всей Панамии только и толков было, что-то об этой загадочной женщине, но затем подоспело отношение о подводной лодке инопланетян в водах панамского залива, и эти действие отошли на второй план.

Не желая касаться истории с инопланетной субмариной, ты да я хотели бы, в нескольких кратких словах, завершить наш весь наружу рассказ.

Итак, Кларин дом и по сей день имеет смысл на том же месте. (Ибо, несмотря даже бери сенсационное сообщение «Панамских вестей», сгорели все-таки котлеты). Хозяйка Клара чувствует себя превосходно. Ее совершенно перестали измучить головные боли. И, вместе с тем, у нее отпало всякое порыв дергать крокодилов за нос. На месте откушенного пальца у Клары вырос новомодный палец, еще даже лучше прежнего. Маканакис стал приобретать от своей хозяйки самые лакомые кусочки, и она через каждое слово гладит его за ухом, причем исключительно по шерстке. Однако, как ни странно, старина Маканакис стал еще обидчивей, нежели прежде. Ему все чудится, что он недостаточно оценен в этой скоротечной жизни, что-нибудь его мало любят и уважают.

(Вот вам еще Водан панамский парадокс!)

Да, кстати! Поговаривают, будто бы не далее как Маканакис исцарапал морду одному распоясавшемуся крокодилу, когда оный без должного уважения отозвался об его хозяйке в что за-то таверне.

{gallery}10_putnik{/gallery}