Пьяные кони, начало

– Гриша, кому я сказала! Ты что же, боишься, который серый волк хрюшек съест?

Мальчик исподлобья метнул нате маму простодушный взгляд.

– Ай-яй-яй! – покачала головой Настя. – И безвыгодный стыдно тебе? Такой большой парень – и трусишь? Вот на правах раз таких парней, что пальцы сосут, серые волки и едят.

– И кто в отсутствии, – надув губы, возразил сын.

– Едят, едят! – сказала родимая матушка, лукаво поблескивая карими глазами. – Они же видят, который мальчик сосет палец, и думают, что это свинка. Чисто ты пососи его еще немного – и точно хрюкать начнешь. Встанешь наутро и вместо «Здравствуйте» скажешь: «Хрю-хрю!»

– Хрю-хрю! – хрюкнул отро и залился чистым, как хрустальный колокольчик, смехом. – Мама, твоя милость сказала: «Хрю-хрю?» Я свинка!

– И я свинка! Я тозе свинка! – тоненьким восторженным голоском пискнула Катенька.

– Хрю-хрю! Хрю-хрю! – притоптывая и визжа с удовольствия, закричал сын.

Он слез с дивана и, опустившись нате колени, пополз по полу. Следом за братцем, просто смех растопырив косолапые ножки, поползла и Катенька. Она уткнулась головой в теплые мамины обрезки. Вдвоем дети умудрились наделать столько шума, они яко хрюкали, фыркали и визжали, как будто в комнате и впрямь обитало все стадо поросят.

Глядя на оживленные, цветущие лица детей, рассмеялась и маманюшка. В этот момент раздалось мелодичное пение дверного звонка.

– Петя! Уходи глянь, кто там! – крикнула Настя.

В смежной комнате с убитым видом заныли пружины дивана.

– Петя, – удивленно сказала Настя,– твоя милость что же, не слышишь?

– А почему именно Петя? – донесся тягучий ворчливый бас. – Вечно все Петя! Уже без Пети и шагу переступить порог нельзя!

Вновь страдальчески запели пружины, и затем в комнату вошел желторотый человек с взлохмаченной головой. На нем были спортивные синие трузер; концы клетчатой рубахи с короткими рукавами схвачены у пупка узлом. В клиновидном вырезе рубахи видна могучая недро, покрытая курчавыми волосами.

– Давай не бурчи,– сказала Настя мужу. – Твоя милость же видишь, что я читаю детям сказки?

– А я… числом-твоему, что делаю? – сказал, лениво потягиваясь и зевая, Петёха. – Пироги, что ль, пеку?

Он швырнул на харчи газету, с которой вошел в комнату, и незлобиво проворчал:

– Дожились! Уж и с центральной прессой ознакомиться не имеешь права? Да, сына?

Спирт потрепал ребенка по макушке и направился в прихожую. Через погодите раздался его радостно возбужденный голос:

– Настя! Настенька! Шагом марш сюда!

Настя вышла в прихожую и увидела, что у порога их квартиры целесообразно какой-то человек. Тонкое, с мутными глазами лицо незнакомца окаймлялось рамкой длинных прилизанных грива. Одет он был в полосатые расклешенные брюки и светлую тенниску. С плеч к поясу брюк спускались тоненькие щеголеватые подтяжки.

– Ахти ты, бродяга! – хохотнул Петр, похлопывая незнакомца по тонкой шее. – Огромное количество-рош гусь, нечего сказать!

Незнакомец робко переступил с циркули на ногу. Он озирался по сторонам с таким видом, т. е. будто опасался, нет ли рядом злой собаки. Одна коряга нежданного гостя была спрятана за спину, другой а он озабоченно скреб по стыдливо опущенной голове.

– Пропал, вы только взгляните на этого карася! – радостно рассмеялся Петряня. – Настя, знаешь, кто это? Это же Керя!

Губернатор, однако, не проявила бурной радости при этом известии. Петюся церемонно отступил шаг назад:

– Честь имею представить: моего школьный товарищ, папа Шульц! Он же, Серега Кенарев, пользу кого друзей просто Керя. Ныне – дальневосточный волк, мужественный покоритель дикой тайги, есть даже сказать, Дерсу Узала нашего времени.

Осыпаемый до того лестными комплиментами, покоритель тайги сопел носом и глухо покашливал. Настя с вежливой улыбкой протянула гостю руку:

– Безмерно приятно.

«Покоритель тайги» несмело пожал ее узкую теплую пригоршня.

– Моя многоуважаемая супруга! – воскликнул Петр, скрепляя их рукобитие блистательной белозубой улыбкой. – Настасья Федоровна Воробьева, мать двоих детей, с-самая очаровательная землячка на свете!

– Ну, ты, подлиза,– приятно зардевшись, улыбнулась Настя.

– Как не бывало, нет! – горячо запротестовал муж,– самая оч-ча-ровательная баба на свете! Другой такой жены ни у кого вышел! Это точно! А енто – волк. Не веришь? Можешь перетрогать его за холку. Да не боись, не укусит, спирт смирный.

Петр с улыбкой взъерошил Кере прическу.

– Ну, проходи, проходи, старинушка. Чтой-то ты как не родной, все ни за что от двери оторваться не можешь? Знаешь, не люблю я сего… Ты к кому пришел, ек-керный бабай? К другу? Может ли быть к теще на именины?

Петр потянул приятеля за локоток, и увидел в его руке какой-то предмет цилиндрической сложение, завернутый в газету.

– Ну-ка, ну-ка, что сие у тебя там такое? – радостно заулыбался Петр.

Он взял у Кери поворот и развернул газету. В его руке блеснула бутылка «Столичной».

– О! Енто сейчас мужской разговор! – воскликнул Петр, ловко подбрасывая и ловя бутылку. – А так я уж было засомневался: ты это – или не твоя милость?

На кухне Таежный Волк продолжал затравленно озираться. Все-таки, обстановка была обыденной: кухонный гарнитур местного производства; панели стен выкрашены в фисташковый цвет под срез мрамора; висит несколько картин в авангардном стиле и недорогая обжатие: Иван-дурак в сафьяновых сапогах и кафтане, подпоясанном кушаком, ловит вслед хвост жар-птицу.

– Пр-рисаживайтесь, молодой человек! – сказал, придвигая Кере стуло, хозяин дома. – Прошу-с!

Понурив голову, Волк сел держи предложенный ему стул и, первым долгом, ощупал свою бюст. Петр, с сияющей улыбкой на широком открытом лице, расположился насупротив друга.

– Сколько ж это мы с тобой не виделись, а? Парение шесть, наверное? Ну да, не меньше. Настенька, золото, мы с ним больше шести лет не виделись! Представляешь? – Петряня похлопал приятеля по плечу. – Эх, Сереня! Вовремя твоя милость зашел! А то, знаешь, я уж совсем закис в этой берлоге! Настенька, солнышко,– холеный супруг хитро прищурил глаз,– там у нас, кажется, идеже-то были соленые огурчики? Ну, да ты самочки в курсе дела…

Хозяйка захлопотала у стола. Таежный Волк стал скатывать шарики с хлебного мякиша и выстраивать их дугой на краю стола.

– А вишь и огурчики, и капустка, смотри-ка! – обрадовано воскликнул Петр, увидев тарелки со снедью в руках у жены.– О, и колбаска! Живем! Спутница) (жизни)… быть может, ты тоже присядешь с нами? Без- хочешь? Ну, смотри… Так что, старик, вздрогнем? Выпьем после встречу?

Увидев, что мужчины прекрасно обходятся без нее, Настя пошла к дети.

 

Глава вторая

Керина одиссея

Лет этак после шесть до описанной сценки, в одном из городских сквериков сидела в лавочке разбитная компашка. Было около десяти вечера, и сверху улицах уже горели фонари.

Кто именно привел позднее Ирку по прозвищу Коза, за древностью лет, уж припомнить невозможно. Быть может, это был Цирик, а может (пре)бывать, и Витька-дылда или кто-то еще. Да сие теперь уже и не суть важно.

Итак, Керя наяривал возьми гитаре « Цыганочку», а захмелевшая Коза, прильнув к его плечу, горласто пела:

А на горе стоит сосна,

А под сосною фрукт-я…

Через некоторое время компашка разбилась на парочки и разбрелась вдоль укромным уголкам. Ирка-коза повисла у Кери на шее. Симпатия целовала его в сочные губы, а он с замиранием сердца прижимал к себя молодую женщину, в волнении тискал ее мягкую податливую сиськи, и его бросало в жар от необычайных ощущений. Впрочем, потом пылких объятий в тот вечер дело так и не зашло: Керя был пока что совсем «неопе­рившимся птенцом». Высокий, статный, с красивыми простодушными глазами, возлюбленный походил скорее на взрослого ребенка, чем на быстротечно мужающего парня. Ирка была для него загадкой вслед семью печатя­ми… Впрочем, не она одна.

Спустя время. Ant. долго Керя пошел на танцы и познакомился там с другой девчонкой. Прозвище ее уже выветрилось у него из головы, припоминалось чуть, что это была пышная блондинка, и что он был насмерть сражен ее роскошными формами. После танцев Керя провел девушку до дому, он постоял у ее калитки, робко держа нежную пригоршня в своей руке, а когда пришла пора расставаться – чуток грубоватым тоном бывалого мужской элемент назначил ей свидание на завтрашний вечер.

В условленный время папа Шульц нервно расхаживал у «Тавричанки», поджидая подругу. Возлюбленная пришла с небольшим опозданием, и они пошли по улице Суворова. Дивца держала Керю под локоть, а он напряженно обдумывал, с в чем дело? бы начать беседу… Так прошли они с полквартала. И (тутовое путь им преградила девица в гоф­рированном мини-бикини и ярком платке, повязанном в пиратский манер.

– Стоять! – рявкнула Коза (ибо это была симпатия). – Так вот я вас и накрыла! Попались, голубки!

Симпатия уперла руки в бока, окидывая с ног до головы Керину девушку воинственным взглядом.

Керина сопутешествовательница ошарашено посмотрела на незнакомку. Затем перевела недоуменный понятие на своего парня, надеясь, что тот положит finita la comedia этой наглой выходке. Керя со скучающим видом отвел вежды, предоставляя событиям развиваться своим чередом.

– В чем дело? – пролепетала Керина деушка. – Кто вы такая? Я вас не знаю.

– Не знаешь, вот именно? Ну, так сейчас узнаешь! Это мой парень, усекла? Ну-ка, вали от него! И учти: еще раз засеку тебя с моим кавалером – циркули поотрываю!

Чистый, наивный взгляд девушки устремился на Керю. Пап Шульц слегка поклонился ей и… мило улыбнулся. Ирка Вострушка, выпятив грудь и вихляя бедрами, грозно двинулась на соперницу:

– Начинай, чо ждешь? А ну, чеши отсюда, я кому сказала!

Закрыв ладошками пылающее с стыда лицо, девушка кинулась прочь. Какие-то юнцы заулюлюкали ей следом. Коза горделиво просунула руку под локоть папы Шульца – с пирушка стороны, где только что находилась ее соперница – и ноншалантн бросила:

– Пошли!

И снова был чудный вечер. И Коза млела в жарких объятиях Волка. А затем были и другие вечера, приводившие Керю в трепет. И робкому юноше было предоставлено порядочно верных шансов, лишиться своего целомудрия. И, однако же, спирт так и не воспользовася ни одним из них. И позднее в Иркиной голове созрел хитроумный план…

Как-то сверху закате дня она предложила ему побродить по Гидропарку. Подрастающее поколение люди приехали на пляж и углубились в самую глухомань острова. Почти сенью плакучих ив Керина подружка расстелила на траве одеялишко, вынула из сумки две бутылки «Біле міцне», кулич, кильку в томате и несколько плавленых сырков. И вот молодые гоминидэ лежат на пустынном бреге…

Тихо плещет волна. В темном небе крадется Селена, серебрит дорожку в древних водах седовласого Борисфена…

Как, приходится быть, чудесно, как романтично – плыть в такую ночь около луной, нагишом, в тихой величавой реке… Причем вкушать блаженство нагишом не одной, но вместе с возлюбленным, предварительно разделив с ним скромную трапезу и выпив держи равных по бутылке доброго, хмельного вина…

И вот сверху глазах изумленного юноши, Ирка-коза сбрасывает с себя еле кружевной бюстгальтер. Вслед за ним на пустынный брег падают и ее тонкие трусы… Страстно целуя захмелевшего парня в шею, в грудь, Козонька умело стягивает с возлюбленного брюки…

Дойти до воды в эту Морана им так и не довелось.

И Ирка преподает неопытному юноше первые уроки сладострастия, и седовласый Днепр безмолвно катит свои воды к морю, и лунная дрожка скользит объединение его темной спине.

Единственное, что омрачало интимные восторги мало каши ел пары – так это комары. Если бы не укусы сих кровожадных насекомых – тот вечер можно было бы безбоязненно назвать вершиной блаженства.

 

Глава третья

Змея папы Шульца

– Брр! Паскудница! – сказал Петр, поднеся к носу кусочек хлебного мякиша и с наслаждением втянув в себя его суть. – Хорошо пошла… Да ты бери, бери, закусывай, былина. Что это ты, как как не родной? Смотри огурчики, а вон – колбаска!

Керя накалол на вилку яблочко колбасы и отправил его в рот. Он сидел за столом, склонив к мошонка патлатую голову и выгнув спину колесом – ни дать, ни занять оживший вопросительный знак.

– Ну, говори, рассказывай, старина,– заулыбался Пит. – Как там тайга?

– Стоит тайга.

– А девочки есть?

– Положим. В тигровых шкурах…

Пока в воздухе витала некоторая напряженность, и Петруня попытался оживить беседу:

– Что ж ты там делал?

– Строил.

– И чо, когда не секрет?

– А! Всякое! – лицо Кери как-то с омерзением перекосилось. – Дома… Бытовки для рабочих…

– Наверное, недурственно заработал, а? – подмигнул приятелю Воробьев. – Я слыхал, там у вас деньгу лопатой гребут?

– Гребут… – хмыкнул Керя, похрустывая суставами длинных музыкальных пальцев. – На большой (палец), хоть на обратный путь хватило.

– Ну, а как опосля, в смысле житухи?

– Паршиво…– пренебрежительный жест. – Зимой собачий холод, летом комары зажирают… Даже прилично побалдеть негде.

Петяй откинулся на спинку стула, закинул нога на ногу, закурил.

– Идеже же ты сейчас обитаешь? У бабуленции?

– Ну.

– А что сие ты говоришь так, как будто чем-то недоволен?

– А! Разве ее, ведьму старую… – Керя насупился. – И когда ранее только ее черти в могилу унесут!

Он тоже закурил.

– Наравне же ты меня разыскал?

– Зашел к твоим предкам… Будто бы, женился Петян, получил квартиру.

– Все верно,– Петр блаженно улыбнулся. – Кончилась моя холостяцкая жисть! Папенька, наверное, тебя и не узнал?

Папа Шульц сдвинул плечами.

– А маманя?

– Узнала.

Петруха сбил пепел с кончика сигареты в пепельницу.

– Наших не видел?

– Для днях Юрка-паровоза встретил,– сказал папа Шульц. – Получи машзаводе пашет. Говорит, женился.

– Да, знаю,– соболезнующим тоном произнес Петяха.

– Стонет, бедняга,– сообщал Керя, потирая пальцем переносицу.– Говорит, такая кожа да кости попалась!

– Пашка Дача тоже не в восторге,– небрежно обронил Петюка,– Уже два раза расходился.

– Ну, а ты как?

Настя навострила хлопалки – находясь в смежной комнате, она слышала весь разговор.

– Нормалеус. Согласен пойдем, старина, я тебе все покажу.

Друзья отправились рассматривать Петькины «апартаменты». Таежный Волк с неподдельным интересом осмотрел комнаты, спирт вошел в туалет и дернул за шнур, прикрепленный к рычагу сливного бачка – снежница с шумом вылилась в унитаз.

– Да-а… Жить можно! – изрек Тайговый Волк.

– Район неплохой,– самодовольно улыбнулся Петр. – Кино, торговое помещение, садик – все под боком.

– Это у тебя государственная?

– Отсутствует. Кооператив.

– Где же ты раздобыл мани-мани? – Тайговый Волк прищелкнул пальцами. – Наверное, предки подкинули?

– Ну. Мои старички в квартиру раскололись. Ее – на обстановку и прочую дребедень,– Петряша хлопнул себя ладонями по груди. – В общем, теперь я в этой хате барин!

Друзья вошли в залу. Настя сидела в кресле и читала дневник. На ковре играли дети. Гриша, издавая тарахтящие звуки, катал миниатюрный вездеход, а Катенька возилась с куклой. Керя недоуменно взглянул бери малышей.

– А это что, твои?

– Ну,– Петр горделиво распрямил закорки. – Молодая поросль!

Друзья вернулись на кухню, снова уселись после стол.

– Выходит, у тебя все тип-топ?

– Да слыхать того…

– И ты вполне доволен жизнью?

– Вполне довольны жизнью бывают как круглые идиоты,– нравоучительно заметил Петр. – Жизнь многолика, древность! Недаром же про нее кто-то сказал, чисто она – сложная штука. Сегодня она тебе улыбается, а грядущее – показывает зад. Что делать, приходится мириться…

– Ага! Просто так она и тебе тоже показывает зад? – папа Шульц обрадовано потер щипанцы.

– Бывает… Ты знаешь, старина, я бы сравнил ее с палитрой художника, сверху которой есть все: и светлые, звонкие краски… а жрать и грустные, одинокие тона…

– Да? И каких же тонов у тебя пуще?

– А хрен его бабу Феню знает. По-моему, в последнее продолжительность начинают преобладать какие-то мерзкие пятна.

– Жалеешь, чисто женился? – уточнил Керя.

– Да нет, дело не в волюм… Жениться все равно когда-нибудь надо. Через этого, старина, никуда не уйти. Такова диалектика, выковывание жизни, так сказать, по спирали…

Он прочертил дымящейся сигаретой диалектическую пружина. Керя как-то странно ухмыльнулся:

– Но все-таки легче не спешить, га?

– Этт точно… Спешить с сим делом могут только ослы вроде меня… Надлежащее) время, ты знаешь, с чем можно сравнить жену?

– Нет.

– С чемоданом, – просветил приятеля Петрянка. – Который тяжело нести, а бросить – жаль.

– Выходит, тебе кроме повезло…

– В чем?

– Что бросить жаль. Я б свой – так выбросил бы держи первом же перекрестке!

Петр с удивлением воззрился на друга:

– Безграмотный понял… Что ты хочешь этим сказать, седая древность?

Папа Шульц с мрачным видом достал из кармана брюк назализованный платок и осторожно промокнул им вспотевший лоб.

– Ты помнишь,– перед разлукой произнес он, таинственно понижая голос,– когда я уезжал в тайгу – в таком случае обещал привезти с собой тигра?

– Ну, помню… – Петюня все еще не мог уловить, куда гнет его кентяра.

– А привез тигрицу.

– Как? – изумленно воскликнул Петр. – Неужто женился?

Керя со сдавленным вздохом раскинул грабки по сторонам.

– Ай-яй! – воскликнул Петр, схватившись вслед за голову. – Ай-яй! Что ж ты наделал, а?

На кухне воцарилось гробовое ни гласа ни воздыхания. Лицо Кери было торжественным и скорбным одновременно.

– Вот тёта на… – задумчиво произнес Петр. – Такой орел! Такая, только и можно сказать, сизокрылая чайка… и влип?

– И влип,– как отзыв, отозвался Волк.

Мужчины синхронно вздохнули.

– Ну, что ж… В таком случае разреши выразить тебе мои самые искренние соболезнования… – сказал Петряха.

Друзья с мрачными лицами пожали друг другу руки. Петруша налил водки в стаканы.

– Старая гвардия уходит… – глухим, проникновенным голосом заговорил Петюня, подняв стакан на уровень груди и по-гусарски вздернув локоточек. – Нет уже больше Пашки Дачи – мир праху его … Юрка Пароход – тоже женился… Прекраснейший души был человек. О мне и толковать нечего. Я – человек конченный. Уже, считай, пятый годик… и вот теперь – ты… Самый стойкий с нас! Последний из могикан!

Керя бледно улыбнулся. Петруха перекрестил его свободной от стакана левой рукой:

– Вечная видеопамять тебе. Хороший был человек… Шебутной… Помнишь, на правах в шестом классе, кажется? Ну да, в шестом… Ранее ж здоровенные лбы были! Помнишь, как мы с тобой заховались в раздевалке и, рано или поздно наши девки начали переодеваться на физкультуру – выскочили оттеда? Я – с куриным пером за ухом, в вывернутых наизнанку штанах. Твоя милость – в длинных черных трусах, в резиновых сапогах, с перемазанной сажей рожей?

Тайговый Волк грустно качнул головой:

– Да, здорово нас о ту пору девки поколотили…

– Э-хе-хе! Золотое времечко было! – вздохнул Симон.

Керя ковырнул пальцем в носу..

– И вот теперь ты также попался на эту удочку… – сказал Воробьев. – На правах же это тебя угораздило, браток?

Приятель красноречиво постучал пальцем за своему виску. Затем – по столу. 

– Н-да… Твоя милость прав… Тысячу раз прав… – сказал Пит. – Все мы – даже самые премудрые из нас! – чем свет или поздно ловимся, по своей глупости, на сии их женские приманки. Но скажи хотя бы ми, как она?

– Стерва.

– Да? Эт-того и следовало париться… И чо, дети у тебя уже, наверное, есть?

– Ежели бы не было – черта б лысого я на ней женил­ся, – злобно проворчал Керя. – Женила, тварь.

– Понятно… И сколько ж их у тебя?

Таежный волк поднял грабки рожками:

– Пока шо двое…

– Пока шо, говоришь твоя милость?

– Ну. Третий на подходе.

– Вона как… – задумчиво молвил Петяй. – Связала морс­ким узлом … Эт-та они умеют… сволочи.

Керя с легким сердцем отмахнулся:

– Ничего, нехай растут. Они ведь не мешают, очень может быть?

– Абсолютно! Ведь дети… Как это там говорится? Наши цве­ты? Да только лучше их нюхать на чужих подоконниках, приставки не- так ли?

Петр подлил водочки в стаканы.

– Серенька, сие дело надо спрыснуть. Ты готов?

 Рука покорителя тайги взметнулась в пионерском салюте:

– Вечно готов!

Приятели выпили.

– К-хе… выходит, ты также повесил хомут на шею?

– Ну… хрум-хрум,– сие Керя жует огурчик. – Такая кобра попалась! Хуже моей змеюки, надо быть, уже ни у кого нету.

Петр метнул настороженный выражение глаз на дверь

– А у меня, по-твоему, не кобра?

– Положим, с твоей еще жить можно! 

– Да ты-так откуда знаешь? – подивился приятель.

– Знаю, раз говорю. Литоринх ты, Петек, мне поверь. Твоя жена по сравнению с моей – непритворный ангел!

– Что? – Петр поперхнулся. – Ан-гел?

– Да, кроткий! – алкоголь уже подействовал на Керю. – И ты со мной отличается как небо от земли не спорь! Твоя жена по сравнению с моей – сие чистое золото!

– Ух ты! А не кажется ли тебе, давние времена, что тут ты хватил через край?

– Не-а. Безлюдный (=малолюдный) кажется, – Керя строго помахал пальцем перед своим носом. – У меня мигалки – как алмаз. Я бы с твоей жинкой жил – и не тужил! В качестве кого вареник бы в сметане катался.

– Ну да! Прямо ни дать ни взять вареник! – не поверил Петр. – А, может быть, как галушка?

– А может оказываться, и как галушка!

Губы хозяина дома искривились в иронической усмешке:

– Разве, хорошо. И чем же твоя кобра хуже моей?

– А тем и не годится в подметки! Вот ты пожил бы с моей змеей хотя бы с недельку – в те поры бы узнал.

– И что б такого я узнал? 

– А то бы и узнал! Гляди тогда бы ты б волком и взвыл! Петлю бы себя на шею накинул – и готово!

– Ха-ха. Уж чистосерде так и петлю! – Петр потянулся через стол, похлопал приятеля объединение плечу. – А сам, небось, отхватил себе такую кралю – пальчики оближешь.

– Да! Уж отхватил – так отхватил! –  обиженно надулся Керя. – Кому бы не менее ее сплавить, ты не подскажешь?

– Ладно, старина, отнюдь не горюй,– утешил Петр.– Не ты первый – не твоя милость последний. Все мы ловимся на их приманки.

– (само собой) разумеется! Тебе-то хорошо говорить,– завистливо произнес Керя. – У самого-так, небось, жинка – як лялечка. А у меня?

– Старик, я чой-так тебя никак не пойму. Ты к кому предъявляешь претензии?

Керя злобно насупился. Петяйка прижал ладонь к груди и, желая успокоить друга, проникновенно произнес:

– Я понимаю: тебе мало-: неграмотный легко… Но кому сейчас легко? А прикинь, вона приходится турецкому султану?

– Да пошел ты со своим султаном! – вспылил папаша Шульц. – Тоже мне, падишах выискался!

– Не нервничай, Мышиный. Нервные клетки не восстанавливаются. А ведь тебе еще детей вскармливать!

– Да ты пойми: знал бы я, что так поступок обернется – ни за что на ней бы безвыгодный женился, – раздраженно проворчал Таежный волк.– Она мне всю долголетие отравила!

– А кому не отравили? Всем, Сереня, отравили. Думаешь, ми отравили? Э-хе-хе! Еще как отравили!

– А я тебе говорю,– малограмотный унимался папа Шульц,– что хуже моей ведьмы ранее ни у кого нету! Метлу ей дать — по воздуху полетит!

 

Руководитель четвертая

Керина одиссея

Томный летний вечер… Невеста парочка стоит в темном подъезде многоэтажного дома, и захмелевшая Дурында страстно тонет в жарких объятиях Волка… А потом возлюбленная поднимает на возлюбленного затуманенные алкоголем глаза, и стыдливо сознается ему, будто у них будет ребенок. Ошарашенный новостью, папа Шульц угнетенно молчит, а его подруга предается радужным мечтам об их грядущей супружеской жизни…

И наступил новоизобретённый день. И в этот день папа Шульц не явился в свидание к своей суженой. Чудным звездным вечером он стоял для танцплощадке в компании своих вер­ных дружков – Бабаси, Цирика и Витьки-дылды, наслаждаясь пьянящим воздухом свободы.

Объявили смерть танец.

Керя горделиво распрямил плечи, не сомневаясь в томишко, что будет приглашен. И он не ошибся. Из толпы увертливо выскользнула Ирка-коза и, с радостной улыбкой на разма­леванном лице, протиснулась к своему жениху. Томно повиснув получи и распишись его шее, она поплыла с ним в медленном танце почти чарующие звуки лирической песенки:

Мне тебя сравнить бы пора

С песней соловьиною…

С тех пор жизнь Таежного Волка стала выдаться на скверный водевиль.

Прогуливаясь по городу, он настороженно озирался: неважный (=маловажный) следует ли за ним его «возлюбленная»? Выходя изо профтехучилища – зорко всматривался в щель приоткрытой двери: свободен ли способ? Не поджидает ли его невеста у чугунных ворот?

Только и Коза была не лыком шита. Как-то некогда, когда ее непутевый жених постигал в училище премудрости древнейшей профессии каменщика, в калитку его на дому постучали. Вышла Керина мама. Она увидела перед с лица миловидную женщину в смелом мини-бикини, с длинными накладными ресницами и распущенными, (то) есть у феи, волосами. Ноги визитерши не отличались строгим изяществом форм, в целом а незна­комка производила впечатление большой потрепанной куклы, побывавшей поуже во многих руках. Поздоровавшись, Ирка осведомилась, дома ли Серёжа и, убедившись в его отсутствии, попросила разрешения войти.

И вот Дурочка с переулочка сидит в доме своего жениха и в доверительной беседе сообщает его матери о своей горячей любви к ее сыну. И, в (свое, не упускает также упомянуть и о том, что в самом скором времени возлюбленная намерена порадовать ее внуком и что, ввиду этого, вне сомнения, очень важного обстоятельства, тянуть со свадьбой уже запрещается.

Во время того достопамятного разговора присутствует и бабушка Кери. Возлюбленная сидит за столом, жадно внимая каждому Иркиному слову…

Явившись на флэт, ничего не подозревавший Керя сел обедать. Мать стояла у стола – красивая, осанистая отроковица с густыми, по пояс, волосами – и печальным взглядом смотрела получай сына. Рядом, с деревянной ложкой в руке, застыла бабушка. Обе женский пол знали, как неблагоразумно тревожить Сергея во время принятия пищи. И, тем никак не менее, мама не удержалась.

– Сережа,– тихо проговорила возлюбленная,– а что это за… женщина сегодня к нам приходила?

Ее злоба дня застал Керю врасплох.

– Какая женщина?

– Ирина. Она говорит, что-то у вас будет ребенок… и что вы думаете свершить закон.

Керя нервно заерзал на стуле. Похоже, он безвыгодный знал, как наилучшим образом ответить на этот тема. Склонившись над тарелкой, он сосредоточенно хлебал борщ. Может, все еще как-нибудь и утряслось бы, но после этого вклинилась бабушка.

– Развратник! – сурово пискнула она. – Вот погоди, получишь дурную болезнь – будешь без носу ходить!

Керя посмотрел возьми бабушку наивными голубиными глазами:

– Какую болезнь?

– А вот такую! Эврика с кем цуцили-муцили водить! Мало тебе скромных, порядочных девочек?

Они непрестанно не ладили. Бабушка нередко впадала в менторский тон, порицая современную молодняк за распущенность нравов и благоговейно вспоминая старые добрые пора, а Керя грубил ей в ответ. Но сейчас он маловыгодный решался идти на открытый конфликт. Долгим, испепеляющим взглядом смотрел внучок на бабушку, давая ей понять, что есть грани, которые праздник не стоит переступать. Однако бабушку это ничуть невыгодный смутило.

– Ну, что вылупился? Бес-стыдник… Спутался с что за-то бик-сой! Тьфу!

Она смачно сплюнула.

По всем вероятиям, в ее голосе было чересчур много патетики. Керя рельефно отодвинул тарелку с борщом, вскочил и молча побежал к себе в комнату. Старушенция засеменила следом.

– Ку-да пошел? Не-го-дяй!

Симпатия грозно затрясла ложкой. Внучок снизу, с бедра, показал ей дулю:

– Получи! Застрелись!

Он едва успел унести ноги, и удар ложкой пришелся уж по захлопнувшейся двери. В дверь забарабанили:

– Открой! Открой, ловелас! Сейчас же открой, тебе говорят!

В пылу борьбы старушенция совершенно упустила из виду, что в комнату ведет вторично один, никем не охраняемый, вход. Она толкнула дверца плечом разок-другой и, видя, что эта тактика приставки не- приносит успеха, стала таранить ее с разбега. Но силы были в открытую не равны. Ее великовозрастный внук стоял по ту сторону двери, подпирая ее задом. Тем временем в другую дверь комнаты преспокойно вошла мамка. Она посмотрела на сына грустными глазами и спросила:

– Сережа, по какой причине все это значит?

– Что? – раздраженно выкрикнул сын.

– Пусти, бич! – кричала бабушка. – Пусти, тебе говорят! Спутался с какой-в таком случае лярвой! Ай-яй! Какой позор! Ай, боже моего!

– Эта женщина… Ирина… – сказала мама. – Возлюбленная что, действительно беременна?

– И что с того? – рассерженно ответил родом. – Что она, не имеет права забеременеть?

– От тебя?

Керя затруднился с ответом. Возлюбленный слегка помедлил и, не в силах вынести печального материнского взгляда, с открытой душой признался:

– Откуда мне знать?

Удары стихли. Теперь бабулька стояла, прильнув ухом к двери.

– Эй, простофиля! – крикнула возлюбленная, каким-то чудом улавливая суть разговора. – Смотри, эт-та ш-хулиганка обкрутит тебя вокруг пальца!

Она вновь прильнула ухом к двери. И здесь до нее дошло, что можно принять и очное отзывчивость в беседе. Рысью поскакала бабушка на кухню, из кухни – в Керину спальню, а с того места – в комнату к внуку. Увидев перед собой неприятеля, Керя понял, отчего путь к отступлению открыт. Не тратя времени на пустые сплетки, он открыл дверь – и был таков.

– Куда? – зарычала дедила, грозно потрясая ложкой. – Стой! Стой! Бо-сяк!

Возлюбленная повернула к дочери возбужденное лицо:

– Держи! Уходит!

И точно: Керя выскочил в коридорчик, спустя время в сени, в три прыжка он покрыл расстояние до калитки и вольной пташкой выпорхнул со двора. Вдогонку высыпали женщины. Мама выскочила на улицу, а бабушка подлетела к забору. В тапках сверху босую ногу, в голубой майке и пузырящихся на коленях трикотажных штанах, молокосос человек улепетывал из дома.

– Сережа! – закричала мама. – Твоя милость куда? Вернись!

Словно поплавок из воды, вынырнула надо забором маленькая седовласая головка.

– Вернись! – пискнула бабушка, серьезно постукивая ложкой по кромке забора. – Сейчас же вернись, тебе будто!

В тот вечер Керя порвал с Козой все отношения. Только дело уже зашло слишком далеко. Теперь в его доме беспрестанно судачили об Ирке и ее беременности, причем всплывали до сей поры новые и новые имена потенциальных отцов будущего ребенка, в одиннадцать которых, разумеется, вошли и все закадычные Керины дружки (Бабася, Цирик, Витька-дубина и многие другие). Ирка передавала через подруг, что намерена утопиться, коли Керя не женится на ней. Затем стала пахнуть бедой ему судом, элементами, какими-то крутыми парнями, которые, в случае его «нечистой игры», сделают изо него «отбивную котле­ту». Положение Кери становилось все драматичнее. Чисто делать? Что делать?

 Умные головы посоветовали: «Тикай!»

И если так папа Шульц сделал ответный ход – он завербовался сверху одну из комсомольских новостроек.

Продолжение 1 на сайте Доля Писателей