Первоприсутствующий первая
Супруги Гвоздевы
Было коло трех часов после полудня, когда Геннадий Гвоздев – молодой инженер с темными жгучими глазами, львиной гривой и беда мужественным подбородком – вошел в свою квартиру, сбросил с ног пыльные туфли, проследовал с прихожей в залу и тяжело опустился на стул.
Геннадий Гвоздев чувствовал невероятную истомленность. Он сидел, опустив на колени красивые руки, и ему приставки не- хотелось не то, что вставать, но даже и пальцем подталкивать.
Но лежать – все-таки лучше, чем просиживать, не так ли? Вот сейчас он скинет с себя пропыленную одежду, примет душ, сколько-нибудь перекусит и… и наконец-таки приляжет!
Но что же перехлестнуть?
Изжарить яичницу? Пожалуй… Но как? Просто – или а с ветчиной? Пожалуй, лучше все-таки с ветчиной…
Э-эх! Далеко не хочется вставать – ан надо! Надо! Ибо Геннадий Гвоздев – личность очень волевой. И уж если он себе что-в таком случае наметил – то исполнит непременно.
И вот наш герой ранее стоит под струями прохладной воды; вот он ранее растирает свое молодое, стройное тело мохнатым полотенцем; в конечном итоге, он объявляется на кухне и собственноручно жарит себя яичницу с ветчиной…
Аппетит у Геннадия Гвоздева – отменный. В два счета симпатия уплетает яичницу, бутерброд, краснобокое яблоко, выпивает две чашки чая, съедает сколько-нибудь конфет «Белочка» и «Кара-кум», после чего ложится скол вздремнуть, а когда просыпается, то видит, что стрелки настенных часов приближаются к половине шестого.
По всей видимости, пора и вставать! Сладко потянувшись, Геннадий Гвоздев поднимается с дивана.
Шелковица следует отметить, что Геннадий Гвоздев – человек не только лишь волевой, но и интеллигентный. И, как и всякий интеллигент страны Советов, кончено прилично играет в шахматы.
Так что, конечно, и удивляться туточки нечему, когда на кухонном столике появляется шахматная гонт с расставленными на ней фигурками, а за щекой нашего героя – новая конфетка «Кара-кум». Неподалёку с доской раскрыта и изрядно потрепанная книжица «Шахматы до Стейница»; в напряженной тишине Гея Гвоздев двигает по полю брани деревянные фигурки.
Следовать этим занятием его и застает жена.
– О! И что это (в наш папка делает? Играет в шахматы? – приветливым голосом восклицает симпатия, появляясь на пороге кухни с тяжелой сумкой в руке.
Великородный Гвоздев хмуро передвигает по доске белого слона. Пенелопа ставит сумку на пол. Рядом стоит дочь, уцепившись после подол маминого платья.
Лида подходит к мужу и ласково треплет его вслед за чуб:
– Эй, Ботвинник, очнись!
Дочь уже пытается совершить восхождение к отцу на колени. Геннадий Гвоздев отстраняет ее и кучно двигает по полю черного ферзя. Жена начинает выколупывать из сумки продукты – хлеб, булку, яички, сливочное розовое масло – и складывать все это возле доски!
Нет, в такой варварской обстановке не дрогнув невозможно проследить за всеми нюансами шахматной партии! В) такой степени что Геннадию Гвоздеву поневоле приходится переместиться, вместе с шахматной доской, в иное полоса.
Этим местом оказывается диван под часами с ходиками, возьми котором он не так давно почивал.
Тут Геня Гвоздев благополучно оканчивает партию Пола Морфии победным матерно. Затем пробует себя в роли Чигорина, Петрова, Алехина – из этого явствует недурно! Время летит, как стрела: и глазом не успел подмигнуть, а уже без четверти семь!
Ну-с, и что там присочинила держи ужин его женушка? Какие такие блюда будут поданы ему, в сей раз?
Чинной поступью главы семейства, Геннадий Гвоздев вступает в епархию жены – бери кухню.
Ба! А где же ужин?
Стол девственно чист. Если нет, понятно, не считать детской книжки-раскраски, которую Аленка, взобравшись с ногами получай стул, разрисовывает цветными карандашами. Жены, как и ужина, да и только!
Где же она?
Первое, что приходит в ум – это заглянуть в ванную. Так и есть! Жена укрылась через него своем излюбленном месте — в ванной! И, склонившись над тазиком, стирает позднее детские трусики, колготки и прочую мелочевку.
– Ну, и аюшки? там у нас с ужином? – осведомляется Геннадий Гвоздев, постукивая указательным пальцем соответственно запястью левой руки. – Уже, между прочим, без пятнадцати семь!
– В долгу за напоминание,– отвечает супруга, разгибая спину и утирая штука мокрой покрасневшей рукой. – Но, к твоему сведению, я не реактивная.
Отказ – не слишком-то вежливый… но… Смирение! Смотри еще одно из тех редких качеств, которыми обладает выше- герой!
Ни слова не сказав жене в ответ получи и распишись ее дерзкий выпад, Геннадий Гвоздев возвращается к дивану…
Стрелки часов безжизненно волочатся по циферблату, и Геннадий Гвоздев смиренно возлежит получи и распишись диванчике, почитывая Аргументы и факты (без особого, впрочем, интереса). Проходит пяточек минут… десять… пятнадцать! Когда же, наконец, его соизволят позвать к столу?!
Ведь и ангельское смирение не безгранично! И когда выше- герой вновь появляется на кухне, в воздухе начинает обдавать грозой.
Да и как не быть грозе, скажите бери милость? Ужин просрочен на добрых сорок минут! А получай кухне – тишь да гладь: ни жены, ни еды т. е. не было, так и нет!
Но даже и в такой фанаберия-мажорной ситуации Геннадий Гвоздев сохраняет спокойствие и толерантность. Бесхитростно, очень скромно просовывает он свой нос в ванную и, смиряя раздраженные интонации в голосе, произносит:
– Лидия… так я не понял? Мы будем сегодня ужинать, или — или нет?
– Обожди, – отвечает жена. – Достираю кальсоны – потом…
– А нельзя ли,– предлагает Геннадий Гвоздев свой, противоположный вариант,– сначала поужинать, а уже затем заниматься всей этой дребеденью?
– Вышел,– отвечает жена, принимаясь за стирку. – Нельзя.
– И сколько а еще ождать?
– Пока не достираю.
И вновь Геннадий Гвоздев выказывает себя смертельно терпимым и покладистым семьянином. Он не вступает в перепалку с женой – без затей стоит в дверях ванной, привалившись спиной к дверному косяку и скрестив растопырки на груди.
– Ну, что ты гипнотизируешь меня, (языко Кашпировский? – не выдерживает жена. – Уже скоро дырку прожжешь.
Мало-: неграмотный прерывая елозить в тазике какое-то там тряпье, возлюбленная делает ему свое, встречное предложение.
– А хочешь, чтобы было быстрей – возьми, и помоги.
Ась?-о?! Помочь? Уж не ослышался ли Геннадий Гвоздев? Спирт с изумлением округляет свои ясные очи.
– То есть, твоя милость хочешь, чтобы я… я… – Геннадий Гвоздев взволнованно постукивает кончиками пальцев за своей груди, пытаясь осмыслить эти в высшей степени странные трепотня,– занялся стряпней?!
– А что тут такого?
О, Боги!
Что после этого такого! И она еще спрашивает? Она предлагает ему начать своей, чисто женской работой – и не видит в этом ни чер такого!
– Ну, хорошо,– говорит жена, разгибая спину; мыльная накипь капает в тазик с ее тонких припухших рук. – Не хочешь изготовлять – возьми, достирай белье. А я, тем временем, что-нибудь приготовлю.
Фронтон Гвоздева цепенеет, как маска.
– Что? И это тебе малограмотный подходит? Ну, а Аленку-то ты мог пораньше с садика забрать? Или я, как Фигаро, должна повсюду укладываться сама?
Супруг производит легкое шевеление пальцами правой обрезки:
– Я не мог…
– Почему это? Это ж, как раз тебе в соответствии с пути? А мне надо было еще сделать крюк. Иль, может быть, забрать дочь с садика тебе тоже невыгодный позволяет твое мужское самолюбие?
Физиономия Геннадия Гвоздева вытягивается с изумления.
– Ну, ты даешь! Да ты хоть знаешь, идеже я сегодня был, а?!
– Где?
– На се-но-ко-се! – благоверный произносит это слово четко, по слогам, чтобы женка как можно лучше уяснила его смысл. – Нас бросили держи заготовку сена для коров! Понятно? И, к твоему сведению, я наломался далее, как лысый черт!
– До такой степени,– с иронической смешинкой в глазах уточняет (подруга,– что у тебя уже не осталось сил, чтобы запрыгнуть в садик за ребенком?
– А нас, к твоему сведению, не стали доставлять на завод! – возражает Геннадий. – Нас, к твоему сведению, выкинули для Николаевском шоссе! А это, между прочим, – совсем в другом конце города!
– Давай, и во сколько же ты явился домой? – уличает жена. – Я вижу, и посуда немытая, и диван – могу поспорить, на почто хочешь – уже хорошенько примят…
– Неважно! Я навкалывался, как ко черт! И теперь хочу есть! Есть! Понятно?
Он разворачивается и делает одну крош спортивных пробежек по кухне. Ярость начинает закипать в его мужские груди. И – прорывается наружу.
– Хорошо! – влетая в ванную, взрывается Геннадий Гвоздев. – Недурно! Согласен! Пусть будет по-твоему! Ну, так подобно как там тебе надо перестирать?! Трусы? Колготы? Где они? Выкладывай! Сейчас! Сейчас я тебе тут все перестираю, раз твоя милость неспособна!
Он вырывает колготы из рук у жены и швыряет их в тазик.
– Повернись!
– Черта)?
– Па-вер-ниись! – рычит супруг.
Геннадий Гвоздев ешь-пей — не хочу жену за плечи и рывком ставит к себе спиной. Севши на корточки, он пытается развязывать узел на пояске ее фартука. Едва ему удается распутать этот гордиев узел; он стягивает передник через голову жены и, с кривою ухмылочкой на устах, выскакивает с ним нате кухню.
Здесь Геннадий Гвоздев напяливает фартук. Желая подставить жене еще сильней, он, вдобавок к этому, повязывает возьми голову еще и цветастый женский платок.
– Ну, что? Довольна? – с драматическими вибрациями в голосе восклицает злополучный супруг, вздымая руки над головой. – Добилась своего? Завяжи!
– По какой причине завязать?
– Бретельки!
Стараясь погасить улыбку на лице, генеральша заходит за спину мужу. Но лишь только ее щупальцы касаются пояса — раздается негодующий крик:
– А-а! Сама! Своими собственными руками завязываешь ми пояс!
– Но ты же меня попросил…
– А ты и Ада стараться! Я вижу, тебе нравится делать из меня бабу!
С этими словами, Геня Гвоздев устремляется в ванную.
– Хорошо! Пусть я буду бабой! Дай тебе!
Его глаза мечут молнии.
– Ну, так что туточки тебе постирать? – гремит несчастный муж. – Вот это бельище? – его указующий перст вытягивается в направлении тазика. – Хорошо! Ну-кась! Давай! Сейчас я тебе все, все тут перестираю!
Возлюбленный яростно окунает в тазик руки, выхватывает колготы – словно гремучую змею – и, расплескивая воду, начинает снедать их со злобной физиономией.
На его плечо ложится мягкая коряга жены:
– Гена, успокойся. Ты порвешь колготы, и потом Оксанке полно нечего одеть.
– А-а! Так тебе жаль это тряпье?! А меня! Меня,– Генуха Гвоздев стучит себя кулаком по груди,– тебе отнюдь не жаль?
– Ладно, Гена, иди. Я достираю сама.
– Нет медянка! Нет! Из-ви-ни-те! Но я – сам!
Половина (дражайшая) пожимает плечами и выходит из ванной. Не проходит и минуты, по образу следом выскакивает нахмуренный супруг. Он нервно сдирает с себя передничек и швыряет на стул.
– Что, уже настирался?
Начальник вторая
На заготовке кормов
Летнее солнышко плывет визгливо над землей. На синем небе – ни облачка; в ярких лучах сонно блестит голубой нил Кошевая. Ее левый берег – невысокий, кряжистый, поросший мхом – скрыт подина зеленым шатром акаций и верб; перед деревьями, у зеленой воды, стоят тугие лавка камышей. В тихих плесах и заводях нежатся белоснежные лилии, произрастают колючие водяные орехи. С правого берега тянется отвесная веретье, напоминающая некий каньон. Быть может, это какой-ведь древний славянский бог, еще в перуновы времена, взял в щипанцы топор и отколол от холма добрую его часть? Иначе же река некогда подступала к подошве этой возвышенности и вымыла ее местность? Как бы там ни было, эта высокая бледно-лимонная спуск издавна известна местным жителям под названием «Глинища», и отсюдова испокон веков наши предки брали великолепную глину неважный (=маловажный) только для строительных нужд, но и для всевозможных гончарных изделий.
В лоне этими-то Глинищами и берегом реки простирается отлогая долина, плавно переходящая в довольной обширную пойму, поросшую высокой сочной осокой и молодым камышом. Получай пойме мы видим фигурки мужчин в сапогах, косящих «зеленую массу». Кошеный ими камыш и траву перетаскивает на берег пестрая пучок мужчин и женщин, одетых по-пляжному – одни вытягивают траву с водяной хляби граблями, другие переносят ее вилами и укладывают в невысокие стожки. Ещё раз одна группка – по всей видимости, представители конструкторского отдела – соорудила изо куска брезента волокушу, нагрузила на нее сено и, впрягшись в лямки, бредет к бережку, воскрешая в памяти бессмертную картину Ильи Репина: «Бурлаки сверху Волге».
На суше, между двух стожков, имеет смысл грузовик, уже почти до бортов наполненный зеленной сплошным потоком. По этой массе топчется девушка в темно-коричневых резиновых сапогах – возлюбленная уплотняет корма для коров. Ее габариты как не рекомендуется лучше соответствуют этой цели. Фигура – пышная, крепкая, река «мацатая», как говорят на Украине – еще не успела огрузнуть (что непременно произойдет с ней в ближайшие пять-шесть парение) и привлекает взоры мужчин пышностью форм. В особенности если отодвинуться во внимание, что на девушке – довольно смелый купальник бордового цвета, прикрывающий ее женские красоты по самому минимуму. На голове – соломенная шляпка, с-под которой выбиваются чуть рыжеватые волосы и довольно красивыми волнами ниспадают получай спину и грудь. Глаза под густыми бровями – темные, смешливые и озорные; подле улыбке на смуглых щечках появляются милые ямочки.
Сам-друг работника с вилами в руках переносят «зеленую массу» из ближайших стожков в трехтонка; солнышко припекает.
– Гена, дай мне, пожалуйста, воды! – просит барышня.
Ее голос звучит сладко, как мед, а лицо озаряет нежная лыба.
Геннадий Гвоздев, к которому обращены эти слова, небрежно втыкает вилы в землю, утирает со лба мыло тыльной стороной руки, и какой-то вальяжной, покачивающейся походкой направляется к бидону с водным путем. Кажется, он идет не к бидону даже, а к некой даме получи и распишись балу, с намерением пригласить ее на танец. Вид у него близ этом довольно меланхоличный. Почерпнув воды, он несет ее девушке.
– А благодаря чего именно Гена, а? – с грубоватой веселостью басит напарник Гвоздева – младой человек исполинских размеров, с жирным брюшком и округлой красной физиономией. – Что так не Ваня, например?
– А потому!
– Нет, ты объясни, объясни нам, отчего снова Гена – а не Ваня? – добродушно гудит исполин. – Опять-таки я же стою у самого бидона! Мне только руку перетянуть, взять кружку с крышки и набрать воды. А Генке надо опять воткнуть вилы в землю, утереть пот со лба, обвести машину, дойти до бидона…
Девушка опускается на колени, перегибается минуя борт и, протянув руку к кружке, которую ей подносит Гея Гвоздев, впивается в него ласковым взором.
– Нет, вы только лишь поглядите, что она себе позволяет! – в благодушном негодовании восклицает толстяк. – Ирка, кончай сейчас же! Кому я сказал! У него же семья, ребята! Смотри, дождешься, жена придет с жалобой в профком! Оно тебе желательно? Хочешь заигрывать – так заигрывай со мной! Я – парень мальчишка, холостой, как ветер… моя половина только вчера в командировку уехала… Ой-ей-ей!
Таковой возглас вырывается у балагурящего Ивана после того, как гризетка выплеснула ему на спину остатки воды.
– Вот сие да! – восклицает он в притворном негодовании. – С Генкой любовь крутит – а меня вплавь обливает! Где справедливость, люди?!
– Спасибо, Гена!
– Пожалуйста,– Геныч Гвоздев берет кружку у девушки и ленивой поступью относит ее к бидону.
– Ай-яй! Что же делается, а? Люди добрые, что тут творится, вы чуть поглядите! Сплошная аморалка!
– А тебе завидно?
– Да, завидно!
Быть у Геннадия Гвоздева гибкая, красивая; живот поджарый, плечи переставать широкие. Волнистые пряди волос ужасно красивыми кольцами ложатся для гладкий, слегка выпуклый лоб. Нос – прямой, изящный, с легкой горбинкой; ланиты прямые; губы очерчены тонко и очень красиво, с небольшою ни дать ни взять бы припухлостью. Движется Гвоздев вкрадчиво и легко, как лев на охоте.
– Нет, вы только посмотрите на сие безобразие, а! – разражается новой тирадой Иван. – Ирка, у тебя чисто, шея на шарнирах, что ли? Куда Генка – тама и ее шея поворачивается. Куда Генка – туда и Ирка, как следует на поводке идет! Генка пошел к правому борту – и Ирка уж тут как тут, у правого борта ошивается. Генка двинулся к левому борту – и Ирка у левого борта маячит, пожалуй от его синих плавок своих ясных глаз нарезать не может. Гена, у тебя там что, магнит в плавках спрятан, чи шо? И старый и малый, люди, завтра тоже надеваю синие плавки, и пускай Ирка в меня одного глядит!
– Гена, помоги мне, пожалуйста, облупиться,– просит между тем девушка.
– Ну вот! Опять Гена! А какими судьбами не я? Давай я тебя с машины сниму! Мне ведь малограмотный тяжело! Ага… Все ясно! Все понятно… Так, си, так!
Перебросив ногу через борт, и утвердив стопу возьми колесе, черноокая красавица протягивает к Гвоздеву руки; она спрыгивает ему получай грудь под это многозначащее: «так, так, так!», и Геннадию Гвоздеву безграмотный остается ничего иного, как подхватить девушку в свои объятия, которая, в свою участок, незамедлительно обвивает его за шею. Несколько мгновений Генуля Гвоздев держит девушку на руках, а затем осторожно опускает получай землю.
– Спасибо, Гена!
– Пожалуйста, – галантно бормочет Геннаша Гвоздев.
– Ну, все, пропало дело! Любовь-морковь! Признайся соответственно-честному, что ты в него втюрилась?
– Да, втюрилась!
– Слыхали?
– Ой ли? и что? – смеясь, отшучивается Ира. – А если он тут – самый очаровательный из вас, что ж мне прикажешь делать, а?
– Да? И какими судьбами же в нем такого красивого? Признавайся.
– Глазки.
– Ух, твоя милость! Глазки Генкины ей понравились, надо ж, а! Да я как вмажу полкило водяры – у меня такие глазки! Матуничка мия!
– Ну, все, хватит трындеть,– хмуро обрывает Гвоздев. – Давайте гнуть горб.
– Действительно… Гена, подсади меня, пожалуйста, на машину!
– И безлюдный (=малолюдный) совестно тебе, а? – восклицает толстяк. – А Вани что, руки отсохли?!
Возлюбленный поднимает свои могучие руки, демонстрируя их силу. Служительница ставит ногу на колесо. Геннадий Гвоздев подсаживает ее в трехоска.
– Спасибо, Гена, – благодарит Ирина, перевалившись через лаг.
– Пожалуйста.
– Даа… Я вижу, мое дело – швах,– басит брюхан. – Эй, Фантомас! Давай, подъезжай вон к той куче!
Изо окна кабины вываливается тощая рука, потемневшая до локтя через загара, и от этого кажется, что на нее надета длинная краги; рука безжизненно повисает на дверце. Вслед за нею высовывается и старшой – лысая, костлявая, с каким-то нездоровым сине-зеленым отливом. Ухо у шофера большие и оттопыренные, а глаза – как у наркомана.
– К какой? – справляется Фантомас.
– Чтоб ноги твоей здесь не было той,– Иван указывает на стожок.
Двигатель запускается с ужасающим скрежетом. Ира поднимается с четверенек сверху ноги, машина дергает с места и девушка, всплеснув руками, падает лицом вниз на траву.
– Эй, Фанто! – кричит толстяк шоферу. – Далеко не тяни руль на себя, а то взлетишь!
Прыгая по мнению кочкам, машина подкатывает к стожку. Ирина снова встает, Фантомас тормозит, и девчина совершает новый полет.
Ирина, с рассерженным видом, встает сверху ноги.
– И ты что ныряешь туда-сюда, как буй? – басит Иван.
Между тем, Геннадий Гвоздев бросает негласный взгляд в другую сторону – к реке. Вернее, его взор притягивается к некой белокурой особе. Возлюбленная стоит к нему спиной и вытягивает граблями «зеленную массу» изо поймы на сушу.
Толстяк поднимает на вилы кипа сена:
– Ну что, дадим стране корма?!
Благородный Гвоздев подключается к погрузке. Через пятнадцать минут ударной слаженной работы робот загружена, и Гвоздев помогает девушке спуститься на землю. Ивасик с шофером обвязывают траву веревками.
– Ну, кто едет выгружать. Ant. загружать? – спрашивает Ирина, устремляя зовущий взгляд на Гвоздева. – Гена, поехали?
Гвоздев неоднозначно сдвигает плечами – он явно колеблется; что-то ни дать ни взять бы удерживает его на месте. Виляя тугими полными бедрами, д`евица направляется к кабине. Она ставит ногу на подножку и, зовуще оглядываясь на Гвоздева, зовет его вновь:
– Ну, что-то около ты едешь?
Геннадий Гвоздев чешет за ухом, опустив очи. Видя его нерешительность, Иван вонзает вилы в зеленую массу сверху грузовике:
– Ладно! Раз Генка не хочет – так уже и быть, поеду я!
Он забирается в кабину вслед за Ириной.
Лязг. Звук. Подозрительный стук, и какое-то явно нездоровое тарахтение. С немалой натугой силач заводится, выезжает на грунтовку, проезжает вдоль Глинищ, забирает в сторону и начинает подъем по желтой излучине дороги.