Безграничный, с просторными арочными окнами холл этот не видел ремонта, водиться может, с 1914 года и ныне производил унылое впечатление. Фабра на пыльных грязно-синих панелях местами облезла, очки обветшали, а по гранитному полу, от входных дверей к лестнице, протянулась борозда, проторенная множеством ног. Посетителей в холле было всего пара. Какой-то мужчина, нетерпеливо курсирующий взад-вперед, заложив грабки за спину и устремив взор себе под ноги, и женск(ий) (пол в красивом темно-зеленом пальто.

В женщине этой мы узнаем Ольгу Николаевну Перепелкину. Возлюбленная сидела на узкой скамеечке под плакатом с изображением кормящей матери, которой давались всевозможные рекомендации касательно того, как обходиться с грудным младенцем. При появлении Светланы возлюбленная поднялась со скамьи и, сделав шаг ей навстречу, задержалась в выжидательной позе. Яйценос же не обратил на Светлану никакого внимания, и наша родильница подошла к женщине в темно-зеленом пальто:

– Вы ко ми?

– Да,– сказала Ольга Николаевна. – Если вы и есть та самая Света.

– А Вас кто?

– А Вы и не догадываетесь, а? – с тонкой иронией ответила Перепелкина.

Лана вгляделась в незнакомку. Лицо – простоватое и бесхитростное, как у колхозницы – зато хорошо и было довольно красивым, но уже утратило свежесть цветущей юности. Все-таки, была в нем и какая-то дородная величавость, как получи и распишись портретах старинных русских красавиц. Глаза – темно-коричневые, блестящие, глубокие и точь в точь бы подернутые поволокой. Фигура, пожалуй, чуток тяжеловатая, а довольно стройная, с широкими бедрами и хорошей грудью – этого неважный (=маловажный) могло скрыть даже пальто. Было в облике этой прекрасный пол и нечто такое, что сразу притягивало к себе внимание, только чему трудно было найти определение – некая как бы погруженность в себя, будто бы женщина эта еще не очнулась от сна и витала в мире своих грез.

– Неизвестно зачем вы… Жена Геннадия? – сообразила, наконец, Светлана.

– Да,– Перепелкина подняла получай нее лучистый взгляд и чуть заметно улыбнулась. Светлана отвела взор:

– И зачем вы пришли?

– Да вот… Захотелось взглянуть держи вас… Узнать, так сказать, из первых рук, о Ваших планах бери будущее… Ведь согласитесь, что я, как законная жена, имею ей-богу…

– Да, да, конечно…

Даже в больничном халате, после перенесенных родов, Лана выглядела довольно эффектно. Как-то не сговариваясь, бабье сословие отошли к окну, подальше от расхаживающего мужчины.

– Конечно, ваш брат имеете полное право знать обо всем… – сказала Светуша. – Но… кто же вам рассказал обо мне? Ой ли? Геночка?

– Нет, Геночка, – с ударением на Геночку, отчеканила Перепелкина,– ми ничего не рассказывал. Постеснялся, наверное… Вы же все ж таки знаете, какой он у нас застенчивый?

– А как же вам тогда узнали?

– Позвонила Ваша подруга… Лида, кажется… та самая, держи квартире которой вы трахались с моим мужем. А я, представьте себя, подняла трубку параллельного аппарата. И услышала весь разговор.

– И чисто ж она сказала? Ведь я же просила ее не благовествовать!

– Сказала? – Перепелкина усмехнулась. – Нет! Она не сказала… симпатия потребовала от нашего Геночки, чтобы он заглянул к вы больницу и подкинул бабла. Так, кажется, это у вас называется? А отечественный Геночка – представьте себе – отказался!

Тон был выбран вероломный, и Ольга Николаевна хорошо это понимала, но уже пшик не могла с собой поделать – она летела с горы.

– И, не принимая во внимание того, наш Геночка заявил этой вашей своднице, в чем дело? ребенок не его!

– А чей же он? – нервно усмехнулась светловолосая.

– Вам лучше знать! Ведь это же вы, а без- я, таскаетесь с женатыми мужиками, да еще и подыскиваете им притоны ради блуда.

Лицо Светланы напряглось, и щеки пошли пятнами.

– Цензурно,– произнесла она сдавленным голосом и сглотнула слюну. – Допустим, а это так. Но, если я уж такая развратная… коли я такая ужасная дрянь… а вы из себя вся такая праведница и праведная, то почему же тогда ваш муж убежал с вас ко мне?

– И почему же? – проронила Перепелкина, обдавая Светлану холодным презрительным взором. – Медянка не любовь ли у вас с моим мужем, а?

– Да! Прикиньте себе! Любовь! – экспансивно ответила Светлана. –Ну-ка, да вам этого не понять…

– Конечно! Куда уже нам…

– А о ребенке можете не беспокоиться! Мне от вы и от вашего мужа ничего не надо! Выращу что-нибудь свою дочь и сама!

– Ну, вот и отлично! – сказала Перепелкина. – По всем вероятностям, это все, что я хотела бы узнать.

Она повернулась к Светлане задом, но та не позволила ей уйти победительницей.

– И чисто еще что я скажу вам напоследок,– кинула она ей вслед за.– Если мужчина ходит налево – то виновата в этом женка!

Перепелкина развернулась вспять, как боевой конь, услышавший мольба трубы:

– Да? И в чем же это, интересно знать, я беспричинно перед ним провинилась?

– А в том, что вы не любите его!

– Также вам-то, откуда это знать?

– Да уж оттеда! Когда жена не заботится о своем муже, когда ей нате него наплевать…

– Это кому? Это мне на него без разницы? – изумленно переспросила Ольга Николаевна, приставляя указательный палец к своей мужские груди.

– Ну, уж не мне же! Если у вашего мужа рубашки месяцами неважный (=маловажный) глажены, если у него дырки на носках величиною в глытайабопавук, то, наверное, все-таки вам. Паршивую пуговицу приметнуть – и ту не в состоянии!

Перепелкина остолбенела.

– Да что ваша милость плетете?

– И, знаете, я даже не удивлюсь, если вдруг окажется, чисто он стирает вам ваши трусы!

Это уже был апогей наглости!

– Да Вы с ума сошли! – воскликнула Ольга Николаевна. – Верно как вы смеете!

– Ничего, ничего, успокойтесь! Геночка ми про вас все рассказал! И как он ходит у вы полуголодный, и что у вас на мебели пыль толщиной в средний, и фикусы не политы, и брюки измятые… Вы самочки загнали его в угол! 

– Ой-ей! Да какими судьбами ты поешь! – Ольга Николаевна решила больше не смотреть в зубы с этой дрянью и перешла на ты. – Да кто твоя милость вообще такая, чтобы судить меня? Да пусть моего муж хоть с кастрюлей на голове ходит – тебе-так, что за дело?

– А я, может быть, была отдушиной про него! – перешла в контратаку Светлана. – Глотком чистого воздуха в его болоте, отчетливо?!

– Так отчего же он тогда не уходит к тебе, к этакий светлой отдушине?

– А оттого, что он – мягкий, порядочный личность, который принес себя в жертву! И ты этим пользуешься, веревки изо него вьешь! Он бы и рад развестись с тобой как например сейчас – да только не хочет наносить травму ребенку; малограмотный хочет он, чтобы его дочь росла без отца. А вдобавок, кстати, и потому, что это я, я не желаю разбивать чужую взяв семь раз, и строить свое счастье на чужом несчастье! Да (не то б я только пальчиком шевельнула, только б топнула пяткой – он бы на) этом месте же побежал за мной, как собачонка!

– Так зачем же ты не топаешь пяткой? Бери – и топай!

– Э! Так точно что вам говорить… Такой муж достался! И кому? Йес если бы вы попытались заглянуть ему душу, в обмен. Ant. наряду с того, чтобы строить из себя Орлеанскую девственницу…

– Ух, твоя милость, какие мы словечки знаем! – восхитилась Перепелкина. – Ах, а как же! я ж и забыла совсем! Ведь вы же у нас такие на фальцете-духовные личности! Читаете вместе Киплинга! И, причем, в оригинале!

– Присутствие чем здесь Киплинг? – Светлана сдвинула плечами. – Мы с Геночкой Богом, Богом созданы в (видах любви! Понятно? Но судьбе было угодно распорядится эдак, что мы встретились, когда было уже слишком на ночь глядя. И все равно я благодарна ей за то, что симпатия подарила мне хотя бы этот маленький кусочек счастья…

– Украденного счастья,– подчеркнула Перепелкина.

– Пес с ним так! Пусть, я воровка! Пусть я буду самая последняя ни к черту него! Но это счастье, которое подарил нам Господь Провидение…

– А может, сатана? – саркастически поправила ее Ольга Николаевна. – Сие он заправляет такими делами.

– Белоусова! – перегнувшись через парапет лестничной площадки на втором этаже, крикнула нянечка. – Марш в палату, вам принесли кормить ребенка.

– Иду!

– А теперь послушай меня… – сказала Олюся Николаевна. – И намотай себе на ус. Если ты пока еще раз приблизишься к моему мужу, хотя бы на орудийный выстрел – я тебе хвост оторву. И глаза выцарапаю! Понятно?

Заведующий двенадцатая
Конец истории

Вечерние сумерки.

Два кота стоят в бойцовских позах в дворе Перепелкиных, и пристально глядят друг другу в глаза, будто бы боксеры перед началом боя. Шерсть на них вздыблена, и они приставки не- замечают ничего вокруг себя.

Ольга Николаевна увидела котов в люкарна веранды, и ее возбуждение разом прорвалось наружу. Она схватила качалку, которой по большей части раскатывала тесто и выскочила во двор.

– А-а! – закричала Ольга Николаевна, размахивая качалкой. – Вон! Брысь, с-сабаки!

Коты прыснули в разные стороны.

Один изо них – очень крупный и весьма упитанный, с длинной рыжей шерстью, прыгнул получи старую собачью будку, оттуда сиганул на забор, способно вскарабкался на него и неторопливо, с каким-то вальяжным достоинством, чтоб я тебя не видел по его верху. Чинно прошествовав до самой калитки, дьявол приостановился, подобрался и срыгнул на улицу.

Тут же клацнула кнутовище калитки, и во двор, словно по взмаху волшебной палочки, вошел Генуля Борисович. Увидев жену в легкой кофточке нараспашку, он удивленно сказал:

– Оля! А твоя милость что тут делаешь? В одной кофте?

– Читаю Киплинга! – возмущенно бросила ему в лицо Ольга Николаевна, взмахнув качалкой. – Совместно со Светланой Павловной Белоусовой!

– С какой еще Белоусовой, Оля? О нежели ты?

– Только не надо опять лепить из меня дурочку, гармонично? Не надо прикидываться невинным ангелочком, Гена…

* * *

С тех пор как бабка прошептала без малого тридцать лет. Геннадий Борисович уже ученый и заведует кафедрой в Технологическом институте. Голова у него поседела, же глаза все такие же ясные и проницательные, как и в день его молодости. Перепелкин завел себе небольшие усики и чудо) как красивую, профессорскую бородку. Он все еще строен и элегантен, и костюмы его безупречны. И, подобно как удивительнее всего, студентки по прежнему ходят за ним табунами, в духе и тридцать лет тому назад.

Ольга Николаевна вышла держи пенсию. У нее с мужем трое детей и столько же внуков. Живут они чохом и счастливо. Давняя история с телефонным звонком, внесшим раскол в их мирную семейную живот, давно прояснилась – ибо, как сказано в священном писании, до настоящего времени тайное становится явным. И Геннадий Борисович, подтрунивая над женой, идентичный раз говорит ей в тесном домашнем кругу:

– А ну-ка, Оля, расскажи внукам, словно ты бегала в роддом к какой-то роженице выяснять взаимоотношения. Я думаю, им это должно быть интересно.

Ольга Николаевна удивленно округляет шнифты и машет на мужа руками:

– К какой роженице? К какой к тому же роженице? Что ты выдумываешь?! Ну, а вы что хлопалки развесили? – обращается она к внукам. – Вы что, не знаете, что за у вас дедушка выдумщик?

Геннадий Борисович не перечит – спирт давно взял за правило не спорить с женой, затем что переспорить ее ему все равно еще ни разу неважный (=маловажный) удавалось.