– Лида, а можно тебе задать один вопрос?

Его сопружница молча продолжает стирку.

– Лида, я, кажется, к тебе обращаюсь… Твоя милость что, глухонемая?

Ни звука!

Своим строптивым поведением симпатия явно провоцирует его на конфликт. Но, на данный раз, Геннадий Гвоздев демонстрирует свою железную выдержку. Симпатия подносит палец к носу жены.

– Лида… вот как твоя милость думаешь, что это такое, а?

– Не знаю.

– А хочешь, я тебе скажу?

– Кто в отсутствии.

– А давай я тебе все-таки скажу, а? Давай?

Жена далеко не отвечает.

– Ну, хорошо… Ладно. Тогда пойдем, я тебе кое-чисто покажу.

– Мне некогда.

– Ну, на минутку. Это а не в Москву ехать. Или в Мариуполь. Это тут, подле. Пошли, я хочу провести один эксперимент!

Геннадий Гвоздев беретик жену за локоть и с таинственной физиономией тянет ее следовать собой к столу в гостиной. Здесь Геннадий Гвоздев проводит специфический следственный эксперимент: его палец прочерчивает на столешнице волнистую линию. По (по грибы) ним остается коричневый след.

– Ну, что скажешь?

Яко и не дождавшись ответа, Геннадий Гвоздев приставляет большой шаромыга к сгибу указательного пальца и назидательно помахивает им перед анфас своей жены:

– Это пыль, Лида! Пыль! Понимаешь? И в своя рука с этим у меня к тебе возникает такой вопрос. Лида, объясни ми, пожалуйста, почему я должен жить в грязи? Тебе что, бесцельно тяжело взять в руки тряпку и вытереть пыль со стола?

– А тебе? – соображение жены напряжен и колюч; он не предвещает ничего доброго.

– Который – мне?

– Тебе что, тяжело взять в руки тряпку, и обтереть со стола пыль? Или боишься, что руки отломятся?

Цедилка Геннадия Гвоздева вытягиваются в трубочку, и он погружается в раздумья.

– Блистает своим отсутствием, руки у меня не отломятся… – наконец отвечает возлюбленный подчеркнуто сдержанным тоном, за которым, однако, чувствуется за глаза станет сильное напряжение. – И мне не тяжело взять в руки тряпку и обтереть пыль со стола. А также постирать белье, помыть полы и обработать ужин… Я – сама знаешь – работы не чураюсь! Но твоя милость пойми, Лида. Пойми же ты, наконец! Для того (для того в доме царили мир и покой – каждый должен заниматься своим делом. Тетенька – своим, женским делом. А мужчина – своим, мужским.

Для лучшего усвоения этой глубокой мысли, Геныч Гвоздев решает привести жене наглядный пример.

– Вот, ну… нужно вбить в стенку гвоздь! Или передвинуть шкаф. Я но не стану обращаться к тебе за помощью? Нет, я засучу рукава и лично займусь этим делом! Потому что я знаю: это – моя, мужская усилие!

– Да? – усмехается жена. – И много ты в этом году понабивал в стенку гвоздей и передвинул шкафов?

– Далеко не важно! Главное – это принцип! Но если ты маловыгодный в состоянии следить за чистотой в доме… Что ж! Хорошо! Дай ми, пожалуйста, тряпку, и я сам вытру эту чертову пыль со стола!

С этими словами Геня Гвоздев протягивает руку к жене. Геннадий Гвоздев ждет, когда-никогда жена положит ему в руку тряпку, чтобы он имел эту удобный случай – собственноручно вытереть пыль со стола! Но… где а тряпка?

– Лида, – звонко чеканя имя жены, произносит Генуха Гвоздев,– я, кажется, попросил тебя дать мне тряпку, для того чтобы я мог вытереть пыль со стола!

– Тебе надо – твоя милость и возьми,– отвечает жена, и в голосе ее нет даже и намека получай сердечность.

– Но где же я ее возьму? – удивляется Геша Гвоздев. – Ведь я ж не заведую тряпками? Тряпки – это твоя, женская парафия!

– Возьми, где хочешь.

– О, Боже! – Геннадий Гвоздев выступает в центр комнаты. – О, Бог ты мой! Есть ли в этом доме тряпка, ради я мог вытереть пыль со стола?!

Он воздевает щупальцы горе, словно Отелло у ложа Дездемоны. Его реплика тонет в беспросветный тишине.

– Хорошо! – восклицает Геннадий Гвоздев и уверенным шагом устремляется к вешалке. – Чудно! Не хочешь дать мне тряпку – не надо!

Аккуратный супруг срывает с крючка полотенце. С самым решительным видом некто устремляется к столу, дабы собственноручно вытереть с него пыль! Губернатор, с не менее решительным видом, преграждает ему путь.

– Повесь утирка на место!

– Но должен же я чем-то обтереть пыль со стола?

– Я сказала, сейчас же повесь мое лентион на место!

– А чем же я тогда вытру пыль со стола?

Супружница выдергивает полотенце из рук своего супруга и вешает его нате крючок.

– И не смей больше трогать его, понял?

– О, Господи!

Геннадий Гвоздев расхаживает по комнате, всплескивая руками.

– О, Господи ты мой!

Где, где взять тряпку, чтобы утереть пыль со стола? Почему в этом доме никогда нуль не найти? Начинаются усиленные поиски тряпки. На батареях отопления ее перевелся, на подоконнике…

Но что это?

Физиономия мужа вытягивается в среднем, словно он увидел за окном свою покойную прабабушку.

– Лидия! Лида! Иди скорее сюда! – палец Геннадия Гвоздева нацеливается бери горшок с фикусом. – Посмотри!

Сосредоточенно сдвинув брови, он ковыряет землю перед фикусом:

– Нда-а… – резюмирует Геннадий Гвоздев, покачивая головой. – Неудобь – как камень… Интересно, когда ты поливала его в стр раз?

– Что еще?

Взор мужа цепляется за вазу с цветами.

– О! И дары флоры завяли! – он приближает к букету свой нос. – Фи… Да что вы и духман, однако! Вода давно задохнулась. Неужели так вломинадзе было ее поменять?

– Все?

Лида собирается уходить, только он удерживает ее за локоть.

– Погоди. Давай поговорим холодно – тихо, мирно, без всяких эксцессов, как подобает культурным людям. Твоя милость думаешь, я не знаю, о чем ты сейчас думаешь? Знаю. Твоя милость замоталась, устала, не успела полить цветы и вытереть пылетранспортер со стола, а я – деспот. Я мелочный, эгоистичный человек, я к тебе придираюсь, в (обмен того, чтобы взять и помочь тебе. Так? Так… И пусть даже не спорь со мной.

– А кто с тобой спорит?

– Эдак вот… я хочу, чтобы ты уяснила себе, наконец, одну простую фантазия,– он собирает пальцы в щепотку и шевелит ими перед носом жены. – Все наша жизнь как раз и соткана из таких вишь мелочей. Понимаешь? Не давай мне повода – и я не буду мелочным. Понимаешь, несть?

Геннадий Гвоздев всматривается в лицо своей супруги, но, к своему великому сожалению, неведомо зачем и не встречает на нем никакого понимания.

– Ну, наподобие же мне достучаться до тебя, а?! Как объяснить тебе по сию пору эти элементарные истины, наконец! – Геннадий Гвоздев разводит грабли, дивясь непонятливости своей жены. – Ну, хорошо! Ладно! Примем, ты не успела вытереть пыль со стола… Пусть, ты забыла полить фикус. Пусть даже так! Так давай возьмем другой пример…

Он приближается к шифоньеру, распахивает дверцу и роется в его недрах, приговаривая себя под нос: «так… трусы не глажены… брюки помяты…» Напоследях, выуживает новый вещдок – рубаху в темно-синюю клетку.

– Разуй глаза, Лида! Пуговица на рукаве оторвана! И это – факт, через которого нам с тобой никуда не уйти. А ведь я просил тебя пришибить ее еще три дня назад! Верно? Ты скажешь: безделушка! пустяк! Но ведь именно из-за таких видишь пустячков и рушатся семьи! И кто в этом повинен? Скажи?

В отгадка доносится тяжкий вздох и какое-то неразборчивое бормотание – в таком случае ли «достал», то ли «заколебал», то ли до сего часа что-то в этом же роде. Ну, да наледь камень точит:

– Я, конечно, мог бы пришить эту пуговицу и своевольно! – произносит муж с кривою усмешкой. – И руки у меня бы мало-: неграмотный отломились! Но дело – не в этом. Дело – в принципе, в твоем отношении ко ми! Ведь не пришитая пуговица – это только внешнее симптом того, как ты относишься ко мне. Это, приближенно сказать, лакмусовая бумажка, тест на то, заботишься твоя милость обо мне – или нет. Любишь ты меня – сиречь же я для тебя пустое место, нечто вроде засохшего фикуса, кто ты забыла полить…

Конец этой блестящей тирады сопровождает траханье двери – это жена, не желая более выслушивать мудрых сентенций своего сопружница, удаляется из комнаты. И, когда Геннадий Гвоздев вновь объявляется в ванной с дырявым носком в руке, уста у нее оказываются горестно поджатыми, а на глазах стоят драгоценности.

– Что, правда глаза колет? – в качестве предисловия приступает Геня Гвоздев. – Или, может быть, скажешь, что я не прав? Только, смотри, Лида. Смотри. Вот тебе еще один суждение. Ты видишь этот носок? На пятке – дырка!

С этими словами симпатия подносит к лицу склонившейся над тазиком жены свой джурапки-аргумент:

– О чем свидетельствует эта дырка?

Жена вырывает носочки из руки мужа и с возгласом, «да пошел ты!» швыряет в его мурло его аргумент. Отвернувшись от мужа, она горько плачет.

Конструктивного диалога невыгодный получилось – разумеется, не по его вине. Но, инда видя, что жена кругом не права, Геннадий Гвоздев проявляет такое редкое душевное цвет, как смирение!

Ведь ему, Геннадию Гвоздеву только отчего брошен в лицо носок! Вместе с носком Геннадию Гвоздеву брошено и сие пошлое: «да пошел ты!» (И это – при всем томище, что он со всех сторон прав!) И что а Геннадий Гвоздев? Возмутился? Ответил на обиду обидой? Злом возьми зло?

Нет! С поистине христианским смирением наш добрый самаритянин идет к своей плачущей супруге и нежно обнимает ее за подрагивающие рамена, пытаясь загасить ссору…

– Ну, ну,– ласково воркует Геня Гвоздев. – Ну, чего ты так… разошлась? Что я такого тебе сказал, а?

Хатун сбрасывает с плеча его руку.

– И это – из-за каковой-то там мелочи? Из-за какого-то дальше дырявого носка? Ну, перестань… Не понимаю, и чего твоя милость так завелась?

Геннадий Гвоздев целует жену в висок, пытаясь утешить ее.

– Ну-ка, ладно, давай не будем ссориться, а, Лида. Давай отнюдь не будем ломать копья из-за всяких там мелочей. Все-таки мы же с тобой – взрослые люди, не так ли? Неужели что, мир?

Приятно улыбаясь, Геннадий Гвоздев протягивает склоненный крючком мизинец к мизинцу жены.

– Мир! Мир!

Он цепляется мизинцем ради скользкий от мыльной пены мизинец жены. Сердце его преисполнено небесной доброты, кротости и нежности к своей супруге. Симпатия прижимает ее к своей груди, и целует в мокрые щеки, и гладит ее в соответствии с спине.

– Ну, ну, какие мы обидчивые девочки! – приговаривает Генаша Гвоздев. – А ну-ка, вытерли глазки! Ну-ка, улыбнулись! Неужли, кто это тут такой нехороший обидел нашу Лидочку? А во мы сейчас ему!

И ни слова упрека! (Хотя кончик-то в лицо брошен ему!)

Сердце женщины податливо, (языко воск, не так ли?

Гроза налетела и миновала, пронеслась, яко и не бывало ее вовсе, и вновь все задышало покоем и радостью. И в воздухе (языко бы даже повеяло неким духовным озоном, освежая малость притупившиеся чувства молодой четы.

Геннадий Гвоздев, в порыве благороднейших чувств, трогай на беспрецедентный шаг: он самолично почистил, а затем и сварил овощ! Жена, тем временем, окончила стирку, развесила сушить китайка и подключилась к общему делу: приготовлению ужина.

И вот семейство Гвоздевых сидит по (по грибы) вечерней трапезой, наслаждаясь тихим семейным уютом. После ужина хозяйка Геннадия Гвоздева перемывает посуду, укладывает дочь спать и занимается иными, вот женскими делами, а Геннадий Гвоздев, устроившись поудобней в кресле, послушно коротает вечерние часы досуга за просмотром телевизионного остросюжетного кинофильма.

 

Президент(ствующий) пятая
Пойман с поличным!

Утром, около половины десятого, Генуша Борисович Перепелкин стоял перед зеркалом – моложавый, импозантный господин в строгом пепельно-сером костюме. Он как раз поправлял регат, намереваясь уходить в институт, когда раздался телефонный звонок. Спирт поднял трубку. Хриплый женский голос спросил:

– Это твоя милость, Гена?

– Да,– сказал Геннадий Борисович.

Ольга Николаевна, находясь в смежной комнате, сняла трубку параллельного аппарата. Какая-в таком случае женщина произнесла грубым неприятным тоном:

– Что ж это твоя милость, сволочь такая, заделал Светке ребенка – и в кусты?

Ее деятель ответил осевшим голосом:

– Какой Светке? Вы ошиблись номером.

– Приколись! сюда,– сказала женщина. – У Светки родилась девочка, понял? Три сто. А твоя милость мне тут – ошиблись номером! Ты лучше, блин, безлюдный (=малолюдный) петляй, а сходи к ней в больницу, если у тебя еще осталась, несмотря на то бы капля совести. Она лежит в Тропинке, палата №9…

– Несомненно что вы такое плетете! – прервал ее муж. – Кто такой вы такая?

– Лида, ее подруга,– каркнула женщина. – Симпатия мне все про тебя, мерзавца, рассказала.

– Не знаю я дрянный Светки,– отпирался Геннадий Борисович. – Вы меня с кем-ведь путаете.

Сиплый, полный ненависти голос, произнес:

– Слушай семо, гвоздодер. Ни с кем я тебя не путаю, понял? Сумел трахнуть ребенка – так умей и отвечать. Сходи в больницу и проведай Светку. И подкинь ей ежели и бы немного бабла.

– Повторяю Вам, вы набрали безлюдный (=малолюдный) тот номер!

– Да что ты говоришь! Ай-яй! – саркастическим голосом ответили в трубку. – У тебя почему, анемия? А не ты ль окучивал Светку на моей хавире? Яко вот: любишь кататься – люби и саночки возить!

– Какие сани? Черт знает что!

Из трубки гневно зашипело:

– (на)столь(ко), значит, ты отрекаешься от своей дочери? А Светку бросаешь возьми произвол судьбы?

– Да, отрекаюсь! – нервно выкрикнул Геннадий Борисович.

– Начинай, ты козел…

На этой неприятной ноте разговор прервался. Генуха Борисович опустил трубку на рычаги.

– Бред какой-в таком случае! – пожимая плечами, проронил он и увидел, как в комнату входит хозяйка.

– Ну, и как там Светка? – осведомилась она с дрожащей улыбочкой сверху губах. – Говорят, уже родила? Три сто?

Она старалась казаться беззаботной, но это ей плохо удавалось. Муж дурашливо улыбнулся.

– А, так ты все слышала? – он небрежно махнул рукой. – Ахинея какая-то. Очевидно, неполадки на телефонной линии. Твоя милость же знаешь, как работает наша связь: звонишь в баню – а попадаешь в мервецкий) покой.

– Да что ты говоришь! – жена с усмешкой покачала головой. – Ай-яй! Узы виновата… А это что тогда такое?!

И с этими словами симпатия швырнула в лицо мужу скомканный клочок бумаги. Он упал получай пол. Геннадий Борисович поднял его, разгладил и стал произносить. На измятом листке было выведено каллиграфическим женским почерком: Светуля Павловна, а напротив стоял телефонный номер. На лице мужа отразилось обескураженность.

– Что это?

– А ты не догадываешься?

– Нет.

– Телефонный пункт твоей Светки!

– Где ты его взяла?

– Вывалился с кармана твоих брюк! Когда я гладила белье! Так отчего впредь будь осмотрительней.

Муж насупился. Его физиономия выражала напряженную работу мысли, и сие лишь усилило подозрения Ольги Николаевны.

– Что, уже сочиняешь новую сказочку, Андерсен твоя милость мой?

– Постой, постой! – пробормотал муж, недоуменно почесывая затылочек. – Какая же это может быть Светлана Павловна?

– Тебе виднее! А другая там всего, та, что сейчас в роддоме? Или у тебя подчищать какая-то еще?

– А! Вспомнил! – воскликнул муж, хлопая себя ладонью в области лбу. – Так это же наша англичанка! Да! Определённо! Я ж просил у нее почитать Киплинга в оригинале. Да вот а он, на полке стоит!

– Я так и поняла,– полным сарказма голосом заметила женушка. – Вы вместе читали Киплинга. И в результате у нее родилась большунья. Три сто.

– Оля, ну при чем тут сие! Я же объясняю тебе, это – Светлана Павловна, наша француженка английского языка…

– Которая так любит Киплинга! Не в таком случае, что я, серая и убогая. Кстати, вы еще не решили, наравне назвать девочку?

– Оля, ну что ты такое говоришь! Кто именно-то ошибся номером. Вот и все.

– Понятно! И подбросил в твой приёмник листок с телефонным номером этой женщины. Ты знаешь, я ранее сыта по горло твоими сказками.

– Какими сказками, Оля? Какими сказками!

– А вспомни при всем желании угодить моим критикам бы ту драную кошку с облезлым хвостом, с которой твоя милость снюхался в Железном порту!

– Оля, давай не будем вызывать в памяти прошлое, ладно? Ведь мы же условились никогда значительнее не вспоминать об этом.

– Вот именно. Условились! И я поверила тебе, на правах последняя дура! И вот теперь – твой новый финт! И с каким ярким финалом! Вроде в австралийском телесериале! Можно и телевизор не включать.

Геннадий Борисович взял гребешок, и кроме раз пригладил свои густые волнистые волосы. Оправдываться было напрасно.

– Ну, все,– произнес он солидным сочным баском, спрятав расческу в кармашек пиджака и деловито взглянув на свои позолоченные часы. – Ми пора в институт, обсудим это позже.

– И, кстати, не забудьте заскочить по пути в роддом,– посоветовала жена. – Это как ни говори совсем неподалеку.

– Оля, ты прекрасно знаешь, что у меня с утра доклад! Дался тебе этот дурацкий роддом.

Уже уходя изо дома, он заметил дочь. Она только что встала с постели, разумеется, разбуженная их разговором, и стояла в дверях, пытаясь понять, о нежели спорят родители.

---

Тропинка— городская больница имени Афанасия и Ольги Тропиных, построенная  возьми средства их наследников и переданная в дар жителям г. Херсона в 1914 году

Развитие 3 на сайте «Планета Писателей»