Он поднял на вилы заметный пук травы и направился с ним к одной из куч – а прямо к той, к которой двигалась и она. И так уж вышло, по какой причине они сошлись у копны. Он поднял на нее тоскливые очеса и спросил:

– Как дела, Света?

Голос у него был истомленный и завораживающий, как струны эоловой арфы.

– Ничего. А у тебя?

– Хоккей…

Он потупил взор. Что, в совокупности с похоронным вздохом, сопровождающим сие «нормально», свидетельствует как раз об обратном: дела у Геннадия Гвоздева шли решительно не блестяще: его душу снедала какая-то неведомая соболезнование.

– Что же ты не поехал с ней? – с ироничной полуулыбкой спросила Света. – Такая красивая девушка…

– А, ну ее… – Геннадий пренебрежительно махнул ладонью, продолжая взирать в землю с убитым видом.

Ироническая полуулыбка Светланы превратилась в полновесную улыбку – дьявольски даже удовлетворенную.

Вид у нее был просто убойный. Скульптурка, как уже сказано выше, великолепна, с роскошной грудью; ножки крепкие, литые. Холеное и, разве что можно так выразиться, породистое лицо в рамке волнистых белокурых усы светилось спокойной мудростью зрелой женщины, прекрасно осознающей свою цену.

Генуля Гвоздев отнял взгляд от земли и, глядя в лицо этой шикарной женский пол, проникновенно спросил:

– Ты завтра будешь?

– Не знаю,– непрямо повела плечами Светлана. – Если пошлют.

– Но ты но можешь попросить, чтобы тебя послали? – теперь голос Геннадия Гвоздева был настойчив и многозначителен. – А, можешь, Света?

– А твоя милость будешь?

– Буду!

– Ну… что ж… Может быть, буду и я…

Через этой женщины исходили физически осязаемые флюиды чего-так близкого, желанного… Чего-то такого, чему затруднительно было встретить рациональное объяснение… Геннадий Гвоздев чувствовал, как промеж (себя) ними устанавливается некая невидимая, сокровенная связь…

Женщина в свою очередь ощущала эти волны эротического влечения: рыбак рыбака видит издалека!

И (нежданно-, словно гром с ясного неба, раздался крик:

– Глядите, гоминидэ! Чингачгук – Большой Змей!

Послышался смех, и чары развеялись.

Подрастающее поколение люди обернулись на возглас. Один из косарей указывал пальцем держи вершину холма. Там, словно на перуанском плато, стоял, расставив ласты, брюхатый пожилой человек в широких черных трусах. Голова его была обвязана майкой. Телеса покрывал бронзовый загар. Левой рукой «Большой Змей» держался по (по грибы) древко косы, воткнутой черенком в землю, а другой выводил раньше собой какие-то полукружья. Это был не кто именно иной, как Михаил Иванович Капустняк, инспектор отдела кадров, условленный приказом по заводу старшим среди заготовителей кормов.

Обок с ним находился Виктор Лось, его верный «Следопыт» – высокого роста молодой человек в узких плавках, смахивающих на набедренную повязку. Некто также вычерчивал рукой мудрёные линии, держась за косу.

В соответствии с всей видимости, мужчины держали военный совет, намечали преднамеренность каких-то важных действий.

Впрочем, Лося никто получи и распишись это не уполномочивал. Однако такие инициативные люди, ни дать ни взять Виктор Лось, и без всяких полномочий всегда оказываются с те, где возникает хотя бы малейшая возможность поруководить.

Предводитель(ствующий) седьмая
Семейная драма

Преступник – весьма опасный и хладнокровный палач – ловко заметал следы, а все улики указывали на другого человека, еще судимого за кражу. Улики подбрасывал сам убийца. И огульно уголовный розыск, включая даже самого главного генерала с лампасами и в кокарде, шли после ложному следу. Дело уже хотели закрывать (да и главенство сверху теребило) и самый главный генерал уже докладывал «наверх» об успешном раскрытии преступления – и (в в единоборство с коварным преступником вступил молодой дотошный практикант с математическим складом ума. Вследствие всяким мелким зацепкам, на которые, однако же, шишка на ровном месте, кроме него не обратил внимания, он вычислил убийцу. За чего, в одиночку, явился в его логово и произнес там обличительную фраза. В самый кульминационный момент, когда отважный практикант навел бери убийцу пистолет, оканчивая свою филиппику словами: «Игра окончена, сэр! Период платить по счетам!» появилась внучка генерала – молоденькая лаборантка-криминалистка, объединение уши влюбленная в отважного практиканта. Матерый злодей, разумеется, здесь же взял ее в заложницы. И, поскольку сцена разворачивалась в одном с заброшенных цехов, ныне перепрофилированных под производство наркотиков, некто выскочил с заложницей во двор. Здесь он затолкал девушку в кабину грузовика – поуже стоявшего наготове – вскочил в машину следом за нею, и дал драла.

Грузовик еще не выехал в ворота – как во дворик уже выскочил раненый в голову практикант. Он лихо запрыгнул в седельце мотороллера, тоже заранее приготовленного предусмотрительным кинорежиссёром, за кадром зазвучала бодрящая диско, и началась погоня! И в этот-то весьма напряженный момент изо ванной вышла супруга Геннадия Гвоздева. Зайдя за спину мужу, возлюбленная обняла его за шею и прошептала на ухо с явным подтекстом:

– Неужли что, идем спать?

– Сейчас, – рассеянно пробормотал Геннадий Гвоздев, никак не отрывая напряженного взора от экрана. – Вот только поймают убийцу…

Посреди тем убийца лихо уходил от погони, сметая получай своем пути какие-то прилавки с бахчой, давя колесами кур и гусей, врезаясь в стекла витрин и выныривая в лабиринты шанхайских проулков. Стажер на мотороллере висел у него на хвосте; преступник, судорога злодейские рожи, крутил руль и так, и эдак, машину заносило в виражах, отчаянно скрипели тормоза, и крупным планом мелькали протекторы в колесах… И из-за этой-то вот киношной галиматьи супруге Геннадия Гвоздева пришлось удаться в постель без мужа.

А тем временем неугомонный преступник выполнил обычный удалой разворот, сминая в лепешку с дюжину автомобилей… Спирт вылетел на встречную полосу и ловко запетлял меж встречных автомобилей… И где-то он носился, очертя голову, по городу до тех пор, сей поры, наконец, внучка генерала не бросилась на своего похитителя и трехоска, вильнув на обочину, не врезался в дерево.

Удар, клеймящий по спецэффектам, был страшной силы. Но у девушки, (языко это ни странно, никаких ранений не оказалось – ещё, разве что, легкой ссадины на лбу. Ее но похититель выглядел мертвым.

Стажер подлетел к месту происшествия и, первым долгом, бросился к девушке, которая, вплоть до поры до времени, пребывала в шоковом состоянии. Не были, (само собой) разумеется, упущены сценаристами и нежные объятия, и поцелуи молодых людей. Впоследствии времени последовала финальная сцена схватки внезапно воскресшего злодея с практикантом, в ходе которой остатный (не без помощи генеральской внучки, нанесший злодею удар палкой по части голове) одержал победу. И только после всей это несусветной дичи, напоследях-то, раздались трели сирен, и появилась группа захвата в черных масках общей количеством с десантную роту. Зазвучали заключительные аккорды бодренького мотива. Изверг был обезврежен, молодые люди счастливы, и уже к самому разбору шапок, прибыл взволнованный звание с лампасами и в кокарде.

Вот и сказке конец, а кто смотрел ее – браво.

Геннадий Гвоздев уже собрался было выключить телевизор – только тут началась передача: «Необъяснимо, но факт». Пропустить ее спирт, конечно, не мог. И, когда она завершилась, было уж за полночь.

Теперь – все! Спать, спать, спать! Тогда завтра утром – на сенокос, трудиться в поте лица своего, заготавливая бульонки для коров! Сладко зевая, Геннадий Гвоздев направил близкие стопы к супружескому ложу.

Спальня освещена мягким вишневым светом прикроватной лампы. В возглавие кровати, на тумбе, рядом с будильником, заведенным на полдюжины часов, лежит раскрытая книга. Жена спит на боку, и ее стройная фигурка весьма аппетитно очерчивается под простыней.

Это, конечно, оченно досадно, что она уснула, так и не дождавшись его. Ещё бы еще, словно нарочно, избрала при этом такую соблазнительную позу. Несходно зная, между прочим, что он – отнюдь не слуга, и не монах, живущий в затворе, а молодой мужчина с великолепным уровнем тестостерона в месячные! И, вполне естественно, при виде всех этих аппетитных выпуклостей и округлостей, скрытых около тонким покровом, у него пробудилось некое желание…

Движимый сим вполне понятным желанием, Геннадий Гвоздев сбросил с себя тутти покровы, возлег на супружеское ложе и начал ласкать жену – бешено нежно, вкладывая в свои ласки всю свою душу, всю тяготение… Но… жена не отзывалась на его ласки! И пусть даже отвернулась от него, и дрыгнула ногой во сне, отбиваясь, точно бы от назойливой мухи!

Ах, так? Тогда уж и Генуша Гвоздев тоже отвернулся от жены! Минут пять, некто лежал лицом к стенке и злобно скрипел зубами. Внезапно, кажется подброшенный невидимой пружиной, он соскочил с кровати и застыл пред спящей женой с яростно сжатыми кулаками.

По щекам его шли пунцовые пятна, и рожа пылало. И сердце колотилось в учащенном ритме, а по телу струился прилипаемый пот. С глухим рыканием он заломил над головой шуршики:

– Спишь, да! Ты все спишь? А вот я сейчас удавлюсь!

Лидер восьмая
Воспоминания

После ухода мужа, Ольга Николаевна принялась подбирать все имеющиеся в ее распоряжении факты и отматывать, если хоть так сказать, ленту своей жизни назад, в те минувшие отрезок времени, когда она еще была юной девушкой с осиной талией и доверчивыми детскими глазами.

В своего баба Ольга Николаевна втюрилась еще молоденькой студенткой технологического института – опять-таки, как и большинство девчонок их курса, в той или тождественный степени тайно влюбленных в милашку Перепелкина. Стройный, хорошего роста, кто (всё ухоженный и одетый с иголочки, с мягкой повадкой и певучим бархатным баритоном, симпатия был, в свои двадцать шесть с хвостиком просто неотразим.

Прыщ на ровном месте не умел носить костюмы с таким изяществом, выслушивать своего собеседника в такой степени внимательно, быть таким вежливым, тактичным и остроумным, как Благородный Борисович Перепелкин. Свежее, гладко выбритое лицо его всю жизнь было добрым, открытым, покойным, а приветливые серые глаза излучали членораздельный манящий свет. И, что удивительнее всего, ведь он и пальцем отнюдь не шевелил для того, чтобы нравиться девушкам – все сие выходило само собой, без всяких усилий с его стороны.

Во (избежание Ольги Николаевны и по сей день оставалось загадкой следовать семью печатями, как это сам Перепелкин из всех своих студенток выделил ее (правда, конечно, было и за что выделять!) и те дни его первых робких ухаживаний, первых застенчивых поцелуев симпатия хранила в своем сердце как самую заветную драгоценность.

Сахарный месяц пролетел у них, как единый миг и… ничего маловыгодный менялось! Семейная жизнь четы Перепелкиных протекала самым счастливейшим образом. Чета жили в частном секторе, в родительском доме Перепелкина, подаренном сыну, в таком случае бишь ее мужу, были внимательны и добры друг к другу – и минуты маловыгодный проходило, чтобы они как-нибудь не перекинулись ласковым словцом не то — не то каким-либо иным способом не обнаружили свои нежные чувства. Ольгуся Николаевна была готова с мужа пылинки сдувать. И, если бы сие только было возможно, она бы, наверное, повесила бы в доме икону с изображением своего хозяйка.

Да и было, было за что: муж не пил, далеко не курил, не шатался невесть где по вечерам и, в некоторых случаях не было никакого особого дела, сидел себе тайно-смирно в своем закутке, в своем любимом кресле, и читал – и, притом, читал только самую отборную литературу: Диккенса, Достоевского, Толстого alias Вальтера Скотта и Бальзака.

И такой он был из себя все) ухоженный, такой покладистый, такой ласковый – одним словом, эдакий домашний, что иной раз ей хотелось даже бантик ему связать, как какому-нибудь котику. В такие минуты Ольга Николаевна ласково гладила мужа в соответствии с челке или почесывала его за ушком и мурлыкала с довольной улыбочкой: «Мур-ледник! Домашний, домашний наш котик-мурзик!»

Эта идиллия, что казалось ей, будет длиться вечно, и никакая тень неважный (=маловажный) сможет омрачить волшебного света их любви. Но – кончено течет, все меняется. Первые симптомы ни то, с тем чтобы охлаждения, но как бы некоторого отстранения Ольга Николаевна почувствовала вскорости после родов.

Во-первых, зажегся еще один чудный свет: родилась их дочь, Оксана, которую родители (страсть любили, и которая требовала к себе постоянного внимания и постоянных забот. И в (настоящий, несмотря даже на то, что дочь наполняла их житье-бытье новым смыслом и новыми звонкими красками, ее Котик-мурзик тождественный раз и хмурился на то, что от жены ему достается еще меньше внимания и ласк. И, во-вторых – что куда страшнее! – спустя время родов Ольга Николаевна стала утрачивать свою былую красоту.

Получи ее лице, дотоле свежем и светлом, начал проступать тут и там как бы некий шоколадный налет, в особенности на подбородке и лбу; пышные каштановые грива поредели и, что самое неприятное, она стала полнеть!

С этой напастью Лёнля Николаевна боролась, как только могла: она носила тугие пояса, втягивала комок нервов, делала гимнастические упражнения, сидела на суровых диетах, а добиться прежних параметров своей фигуры ей так и далеко не удавалось. Дело осложнялось еще и тем, что Ольга Николаевна с детских планирование росла сладкоежкой, а после родов эта наклонность в ней посему-то еще и усугубилась. Впрочем, сидя в декрете, она пока еще так-сяк боролась с искушениями съесть лишний кусочек торта либо — либо пирожного, но едва лишь вышла на работу, (языко все ее героические усилия пошли прахом.

В самом деле: в их секторе, состоящем в большинстве случаев из молодых женщин, начинали жевать и гонять чаи-кофеи с трудом ли не с самого утра. В дело шло все: сдобные булочки, тортики, крендельки, шоколадки, конфетки… Текущий процесс жевания и распивания, приблизительно с полуторачасовыми интервалами, тянулся впредь до конца рабочего дня. (А в особых случаях лукулловы пиры устраивались и по прошествии работы). Устоять напору коллектива было решительно невозможно, притом ели в основном как раз все то, от что такое? женская талия плавно обращается в некое подобие бочки. И поздно ли Котик-мурзик как-то раз в шутку заметил ей, точно ее живот скоро придется скреплять обручами…

Словом, симптомы были неутешительными, и Ольгуся Николаевна со страхом предчувствовала, что плывет куда-так вниз по течению, но… продолжала наседать на шоколадки и сдобу.

Действие осложнялось еще и тем, что во время всех сих поеданий и распиваний женщины не молчали.

В особенности же малограмотный молчала Зоя Ефимовна Четвероногова.

Эта довольно-таки экстравагантная, двукратно разведенная дама, щеголяла в ободранных джинсах, высоких сапогах со шпорами получи длинных каблуках, подбитых цокающими, словно у кобылы, подковами, носила броские авангардные блузки и жакеты, судила о всем резко и категорично, и превосходно знала все местные трезвон – одним словом, видела в землю на целый километр. Вопреки на то, что Зоя Ефимовна уминала за обе ланиты ничуть не меньше остальных, фигура у нее оставалась худосочной, хаялка было острым, желчным и почти всегда чем-нибудь недовольным. Беспримерно хорошо ее можно было бы представить себе в образе дрессировщицы тигров, с хлыстом в руке, в особенности, рано или поздно она, в качестве своего жизненного кредо, провозглашала: «Я – садистка феминистка!»

Людей каста дама разделяла на два сорта: умных, высоко-духовных и обаятельных женщин, и возьми мужчин, к которым она относилась, как к некой низшей форме жизни нате планете Земля, выделяя их в особый биологический класс – членистоногие.

– Повально мужики – козлы! – провозглашала она иной раз, держа держи отлете булочку с джемом, и решительно присовокупляла: – Членистоногие!

При этом Зойка-феминистка косилась сверху Ольгу Николаевну, желая вызвать ее на дебаты, потому все остальные были уже на ее стороне, и сию минуту оставалось обработать лишь эту глупышку.

– Ведь мужики – они, до-твоему, чем думают, а? – проповедовала феминистка. – Головой? Нет! У них темя знаешь, где спрятаны? Вот-вот! Именно там они и спрятаны! Камо их член поведет – туда и ноги бегут!

Осведомленность этой дамы со шпорами поражала всякое предположение; вся подноготная в радиусе ста километров была у нее сиречь на ладони, так что по сектору даже гуляли слухи, (как) будто бы она пьет сорочьи яйца – иначе объяснить диво дивное ее всеведения не мог никто.

В самом деле: откудова, спрашивается, могла узнать Садистка-феминистка прошлым летом, точно муж Ольги Николаевны уехал отдыхать в Железный порт? Щебетунья на хвосте принесла? Ведь Ольга Николаевна никому об этом и словечка без- проронила! А между тем уже на второй день в дальнейшем его отъезда Зойка-феминистка заявила ей с косой усмешкой:

– Безрезультатно ты своего мужа на море одного отпустила. Смотри, найдет там себе молодую, с длинными ногами…

Ольга Николаевна в оный раз в долгу не осталась и заявила этой тощей кобыле, ась? не стоит, де, мерить всех по себе – без- у всех же мужья членистоногие. Феминистка взглянула на нее, наравне на полоумную и свысока изломила губы в ядовитой улыбке: «Ну, короче…»

А через пять дней эта бдительная Мата Хари (вторично одно прозвище Зои Ефимовны) донесла Ольге Николаевне, кое-что ее муж крутит на море роман с некой Аленой Кошкиной. Олюля Николаевна не поверила ей. Зоя Ефимовна усмехнулась как бы-то особенно гадко и через недельку предъявила компромат: фотографию, в которой ее муж стоял в обнимку с какой-то рыжеволосой длинноногой девкой в бесстыдном купальнике.

Поверх несколько дней после этих неприятных известий Котик-мурзик вернулся с моря ко дворам – загорелый, веселый, полный энергии и сил. Ольга Николаевна встретила его баста прохладно.

– В чем дело, Оля? Что случилось? – удивленно допытывался Гена Борисович. – Ты что, мне не рада?

Жена, поджав цедилка, хмуро отмалчивалась. Чуть позже в их доме раздалась телефонная мелизм звонка, и Ольга Николаевна сняла трубку.

– Да?

– Позовите Гену,– пропели ей в пельмень игривым женским голоском.

– А кто его спрашивает?

– Одна знакомая?

– По образу вас зовут?

– А что?

– Я спрашиваю, как Ваше имя? Представьтесь, настолько) (добры.

– Ладно,– после некоторого раздумья произнес голос. – Я потом перезвоню.

И, признаться, потом было еще три звонка, и каждый раз Святая Николаевна успевала поднять трубку раньше мужа.

– Алло? Кто такой это? Говорите, я слушаю Вас!

Наконец нервы у Ольги Николаевны сдали. С фотографией вслед за спиной, она подступила к мужу, читавшему в кресле Королеву Марго, и спросила его с ироничным подтекстом:

– Да ну?, и как там на море? Вода теплая, а?

– Нормальная.

– И важно отдохнул?

– Да. Неплохо, – сказал муж. – А что?

– Поразвлекался держи славу!

– Что ты имеешь в виду, Оля?

– А вот что-то!

И Ольга Николаевна, высвободив руку из-за спины, яростно швырнула ему фотоснимок.

– Что это? – спросил Геннадий Борисович, поднимая фотка с пола, и лицо его вдруг поскучнело. – Где ты сие взяла?

– Неважно! – вскричала Ольга Николаевна. – Хочешь идти к этой драной кошке – айда! Я тебя не неволю! Но передай ей там, дай вам она прекратила названивать, иначе я ей хвост оторву!

– Оля, упокойся, будь (так, ты все не так поняла…

– Конечно! Куда полоз нам!

– Погоди, Оля, погоди, давай не будем приходить в (задор. Уверяю тебя, у меня с этой курицей нет ничего общего… – половина блекло улыбнулся. – Ну, снялись вместе на пляже? И что-что с того?

С большим трудом ему удалось загасить ссору. Осторожными расспросами некто выведал у жены об источнике компромата: в запале, Ольга Николаевна выложила ему тутти – и о садистке-феминистке, и об ее теории членистоногих мужей.

Возьми следующий день Геннадий Борисович завел с женой окольный балака: а почему бы ей, де, не уволиться с работы? И в самом деле: зарабатывает спирт вполне прилично, а если им будет не хватать – симпатия всегда сможет взять дополнительные часы, или же подшакалить репетиторством. Ведь надо же подумать и о дочери! Оксанка в таком случае и дело простужается в садике, слабенькая еще, не окрепла… Черт с ним бы посидела дома с мамой хотя бы лет после четырех или пяти, а там… там жизнь покажет… Лёна Николаевна подумала, подумала и согласилась с аргументами супруга.

И тут закрутилась домашняя канитель!

Раньше, на работе, Ольга Николаевна обреталась в кругу своих девчат, гоняла с ними чаи-кофеи, была в курсе «последних известий» их узкого корпоративного мирка. Промышленный цикл задавал определенный ритм, заставлял поддерживать тонус; симпатия ощущала свою нужность, свою причастность к делу, и это придавало ее жизни не вызывающий сомнений смысл.

Но теперь-то она не работала. Несть. Теперь она, по ее же собственному выражению, вкалывала по (по грибы) троих дурных: готовка, постирушки, приборки в доме, хождение ровно по магазинам… и, ни единого просвета в этом беличьем колесе! Присутствие этом она не имела права заявить своему Котику-мурзку: «Я, на правах и ты, тоже пришла с работы, и тоже хочу отдохнуть!» – чай теперь-то она била баклуши, сидела дома!

Все-таки, вся эта домашняя круговерть, неожиданным образом, принесла и близкие добрые плоды.

Как показали последние контрольные замеры, ажно и без всяких спортивных обручей и диет Ольге Николаевне посчастливилось, не только приостановить дальнейшее расползание фигуры, но и приблизить ее к прежней, пока досвадебной форме!

Продолжение 4 на сайте «Планета Писателей»