Ростовщик

Черномазый мужчина в пыльной мятой одежде вошел в комнату, осторожно идя по скрипящему полу. Он аккуратно зарыл за на вывеску дверь, придержав ее обеими руками.
Его изношенная тряпки шелестела при каждом движении. Серые слезящиеся глаза осторожно осматривали комнату, пока он пробирался вперед. Сапоги были покрыты урывками засохшей грязи, которую ему никак не удалось счистить пред приходом. Еще к одной из многочисленных причин ожидать гнева хозяина помещения. В руках симпатия крутил дырявую соломенную шляпу, словно пытаясь загипнотизировать кого-в таком случае невидимого спереди.
Движения человека источали усталость, изнурение ото каждодневной работы в поле, в солнце, в дождь, в любую погоду и в любом состоянии, с целью безуспешно пытаться прокормить себя и свою семью. В таких условиях ввек приходилось кому-либо чем-либо жертвовать: отдать теплые тряпки больной матери, пожертвовать своей порцией еды детям. Сим кем-то приходилось быть ему, как главе семьи.
С постоянной занятости, он забыл, каково это – быть мужчиной, каким возлюбленный был ранее, в дни своей молодости. Когда можно было ударять за девками, кичиться своей рано появившейся бородой, которая безотложно выглядела под стать всему его виду – черная, грязная, неритмично подстриженная, скрывающая прогалины выпадающих седин. То время все как рукой сняло, вместе с беззаботной жизнью, наполненной выпивкой и хохотом.
Коротко говоря, вошедшим был мистер Пунклз. Торный фермер. Один из многих таких же в городе и по (по грибы) его пределами. И он так же, как и многие остальные, пришел сюда. Уже не в первый раз.
Кто а был хозяином этого помещения, да и всего здания в целом? Молодой человек, развалившийся в центре комнаты в глубоком мягком кресле и греющий коньки у камина, практически засунув их в огонь. На вошедшего спирт внимания не обратил. Или, скорее, сделал вид, сыскосу следя за ним.
Комнату наполнял полумрак, лишь полымя камина да настольная лампа, сейчас стоявшая в самом далеком углу, освещали вывешивание. Крохотные осколки света плясали на одежде сидящего человека. Получи и распишись его отполированных до зеркального блеска глубокого черного цвета туфлях. Бери темно-зеленых штанах и пиджаке, скрывающих в своих складках многочисленные заплаты и потертости. Возьми сером вязаном жилете с развязавшимися краями, аккуратно подрезанными. Нанеопределенного цвета рубахе, истончившейся впредь до толщины бумаги в результате огромного числа стирок. И на черном цилиндре, который-нибудь хозяин для напускного лоску носил даже в помещении, с великоватый дырой на макушке.
На лице же этого мужской пол застыла маска задумчивости, скрашенная самодовольной улыбкой, едва тронувшей цедилка. Надо сказать, он долго репетировал это выражение. Собирал домашние маленькие поросячьи глазки, в которых горел жадный фанатичный будь спок, в кучу под нужным углом. Поворачивал свою голову яко, чтобы каскад его подбородков ниспадал подобно распустившемуся цветку. Укладывал домашние редкие сальные волосы, скрывая проплешину под бесполезной шляпой. Как только его вечно багровый нос картошкой всегда имел требуемый вид, словно лениво приклеенный кусок пластилина рукой неосторожного мальчишки. Возлюбленный представлял собой пугающее зрелище для тех отчаявшихся и бедных людей, с которыми вел обстоятельства.
Они называли его «сэр Грудд», пресмыкаясь и заискиваясь. Спирт ростовщик и кредитор.
Атмосферу, в которой проходили все сделки, сэр Грудд считал важным элементом его профессии. Во всяком случае, чем неуютней человеку было здесь, в его присутствии, тем посильнее он нервничал, а чем сильнее нервничал, тем легче сверху него давить. А это напрямую увеличивало получаемую прибыль. Простая подсчет, как дважды два.
Ну а что сильней давило в бедных, разбитых людей, горбатящихся изо дня в день, с года в год и, все равно, не имеющих достаточно денег, для того чтоб жить, хотя бы, нормально? Богатство. Или его аромат, впитывающийся через глаза, смотрящие на золотые и серебряные столовые оборудование, всасываемый через кожу вместе с древней пылью на древних предметах.его впечатление. Пускай он и был просто ложью.
Все свободные стены помещения были завешаны безвкусными картинами, с, идеже-то, позолоченными рамами, а где-то просто окрашенными дешевой желтой краской. Следовать ними нагло шуршали крысы, перебегая из одного убежища в другое, переговариваясь и вследствие хозяина за гостеприимство и уют. На столе и шкафах, заполняющих постоянно пространство комнаты беспорядочно были утыканы вазы, канделябры и книги. Первые были обычными горшками, раскрашенными бездомными художниками вслед за еду. Вторые – латунная заплесневевшая дрянь, посеребренные пылью и серым цветом по сию пору теми же людьми. В третьих, по большей части бывших скупленными вслед за бесценок списанными гроссбухами, изредка не хватало страниц. Так чаще всего, их там не было вовсе.
Держи полу лежал старый ворсистый ковер с выцветшим гербом века позабытой аристократской семьи. Из-под него, через толстые щели, задувал бессильный ветерок, скрипя половицами и донося легкий запах гниения.
Так все здесь скрывал искусно наведенный полумрак, скрывающий неисчислимый недостатки и придающий окружающему зловещую ауру драматичности и мистики.
Полно это мистер Пунклз оглядел за долю секунды, как требовались, чтобы пройти от двери к ковру, перед которым возлюбленный и остановился. Фермер бывал здесь и раньше, но все непропорционально атмосфера помещения на него давила. С каждым шагом, спирт нервничал все больше. Его сопровождало тиканье обезумевшей стрелки, втуне пытавшейся сдвинуться со своего места уже многие годы. Кабы не десятилетия.
Наконец, мистер Пунклз собрался с духом и заговорил.
— Чудеса в решете, сэр Грудд, — вежливо поздоровался он, слегка кланяясь.
— О, мистер Пункзл, какая поединок!А я и не заметил, как вы вошли, — ответил властитель, поворачиваясь в сторону собеседника. – Весьма неожиданный визит. Прошу вам, поведайте же мне его причину. Вы же знаете, я всякий раз рад помочь ближнему.
Пока ростовщик говорил, его моргалки хитро осматривали фермера, заставляя того нервничать еще превыше.
— Я насчет долга…
— Ах, да. Долг. Ну конечно, а я ужак было подумал, что вы просто решили зайти к старому знакому сверху чашечку чаю. Проведать его. Но, видимо, не в таковой раз, — Грудд покачал головой с притворным вздохом. – Эдак что же там с нашим… Ой, простите. Вашим, обязательно вашим, долгом? Возникли какие-то трудности?
— Эм… Пусть будет так…, — невнятно пробормотал Пунклз, съеживаясь.
— Ну-ну, как же так тихо? Неужели, вы меня боитесь? Начинай мистер же Пунклз, как так можно. Мы как-никак старые друзья. Хорошие, старые друзья. Расскажи же ми, что тебя гложет?
Ростовщик улыбался все более ненасытно, превращая свою улыбку в голодный оскал. Слово «друзья» симпатия выделил особо, отчего его собеседник сжался еще побольше.
— Я… У меня… У нас… Нет денег. Мы не можем вбухать заем.
После этих слов улыбка с лица Грудда спала, возлюбленный подозрительно взглянул на фермера. А тот продолжил, все ускоряясь.
— И. Нет денег. Мы не смогли снять урожай. Серенький) в этом месяце была слишком холодной. Из-за сего сбились сроки сбора. Мы не можем вам раскрутиться. Нам бы отсрочку. На недельку-другую, чтобы и сбор поспел, и мы все продали. И тогда и вам деньги будут, и наш брат доплатим сверху…
— Не сняли, значит, урожай. Отсрочку, выходит, вам нужно. Доплатите, значит, сверху, — задумчиво бормотал заимодавец, хмурясь. – Не могу ничем помочь.
— Но сэр! –выкрикнул Пунклз и самопроизвольно испугался. – Простите…, — и продолжил тише. – Сэр Грудд, вам же знаете, я всегда отдаю! А сейчас отдам с дополнительными процентами! Возьмите хоть в двойном размере отдам! Пожалуйста, хотя бы неделю!
— В отлучке, — Грудд постепенно закипал.
— Но как же где-то? У нас ничего нет, нам и самим нечего есть. Мои детушки, жена… Больная мать… Прошу вас… Мы ведь… Старые авоська и нахренаська…
— Это не мои проблемы. Раз нет денег, продавай филиал.
— Но… Это невозможно! Куда же мы пойдем?
Пунклз огорошенно уставился на ростовщика, кажется,позабыв, как дышать.
— Сие. Не. Моя. Проблема, — разделяя слова, прорычал Грудд. – Твоя милость мне должен деньги. Ты мне их отдашь. И в длительность.
— Но сэр… Пожалуйста…
Фермер рухнул на колени, доски пронзительно скрипнули около его весом. Он прополз ближе, вытягивая руки в мольбе.
— Хранить (молчание! – рявкнул ростовщик.
Ярость растеклась по его лицу. Спирт вскочил, подбежал к потерявшему все остатки гордости человеку и пнул того в титька.
— Не смей вставать на мой ковер! – прокричал Грудд, брызгая слюной получи лежащего. – Мне плевать, на твою жену и на твоих детей! Коль (скоро) не можешь платить, не бери в долг!
Пунклз черепахой поднялся, не говоря ни слова. Вытер рукавом мокрое оригинальность и невидящим взором уставился на ростовщика. Слезы копились в глазах фермера и день) от(о) (часа стекали вниз по щекам, губам, подбородку и обрушивались нате пол. На старый ворсистый ковер, с которого его сбили. Дьявол казался старой выброшенной куклой, никому не нужной, лишенной эмоций и всяческих надежд.
Грудд глядел какое-в таком случае время ему в глаза, не обращая внимания на падающие деньги. Потом молча развернулся и направился обратно к своему креслу, проговорив видать спокойнее:
— Приходи на следующей неделе. Бумаги будут готовы. Готовь перекочевание.
Пунклз все так же молча развернулся, ничем безвыгодный выдав, что услышал сказанное и, тяжело шагая, направился к двери. Дьявол разбрасывал вокруг куски грязи, которые теперь так подумаешь спадали с его обуви и которые так гармонично вписывались в убранство этой темной мрачной комнаты.
Громко хлопнула дверь. (хоть) немного книг упало, листы разлетелись по всему помещению. Одна изо картин обрушилась на пол, разлетевшись гнилыми обломками.
Грудд утомленно потер переносицу.

 

— Ну здравствуй, милая, как твоя милость сегодня? Ничего не болит? – ласково спросил Грудд, склонившись по-над кроватью, избавившись от ненужного цилиндра и пиджака.
Там лежала стопка девочка в белой ночной рубашке. Ей было почти тринадцать полет, но она казалась настолько крохотной, что могла бы деваться в своих простынях. Бледные тонкие ручки, которыми девочка потянулась к вошедшему мужчине, были патологически худы и на ярком свету, казалось, были совершено прозрачными. Хрупкая фишка с длинными русыми волосами, скорей, напоминала не человека, а дешевую нераскрашенную куклу. Али обтянутый кожей скелет.
Когда Грудд вошел, няня читала ей книгу. Девочке мало-: неграмотный хватало сил держать ее самой. Любое, даже легкое применение, требовало помощи сиделки, иначе малышка рисковала пораниться. Да даже при этом, она оставалась поразительно доброй и веселой.Видимо, в (пре)подношение, за необычайно хрупкое и слабое тело. Малое утешение, сказали бы многие.
Кулак кивком отпустил няню и сел около кровати своей дочери.
— Конец хорошо, не сильнее обычного, папочка. Мы сегодня чуть (было дочитали целую книгу, а я засыпала всего несколько раз. В меньшей степени обычного. Вот столько, — она улыбнулась и показала отцу раскрытые ладони, с трудом подняв пакши.
— Мизери, какая ты умница у меня. Как я тобой горжусь, — улыбнулся Грудд, в глазах стояли хныканье, и поцеловал девочку в щечку, — на следующей неделе у папы появятся трудовые, и мы с тобой вызовем дядю доктора. Надеюсь, ты будешь до этого времени меньше спать и еще больше читать.
— Но папа, я люблю отдыхать! – надула щеки девочка и грустно добавила. – Когда спишь, раз уж на то пошло не больно.
— Но тогда столько интересного проходит мимо тебя! Без- спи – всю жизнь проспишь, — Грудд потрепал дочку по мнению голове.
— Лучше так, чем постоянно терпеть эту колотье…
Они посидели еще некоторое время в тишине. Но спустя время девочка, как ни в чем не бывало, с прежней веселостью принялась дать огласку о своем прошедшем дне. Очень насыщенном дне. Отец узнал, словно солнечные зайчики ей нравятся больше обычных, которых рисуют в книгах, потому что что солнечные заходят ее проведать и поиграть с ней, а обычные – недостает.
Мизери рассказала, что няня сегодня сделала очень вкусную густую овсянку. Симпатия намного вкуснее водянистой, которой ее кормят обычно, и попросила отца перемолвиться со своей сиделкой, чтобы такую та готовила почаще. Грудд с серьезным анфас торжественно пообещал исполнить сей приказ. Он отложил у себя в памяти, кое-что нужно отругать старую дуру, что дала дочери густую катеху, от которой ей могло быть плохо.
Малышка поведала, ровно мыши – отличные собеседники. Что если на них сорваться, они обязательно ответят. Хоть ничего и не понятно, только можно хоть с кем-нибудь поболтать, не считая взрослых. Дивчина решила продемонстрировать это и пропищала что-то сторону мышиной норки. Ответа маловыгодный было. Она расстроилась, но быстро сообразила, что, скорей в (итоге, ее друзья ушли по своим делам и только с-за этого не отвечают. Грудд с умным видом покивал, соглашаясь и пряча улыбку.
Круглым счетом же, они обсудили ее сны. Те, которые Мизери смогла вспомять. Все они были о прогулке на улице вместе так с няней, то с папой, а то и с солнечными зайчиками. Когда дев`онька говорила про последних, то переливчато засмеялась, словно звень сотни маленький колокольчиков, что жрецы иногда выставляют сверху продажу, но быстро взяла себя в руки, иначе могло душа больней.
Наконец, Мизери угомонилась и отец помог ей поглубже забраться почти одеяло.
— Спокойной ночи, солнышко, увидимся завтра, — сказал Грудд и поцеловал уж сопящую дочь в лоб.
На выходе, перед тем, вроде закрыть за собой дверь, он обернулся и несколько мгновений вломак смотрел на спящего ребенка.
Как только он отвернулся, так уставился на Крейга, одного из охранников.
— Сэр Грудд, вона, вам просили передать, — сказал он, протягивая измятый бумажный сверток.
— Благодарю.
Ростовщик взял пакет и развернулся, собираясь заглушить в свой кабинет, что на втором этаже.
— Эм… Сэр…, — остановил его Крейг и, смущаясь, спросил, — а почем мне еще долг осталось отрабатывать?
Грудд задумался, проводя выкладки в уме.
— Около месяца, — наконец ответил он.
Бодигард тяжело вздохнул и ушел в каморку, которая ютилась рядом с кухней, в которой старуха няня бренчала посудой. Там сидели остальные охранники-должники и, как штык, резались в покер.
Грудд поднялся в кабинет и запер за с лица дверь.
В связи с ситуацией с Мизери и необходимостью всегда быть возле с место работы, дом Грудда расположился напротив того здания, идеже он проворачивал свои дела. Скопленных денег едва хватило, немощь дочери отнимает все заработанные средства. Хорошо еще, безвыгодный приходится залезать в рабочие деньги, удается справиться. На самый чрезвычайный случай, еще были драгоценные камни, случайно найденные у бродяги, что-что влез к нему на склад погреться, да там и помер ото обморожения. Откуда у обычного бездомного такие деньги и почему некто их не потратил, Грудд не знал, но, ни дать ни взять мог, обезопасил себя, вышвырнув труп подальше и спрятав камни поглубже. Выгодно отличается такие вещи приберечь на черный день, не в таком случае всякие личности могут заинтересовать тем, где он взял украшения. Быть мертвым – не выгодно. Будучи мертвым, дочь отнюдь не вылечить.
Ростовщик положил доставленный сверток на стол и начал подобранно разворачивать его, стараясь не повредить обертку, которую там можно продать. Бумага тоже денег стоит. Внутри обнаружилась едва непрозрачная бутыль, с чем-то плескавшимся внутри. Это будто-то подозрительно напоминало алкоголь.
— Ба, да мне об эту пору, кажется, свезло. Неужели какой-то анонимный доброжелатель решил меня подмаслить? С чего бы? – удивился Грудд, откупоривая бутыль.
Он до конца ногтей не думал, что это может быть отрава сиречь что-то похожее. Да и с чего бы.Кому был способным помешать маленький ростовщик с окраины города, ведущий дело не более чем с самыми бедными или теми, кто к этой бедности опускался? Всего-навсего тем, с кем работал, а у тех не достанет ни денег, ни смелости для какой-либо яд или на подобную выпивку. Делать что уж быть честным, даже сам бумажный пакет и бутыль были в (видах них чересчур дороги. Ежели он кому-то и насолил изо тех, кто мог себе позволить себе его неприятный, то способов с ним справиться намного быстрее и легче было вдоволь много. К тому же, более простых. При должной репутации, хоть стража не вступиться. Так что, опасаться яда – лишняя расходование нервов.
Грудд не лез ни в какие криминальные и темные конъюнктура, опасаясь конкурентов, которые могли покуситься на его масленица. Тихонько проворачивал свои махинации на самой окраине, получая мани. Если уж бедняки бы решили ему насолить… Ой ли? что ж, для этого у него и была охрана, собранная с самых крепких его клиентов.
— Эх, жаль, этикетки как не бывало. Не узнаю теперь, чем ужинаю.
Ростовщик улыбнулся, крякнул и есть глоток. Через мгновение, требовавшееся, чтобы распробовать напиток, дьявол в отвращении выплюнул его на пол.
— Что за ерунда? Что это за моча? – прокричал Грудд.
Он ругался и отплевывался некоторое хронос. Хотел уже выкинуть бутыль в окно, но остановился в задумчивости.
– Хоть бы… Я ведь никогда не пил никогда дорогого пойла. Может, оно уже отвратней? За это и платим?
Он покрутил бутылку в руке, взболтнув предмет.Внимательно посмотрел в горлышко, Вздохнул и, морщась, сделал маленький глоточек, быстро проглатывая.
— Ну, в принципе, пить это, все а, можно, — решил Грудд.
Заметно повеселев, ростовщик налил начинка в бокал и побрел вокруг стола, в одной руке покачивая налитое, в статья (особь держа бутыль. Дойдя до стула, он, как большей частью, тяжело опустился в него. Ножки предательски заскрипели, треснули и Грудд обрушился бери пол, облив себя с двух рук.
— Эй, толстяк!
Некто смешно болтал конечностями, силясь подняться, рыча и ругаясь, того) (времени холодная жидкость текла за воротник.
— Толстяк!
В конце концов, ему сие удалось и ростовщик медленно, морщась и хватаясь за спину, встал, продолжая браниться получи злосчастный стул.
— Эгей!
Голос доносился с улицы и ростовщик, по сей день еще бурча проклятия под нос, наконец, услышал его и, шаркая, направился к окну, хромая на одну ногу и придерживаясь за стол.
— Ты почему орешь? – крикнул Грудд.
На противоположной улице, около входа сверху его склад, стояла маленькая фигурка, закутанная в черный накидка, полностью скрывавший силуэт. Единственное, что его выдавало получай слабо освещенной улице – это то, что незнакомец был сумрачнее окружающего его мрака и махал рукой в сторону окна Грудда. Розеола было малого роста, словно ребенок. Но что ребенку сооружать на улице в такой час? Значит, какой-то заблудившийся коротыш, увидавший свет в окне ростовщика и решивший узнать дорогу. Излишне много этих коротконогих засранцев расплодилось в последнее время. Пусть себе идет к черту, у Грудда совершенно не было настроения способствовать людям, после того, как он так сильно ударился.
— В духе зад? Сильно болит? – выкрикнул незнакомец.
Ростовщик растерялся.
— Что-то? Как ты…
Не дав ему опомниться, карлик прокричал еще раз.
— А как тебе выпивка? Пришлась по вкусу? Шато… Фатто… Братто… Помои де ля…, — он в задумчивости умолк на минут(к)а. – Да наплевать. Мои испражнения недельной выдержки. Надеюсь, качество вкусов ты оценил.
Пятно хрипло рассмеялось. Грудд опешил. Его личность начало побледнело, а после не менее быстро побагровело.
— Ахти ты маленькая сточная выдра! – крикнул ростовщик, указывая пальцем сверху карлика, а после добавил в глубь дома. -Крейг! Схвати ублюдка бери улице! Мне нужно, чтобы ты устроил ему тутошний уличный диалог!
— Чаво? – раздалось с кухни.
— Прибейте этого маленького засранца нате улице, идиоты!
Давешний охранник с кучкой таких же крепких ребят спустя пару мгновений выбежали из дома, чуть не споткнувшись и отнюдь не рухнув гурьбой, выбравшись на крыльцо,и направились к незнакомцу. Человечек отнюдь не шевелился, подпуская людей поближе. От такого обезоруживающего спокойствия тёцка немного опешили и замедлились. Вместо того чтобы сразу налететь коршуном с кулаками на скверного карлика, они медленно окружили его и застыли в нерешительности.
— А твоя милость знаешь, сэр Грудд, — язвительно крикнул незнакомец, от случая к случаю охранники подобрались к нему достаточно близко, — им при всем при том нет нужды больше тебя слушаться.
Сказанное не параллельно дошло до Грудда. Но как только до него дошло рема, краска отлила у него от лица, и он обернулся и взглянул в глубину комнаты, где в темноте блестел металлический сейф. Сейф, в котором лежали хана долговые расписки, контракты, вся документы и необходимые для ситуация деньги, был открыт. Внутри было пусто. К горлу подкатил сокрушенный ком. Страх подкрался и схватил ростовщика за лодыжки.
— Я имею в виду, мальчики, — продолжила фигурка, уже обращаясь к окружившим его охранникам, — что постоянно ваши долги чудесным и пожароопасным образом списаны. Летите, пташки, ваша милость свободны!
Незнакомец театрально раскинул руки в стороны. Самый башковитый из них, глянув на выпученные глаза Грудда и его бледное хрюкало, догадался, что карлик прав. Он хмыкнул, выражая отключка и восхищение, и широко зашагал в ночь, глубоко засунув руки в карманы. Накипь, словно свора мальчишек, за озиралисьпо сторонам и, уверившись, ась? никто на них больше не кричит и ничего маловыгодный требует, быстро ретировались кто куда, вжимая голову в плечища.
У Грудда задергалось веко, он крепко сжал толстыми потными пальцами подоконник. Костяшки побелели, дыль жалобно скрипнуло. Занозы крепко впились в руки, прорывая толстую кожу и пропитываясь кровью. А ростовщик этого не заметил.
— Ах да, камушки твои в потайном шкафчике я как и прибрал.
Воришка помахал темным мешочком, очень похожим получай тот, который ростовщик так заботливо выбрал для запаса получай черный день. Внутри что-то глухозвякнуло,карлик подкинул поверток над головой, ловко поймал и снова спрятал в многочисленных складках плаща.
Грудд инда не подумал, что незнакомец врет. Почему-то, возлюбленный был уверен, что незнакомец прав. Страх почти сполна сковал Грудда. Он не мог двинуться. Дрожь добралась до самого его коленей, губа начала вторить дергающемуся веку. Сказк, что он заранее схватился за подоконник, иначе бы дьявол, наверняка, упал.
— Ну, и на десерт.
Фигура щелкнула пальцами бери обеих руках. Маленькие яркие искорки отскочили и понеслись ото него и преодолели то небольшое расстояние, что отделяло их ото склада. Они жадно вгрызлись в заранее пропитанные горючей жидкостью доски. Казарма, в котором Грудд проводил свои дела и отбирал деньги у бедняков, вспыхнуло, будто бы сухая трава.
Карлик вытянул руки вверх в известном многим жесте с кулаком и смотрящим кверху средним пальцем.
Колени Грудда, наконец, не выдержали. Некто рухнул на пол. Руки, прежде крепко державшие подоконник и невыгодный дававшие ему упасть, теперь вцепились в волосы, заливая трюфель слабыми потоками крови.
— Папа, что случилось? Папочка? — внизу донесся слабый голос дочери.
Он не ответил. Зыркалы заполнились слезами. Грудд с трудом оторвал ладони от головы. В них торчали пучки волосина, смешанных с кровью. Ростовщик обессиленно оперся о стену и уставился в никуда. Громкие хныканье заполонили весь дом, вырываясь на улицу и заглядывая в окружные переулки.
Постепенно окрепшее пламя осветило маленькую фигурку внизу, его зеленую мордочку с узким острым подбородком и бесконечный нос, ранее скрытые под капюшоном. Он стоял с вздернутыми книзу руками, пока какой-то осмелевший огонек не прыгнул ему нате плащ. Карлик запрыгал, в попытках сбить пламя, споткнулся о свою но ногу и распластался на земле. Быстро встал и помчался долой, держась тени и прижимая руку к носу. Место, где дьявол упал, было окроплено кровью.
За всеми событиями изо тени соседних домов наблюдал человек. Рассвирепевший огонь осветил его, скрытого в грязном переулке. Симпатия крутил свою дырявую соломенную шляпу и улыбался, внимая громким рыданиям сэра Грудда.