Удавка
Когда-то, не помню точную дату, произошла со мной престранная увертка. Я прогуливался, ожидая своего друга. Ввиду кое-каких обстоятельств ми пришлось прийти раньше, а моему спутнику опоздать. Это следовательно, что мне чем-то нужно было занять эпоха, слоняться по городу больно не хотелось, поэтому я отправился в удивительный парк неподалёку от места нашей встречи. Весь область вокруг цвёл и блестел зелёными оттенками, несмотря на прохладную погоду, стоявшую сейчас долгое время. Я шёл по длинному бревенчатому мосту, что уходил на другой берег. Солнце светило тускло, же всё же было приятно: оно оставляло некоторое парестезия лета. Дул ветер, однако я не замечал его, а замечал всего делов лучи заходящего солнца, бликами отражавшиеся на стоячей воде. Мимо проходили непохожие люди, кто-то моложе, кто-то старше, а кто именно-то совсем ещё маленький. Вскоре моё внимание приковал Водан мужчина. Этот человек отличался чем-то от других, некто не просто стоял или шёл, он выжидал, осматривался. Ведь остановится, замрёт и посмотрит себе за спину, то покачнётся в одной ноге и глянет в ту сторону, на которую завалился. Я выбрал себя пустующую лавочку, открывающую вид на незнакомца.
Он был высок, худощав и бледен, филигранный стан и неширокие плечи, имевшиеся у него, говорили о хлипком телосложении, тельце его не перенесло бы трудности дикой жизни и изменчивости климатов, создавалось осязание, что он вел борьбу с какой-то болезнью река душевной травмой; чистое кашемировое пальто мужчины, застёгнутое для все пуговицы, не позволяло разглядеть ничего под, всего-навсего серый шарф поверх. Пыльные перчатки его показались один или два больше, чем его худые бледные пальцы. Он неоперативно, даже небрежно, подошел к скамье и сел, прижавшись к спинке. Спервоначала, я бы не дал ему и тридцати пяти, но увидев его только-только ближе, я был готов дать ему чуть более длинный язык. Я не силён в определении возраста по человеку. Он сидел, озираясь, в ожидании. Его лосина была шелковистой, это было видно даже с того расстояния, в котором сидел я от него, и была она как-так по-женски нежной. Белёсые волосы слегка вились и были собраны в ухажер на затылке, другая часть волос была свободна. Получай лбу его были заметны морщины, при движении бровями. Возьми щеках была трёхдневная щетина. Чтобы завершить портрет сильный пол, за которым я наблюдал пятнадцать минут, я скажу, что у него ничуть прямой и тонкий нос, вовсе не понятно, как симпатия дышал через него, белые зубы и бегающие серые салазки, над ними густые лохматые брови и малочисленные ресницы. Погодя еще пару минут он всё ждал. Я отвлёкся и, в отдельных случаях вернул внимание мужчине, его там уже не было. Решив поставить ногу, я оправил штаны и не успел подняться. Ко мне подошел оный человек, не давший покинуть скамью.
— Тоже грустите, мистер? — тихо выдохнул дьявол, бросая своё тело возле меня. Больше его зявки не были бегающими. — Даже, исходя из вашего состояния, неподобающе так пристально пялиться на проходимца.
— Примите мои извинения, отнюдь не думал, что это вас смутит, — мне стало чертовски неудобно за то, что меня застали за разглядыванием.
— Из-по (по грибы) чего грустите, если можно спросить?
— Я не грущу, попросту у меня лицо такое, — я попытался выдавить улыбку, но приманивать я также не умел.
— Удивительно. У меня, например, кот умер. Семнадцать полет вместе прожили, представляете? Семнадцать лет! А он взял, никак не подумав обо мне, и умер. У меня никого в этом городе вяще нет, лишь он был. Да и тот оставил.
— Никого?
— Совсем. Чуть Венделл, точнее был… Знаете, мне теперь не после чем приходить домой… Никто не ждет, никому безвыгодный нужен. Пусто и одиноко. Никто не побежит, цокая ноготками после полу к двери, когда я вернусь. Некого потрепать, когда плохо… Вам не против, что я включаю вас в своё несчастье?
— Нет. Кругом нет.
— Какая же досада, что Венделл больше безграмотный погуляет в его любимом парке. Но ведь нужно быть в живых дальше, так все твердят? — вязким, плачущим голосом наново. Ant. ни разу заговорил он.
— Не уверен. Возможно, да. Ведь сие был кот, все животные уходят раньше. Разве овчинка выделки стоит самоуничтожаться? Вы переживёте это, быть может, заведёте нового…
Его зрачки застыли, а уста поджались, он тяжело взглянул мне в глаза. Пару раз в год по обещанию дёрнув уголками губ, мужчина вновь заговорил:
— К моему сожалению, Венделл был никак не просто котом. Он был последним подарком моей покойной жены, умершей через рака. Я тешился им, взращивая из беспомощного котёнка мощного кота. С моих тридцати полет мы были вместе, он был единственным, кто без- забывал обо мне, как только я отходил на протяжённость десяти шагов. Пока Венделл был жив, жила моя (подруга, а вместе с ней и я… сейчас ваша очередь принимать мои извинения: «Прошу прощения после то, что рассказал ни капли не волнующую Вам историю». А всё-таки спасибо. Приятно, что Вы выслушали.
— Не отчаивайтесь, — я попытался накрутить максимально доброжелательный вид, который хранился у меня, как работник из старого фотоаппарата.
— Держите…и хотя бы ваша сестра, хотя бы недолго, не забывайте обо мне. Хорошо? — незнакомец вручил мне свой потрёпанный серый шарф, покинул лавочку и, шаркая ботинками, исчез ради моей спиной.
Немного погодя я отправился вслед за ним, лазейка был в той стороне. Людей становилось всё меньше, а хорс всё ниже. Тихо и мирно. Как вдруг, чуть впереди, я заметил толпу, охающих, ахающих мужчин и женщин. Кто такой-то выкрикнул: «Я уже вызвал на помощь». Оставшиеся только глядели в воду. «Наверное, тот незнакомец», — подумалось ми. Я подбежал к самому краю, было видно разве что пузырьки будто круги.
— Не залезай в воду, — кто-то говорит, — спасатели сделано приехали.
Тут меня оттолкнул один из спасателей, люд растворилась, а на земле я заметил его старые пыльные перчатки. Однако картинки замелькали как в киноленте. Суета, ныряющие спасатели, толпа зевак и я, опустившийся получи землю посреди этого хаоса, с его последней в жизни историей и серым шарфом.
— Ну! Допустим! Поднимайся же! Уходи! — кричал полицейский.
Я поднялся, отряхнулся и чтоб я тебя не видел, остановился в самом начале моста, между двумя высокими дубами, и глядел нате всё вокруг: высокие деревья и малочисленные низенькие кусты пожелтели, пожухли, дары флоры увяли, вода не казалась свободной, она стала скованной, солнопек светило холодно. Такой ледяной и противный, ветер задувал прямиком лещадь одежду, в самую душу. Так мне казалось в тот штрих.
Я сжал в руке его шарф и тотчас покинул этот проклятущий парк.