Скальпель — в душу
Наклонность подкралась незаметно. И принесла с собой две чашки горячего кофеек, который должен был взбодрить не только тело, хотя и подуставший дух мужчин. Профессор Ратников, имеющий уже вершина мира практики за своими широкими плечами, гордо восседал бери своём белом металлическом стуле, словно на троне. Своими бледно-серыми глазами спирт пристально следил за Любовью, аккуратно снимающей с подноса творожные пирожные, спешно посыпанные пудрой, и рафинированный сахар. А в этот момент Стрельников где-то же бдительно наблюдал за тараканьими усищами наставника, которые ведь подскакивали к морщинистому носу, то резко примыкали к нижней губе. Подобная искусство говорила об одном: глава патанатомического отделения находился в глубоких раздумьях.
— А неотложно, игемон, я посмею спуститься из земель божьих к Родине смертных, пусть заняться своими прямыми обязанностями. Благодарю за понимание, ми необходимо обзвонить родственников усопших от гнёта, — профессия №1 Люба, как желтоватое облачко, выпорхнула из комнаты как один человек с подносом, не дожидаясь ответа.
— Ну это просто очень! Весь как есть искусан злобой! — стукнул объединение столу пожилой мужчина. — Нет! Вы слышали? Они подумали, почему это какая-то злокачественная опухоль! — произнес, так сказать бы и не расслышав колкий тон своей сотрудницы.
— А аль не так? Кровотечения характерные, Андрей Рудольфович, снимки видели?
— Отлично что ж ты со своими снимками, Лёша! Скажи ми, мы кружок фотографов какой-то? Ты видишь, почему мне тут штативы проходу не дают? На
обработке санитары ми объективы полируют вместо скальпелей, точно это имеешь в виду? Погоди(те)-подожди, Лёша! Не шевелись, я сейчас запечатлею твоё хрюкало для нашей следующей выставки!.. Квантифероновый тест делал который-нибудь? В кровь всматривался? То-то же, то-так! А хотя что я перед тобой распинаюсь, молодой человек, тебе а эти слова-то и непонятны! Никому здесь непонятны! — махнул рукой разобиженный слуга медицины и уединился с чашечкой остывшего кофе. И вновь какая-ведь неуютная тишина нависла над собеседниками. Неисправная лампа правильно мерцала.
Пока ещё не спугнули читателей, успеем разгласить немного об Алексее. Он студент-практикант Метропольского Мединститута, какой-нибудь пожелал два месяца назад избрать в свои наставники про очередного шага по научной лестнице Андрея Рудольфовича Ратникова. После несколько десятков лет своей работы профессор сумел обставить сотню специалистов, заняв роскошное место под солнцем. Без всяких, глина, попавшая в твёрдые руки подобного мастера, станет изысканной вазой.
Так далее мнение юноши об удачливости своего выбора раздвоилось: с одной стороны, громаднейший багаж знаний и опыта, интересные случаи, познавательные лекции, а с несхожий… Ратников — идиот. Не в плохом, современном смысле. А в фолиант самом значении, в котором ещё Достоевский избрал это словеса для названия одного из романов: идиот — чужой от привычного общества. Заведёшь с ним о чём-нибудь препирательство по телефону, так он может к тебе в одном халате и тапочках примчаться, не более того бы тебя вживую вразумить. А порой подшутит: зашьёт в теле покойного отчеты в полиэтиленовой упаковке, а того) ищи-свищи! Даже создаётся впечатление, якобы Любовь Ксенофонтовну симпатия специально научил вечно дерзить и язвить всем подряд, так чтобы веселила его неугомонную душу. И всё-таки положительных качеств получи и распишись чаше весов стояло больше.
— Довели опять. Мигрень заиграла — скворечник разболелась. А ещё, между прочим, пару осмотров не совершено! — безысходно вздохнул Андрей Рудольфович, выдавливая крем с тонкого пирожного в свой широкий рот.
— Сейчас кофеин разгонит всю мука, погодите, — Лёшка обронил чёрную каплю на оригинальный белоснежный халат и быстро постарался стереть пятно, но сделанного не вор: неодобрительный взгляд впился в него, словно голодный зверь в сырое фазанина.
— Ты понимаешь, что тут дело не в физиологии. И мало-: неграмотный в анатомии. Вообще тут дело не в нашей отрасли. Никакие психостимуляторы приставки не- выручат. Поглупеть мне надо. Вот и всё.
— Погодите, а через чего тогда беспокойство возникает? — две каштановые брови удивленно поползли до лбу.
— Господин Стрельников, не во всём же винить наши внутренние процессы. Во вечером Вы выйдете из этих четырёх стальных стен возьми улицу, к нормальному миру. И что увидите?
Студент заинтересованно пододвинул стулья поближе:
— Живых людей, если я Вас правильно понял.
— Чисто не надо тут шутить о специфике нашей профессии, — погрозил опухшим пальчиком, — так ты частично угадал. Людей увидишь. Много людей. Будут сии люди бродить бесцельно по разным маршрутам. У каждого перестаньте свой груз на плечах. Правду говорю?
— Ну, видимостям), правду. И каким боком тут больную голову притяните?
— Бесцельно все же люди одинаково выглядят, поэтому и путаешься в массах. Стадо тебя пожирает, словно карась червя. Однако выдерни человека с толпы, поговори с ним. Потом ещё одного, третьего, четвертого. Следовать ними ещё
десять-двадцать… И поймёшь, что за версту все одинаковые, а вблизи совершенно разные.
— Андрей Рудольфович, предупрежу Влечение Ксенофонтовну, чтобы Вам больше ни кофе, ни энергетиков невыгодный приносили: Вас опять занесло не в те дебри.
— Ага предупреждай, кого хочешь, но мысль я свою закончу. Я теорию выдвинул: нечасто мы внешне схожи, то значит, проблема кроется в нашем внутреннем мире.
— Короче, так давно всем философам и лирикам ясно, что существуем автор этих строк телом, а живём душою.
— Да ты не понимаешь меня! Несть души. Внутренний мир — это то, что в недрах нас. В прямом смысле. Демокрита не так поняли не мудрствуя лукаво. Наше поведение изменяется от отклонений в системе органов и прочего. И отклонения сии происходят от нашего поведения. Взаимосвязь! Чтобы узнать, (как) будто человек поведёт себя в той или иной ситуации, достанет лишь заглянуть под покровы его кожи.
Что-так забурлило в животе Стрельникова, подталкивая его на ответную реакцию. Некто сдерживался. Долго и упорно. Но продолжающиеся демагогии старика провоцировали его. Опять и эта мерцающая лампа нагоняла возмущение. Тут уже маловыгодный выдержал и вскочил, грозно уставясь в лицо своему мэтру:
— В таком случае есть у человека нет психики? Всё, что мы делаем, с-за боли в печенке, например? А веками складывающаяся психология — сие шарлатанство? Андрей Рудольфович, тут я Вас и поймал: Вы безвыгодный правы! Человеческие поступки, нравы, мораль, совесть, чувства — сие всё не подвластно нашей науке. Это нечто сверхъестественное, кроющееся на этом месте, — парень указал на своё темечко длинным и изящным пальцем.
— Шёл бы твоя милость со своими взглядами в журналистское дело: там любят дилетантов. А свою теорию я тебе однако-таки докажу, — профессор грузно поднялся из-по (по грибы) стола, отряхивая халат от крошек. Студент повторил постоянно абсолютно так же. Одна лишь сломанная лампа была верна своему делу и продолжала периодично озарять комнатку.
Листья фикуса на шкафу нервно колыхнулись: Ратников не слыша под собой ног вылетел в смотровую, волоча за собой практиканта. Отделение невыгодный славилось на всю столицу своими необъятными территориями, темже профессор за пару секунд оказался в голубо-серой, выцветшей комнатушке, раза в двуха-три шире и длиннее обеденной. Вдоль стен стояли одну крош отражающих солнечный свет разделочных столов, уже заправленных работой. Необычный дух) наседал на нос, не давая ни малейшего шанса скрыться от него. По отсыревшей штукатурке с низкого потолка прорастало валёжник дождевой воды, упираясь в твёрдый кафель. Только неряшливо раскиданные ящики загадочного содержания помогали комнате думать(ся) заполненной, нужной.
— Здравствуйте, Андрей Рудольфович, — поклонились два небритых мужланов в васильковых халатах, закончившие драить полы, и после этого же удалились, боясь получить оплеуху за нестертое знак бурой жидкости под столом с инструментами.
Гордый теоретик маловыгодный долго думая схватил со стола блестящий, только фигли вымоченный в формалине скальпель и направил орудие труда в сторону рабочих столов, прицеливаясь.
— Вам же не будете вновь их разбирать?
— А это свеженькие. Лёшка, угоду кому) правдоподобности всё должно идти без подводных камней: фиговый подготовки и только люди с неизвестным мне миром.
— И как в таком разе мы сопоставим факты? — ученик и учитель уже возвышались надо источником всех благоуханий.
— Ну в помощь к нам скоро прибудет жёлтая отклик, ядом просачивающаяся из всех возможных трещинок по городу. Будем схватывать её за основу, ну что ж, смотри. У нас подчищать два человека, совершенно обычные, мужчина и женщина. Выгляни в оконце, увидишь наверняка ещё парочку точно таких же. Ужель, только те будут немного поприличнее выглядеть, — перчатки Ратникова с нежеланием сползали соответственно раздутой руке. — Вот только я тебе ничего неважный (=маловажный) скажу, что про них трещат канарейки-журналисты в соответствии с ящику, пока не начну их вскрывать.
Стрельников похвально кивнул, не нарушая гул от вытяжки, пронизывающий кончено углы и изгибы здания. Солнечным зайчиком на стену откинулся драматический инструмент. И затем спокойно, как будто в масло, нож хирурга вошёл в мягкие текстильные изделия. Начали они с рёбрышек.
Перед тучным телом профессора минуя каких-либо возражений лежал юноша около двадцати пяти полет, поросший неопрятной щетиной. На истощенном лице красовалась дружка синющих мешков, срастающихся уже в единый цвет с трупными пятнами. Взъерошенные светлые власы прикрывали торчащие скулы и вогнутые уши.
— Смотри на злоба, видишь бока выпячивают со всех сторон? — педагог ткнул корявым пальцем в чернеющий кусок мяса с подвздутыми, одну крошку напоминающими шарик стенками.
— Аневризма, наверное? Трансмуральный инфаркт миокарда?..
— Может, и возлюбленный. Сердце у парнишки истощено сильно.
— А почему он розовый, делать за скольких рак? — любопытный, вострый нос приблизился к вспоротой области.
— Синильным калием отравили. Сие и гипоксию тканей объясняет, газообмен прервали, сердечная недостаточность, и бубух — к нам на стол, — Ратников нарисовал схему в воздухе.
— Неужто, и где ж доказательство Вашей теории?
— Так сердце-то истощено было вплоть до яда, определенно. Молодой парнишка. Не могли так стенки выветриться, гляди. Страдал сердцем своим долго. Убил его приставки не- цианистый яд, а его собственный, нервозный.
— Абсурд какой-в таком случае! Сначала медицине учите поклоняться, а теперь мне в морду тычите, зачем отступись от нее, всё душа человека убивает!
— Я, Лёшка, пожил более твоего, посему прекрасно тут ориентируюсь: где цианид, а идеже соль из ран просочилась. Стал он много воображать о плохом, вот организм сам и заплохел, — скальпель пополз змеёй внизу, к брюшной полости. — Надо ярче смотреть на разлюли-малина. Радоваться мелочам, гулять почаще, с бабочками заигрывать. А не с кислой миной восседать, уткувшись в телефон или слушая, как люди чужие проблемы высмеивают точно по государственным каналам. Любишь свою профессию?
— Ну, я ещё без- квалифицированный специалист.
— Да что ты мямлишь? Отговорки твои. Любил — махом гавкнул: «Да». А так время тратишь чуть моё. Я, быть может, хотел более благодарного практиканта, а приставки не- тебя. Нужно заранее в своё дело влюбиться, тогда и хвороба копиться внутри не будет. Вот наверняка если тебя раскрыть сейчас, то у тебя все кости изнутри уже прогнили. И никак не остеомиелит. Ты просто всю сажу и грязь с окружающего таблица всасываешь в себя, как губка.
— Взъелся дед… — оскорбленно буркнул Стрельников, прячась за широкой спиной.
— Люди бесцельно долго ищут причины своих недугов, виня природу организма, экологию, безответственную медицину, некачественных производителей, иным часом сами всё придумывают… Тьфу! — Стая бледнокрылых бабочек изо вспоренного желудочного мешка роем накинулась на сушеную голову Андрея Рудольфовича. Покружив котильон, они перешли на дерзкий
канкан и растворились в воздухе в Венском вальсе, кто такой куда: в обеденную, в приемную, под шкаф, под стол, в карманы докторов. — Бабочки в животе! Видишь те раз! Понятно, боли откуда.
— Да Вы…издеваетесь? — вытаращил белки нате ухмыляющиеся усища, — «Тело не трогал, для чистоты эксперимента!»… Разыгрывайте Бескорыстная Ксенофонтовну, а не меня. Я пошёл прочь! — но шелковица мясистая резиновая ручища вцепилась в халат студента, запрещая ему пошвырять. Ant. приходить смотровую. Глухо чмокнув, Алексей отдёрнул халат, чуть неважный (=маловажный) свернув поднос с пинцетами да шпателями.
Жирный палец Ратникова покачался ранее носом юноши, привлекая внимание. Затем нырнул в брюхо покойного и достал титанический кусок соли. Помяв в руке булыжник, Андрей Рудольфович всеми двумя ноздрями втянул закисший аромат находки, ощупал по бокам и перенёс на тереза. Лёша же всё глубже и глубже убеждался, что его держат вслед дурака. Или бессовестного двоечника, прогуливающего анатомию. Пепелящим взглядом симпатия проследил за наставником. «Двести пятьдесят шесть грамм,» — искрящимися цифрами засветились тереза. Парниша лишь недовольно развёл плечами, подтягивая под утомленные чресла железный стул.
— Ну, а это что? Камни? Скажите до сей поры, что это соль из ран!
Раздался звон стеклянных пробирок. Льющаяся поток раствора. Вострым пинцетом была изъята мизерная доля вещества и погружена в пасока. Ратников улыбнулся белому осадку и гордо заявил, поворачиваясь взад. Ant. прямо к собеседники:
— Хлорид натрия! Да, скорее всего, это главное из ран! А ты быстро схватываешь.
Всё-таки каузалгия в горле студента усилилось. Да как этот многоуважаемый в медицинских кругах песочница) может так умело подшучивать над ним? Да как будто же, в самом деле! Закончить шесть лет
обучения в медфаке и страдать от розыгрышей тоскующего в морге мужчины! Абсурдность! Демонстрируемые Андреем Рудольфовичем вещи уже выходили за тутти границы дозволенного. Желая показать всю свою неприязнь к сложившейся ситуации, по какой причине кормила внутренний, удушливый крик противоречия всё сильнее и хлеще, молодой человек расхохотался на всё отделение. Говорят, чисто даже Любовь Ксенофонтовна от неожиданности плюхнула свой баранка в чашку индийского чая, а неотесанные санитары чуть ли неважный (=маловажный) проглотили недокуренные сигареты за зданием.
— Смейся, сколько влезет, клиент медицинской пропаганды. Имея всего три решающих фактора, я изволь вынести окончательный и бесповоротный вердикт. Наш пациент стал стоит на повестке дня жертвой ненасытной богини Афродиты. Некогда бродящий одиноко по мнению улицам, он ждал большой любви, любуясь не белогривые звёзды. И с лёгким на полутонах она подкралась к нему сзади, незаметно, чем вызвала комплект химических процессов, взбурливших его младую кровь. Это событие подняло внутреннюю температуру желудка с тридцати семи градусов превыше тридцати восьми, чем поблагоприятствовало развитию прекрасного сорта бабочек — Грета, кое-что водятся в Южной Америке и так любят пылкое, знойное солнцепек. Эти бабочки переводятся на русский язык как «стеклянные», чего) наш бедолага не мог их заметить ни получи одном снимке, ведь они же просто прозрачные! В каждом горячем теле живут личинки сих бархатнокрылых существ: они прилетают к нам по воздуху, с манящих стран; далёкие континенты — прародительницы чистой и искренней любви. А с возрастом сил любить становится всё меньше, наше нутряк холоднеет и тускнеет, отчего бабочки рода Грета просто замерзают до смерти. Кстати о сердце. Выглядит оно, словно шедевр сырного состояние, испорченный неуклюжей тёркой. Данный факт нас предельно ведёт к частым переживаниям и тревогам, нарушающим ритмику. Позволено также предположить, что это проблемы с окружением или семьёй топили его душу, так бабочки не лгут! Он любил! Пылко любил! Неминуемо. Но вопрос: любила ли она? Могла ли симпатия его принять? Они оба мертвы, — профессор
провёл рукой объединение двум окоченелым телам, напоминающим скорее манекены, нежели ли идеже-то творцов своих желаний, — мертвы от яда, аюшки? так звонко зовётся цианидом. Почти что моментальная умирание. Но ты же знаешь, что губит этот циан? Глюкоза в своём чистом виде! Сладкий поцелуй бы развеял всю внутреннюю агонию. Только нет ни капли мёда в этих отношениях. Она его забыла. Находиться может, и никогда не узнавала, чтобы забыть. Но эликсир жизни из ран… Это не мученья, не страданья точно по безответной любви. Это последствия предательства и ножа в спину. Сия хрупкая девушка укрыла его от леденящего одиночества в своей тёплой утробе, а дальше с болью вышвырнула прочь. Масса соли больше ста грамм, ей неоткуда было раствориться, следовательно, он не ел, не пил изо-за неё! Их связь разорвалась моментально, оглушив Метрополь режущим лопухи треском. Эврика! Измена! Измена — жесточайшим образом. И во они лежат вместе, никогда не родные люди, разделенные чуть только метром грязного кафельного пола, и это расстояние им уж никогда не преодолеть, мой друг.
Дикий ужас забился в крохотные зрачки мальчишки и приставки не- хотел убираться оттуда. Горький ком встал поперек горла, мешая вытеснить хотя бы звук. Костлявая рука нырнула во влажные грива и наклонила голову над распоротым телом.
— …невозможно…
— Само присутствие человека в природе — явление вполне невозможное. Более подробное распечатывание поможет выяснить больше обстоятельств этой трагической истории, а ещё раз и осмотр девушки соберёт все пазлы в единую картину. Неужели, что ж, — громадная стрелка уже нагло налезла в скромную, изгибающуюся от всех недугов цифру семь, — революция подходит к концу, нам всем нужно отдыхать до поры впредь до времени. Посему, Алексей, уходи-ка домой. В продолжение нашей дискуссии, будущие времена я познакомлю тебя с одной интереснейшей личностью — Мортемией Витевной! Моя давняшняя знакомая.
Бог мудрая женщина. Мы с ней попробуем тебе показать покамест парочку ярких примеров, если не возражаешь.
***
Утро следующего дня неважный (=маловажный) заставило себя долго ждать: дрёма давно вилась получай шее у Лёши. Как только он добрался до своей тесной комнатушки в одной изо соколиных многоэтажек Метрополя, сразу же растворился в объятиях мягкой софы.
Голое феб било в зеркала разъезжающихся автомобилей, как бы говоря: «Срок отдыха закончено, пора на работу, бездельники!» Лицом к лицу Ратникова неохотно сполз с дивана, натягивая разбросанную по липкому полу вчерашнюю одежду. Минутная знак вот-вот должна была догнать часовую в районе девяти часов, что-что уже предвещало выговор за опоздание на работу. Как ни говорите юному жнецу науки вовсе не хотелось покидать своих привычных стен, затем чтоб вновь выслушивать безумства уже двух только недавно появившихся в его жизни людей. «Хрусть!» — сие лопнули чипсы, разбежавшиеся из пачки, когда неряшливый житель квартиры продвигался на кухню за спасительной кружкой волшебного утреннего капуцин. Всё-таки в морге было почище.
Спустя несколько стандартных процедур и трети часа езды получай метро, юноша уже стоял у обклеенной старыми листовками железной двери, ведущей прямиком в ханака Любови Ксенофонтовны — в приёмную. Ещё раз осмотрев дом, он пару раз перемялся с костлявой ноги на другую, почесывая принадлежащий затылок. «Может, всё-таки позвонить и сказать, отчего заболел? Не человек я, что ли? Нет, нет, кто в отсутствии, нет… Он же не оставит это в такой мере. Ещё и женщину какую-то пригласил. Наверное, тоже какая-нибудь известная медичка… или доктор медицинских наук даже. С такими нужно рука держать, а то пропаду, да… »
Словно вылитая из чистого тимус сумка врезалась в поясницу парня, чуть ли не откинув его к полузаросшей клумбе рыжих хризантем. Отчего-то сзади визгливо ойкнуло. Обернул голову: стояла лиса патрикеевна дьяволица, хлопая зелёными глазами и виновато улыбаясь. Прямиком вслед ней неожиданно появился черный кабриолет старой модели Линкольн Континенталь, выбиваясь внутри прочих современных иномарок как автомобиль, умудренный опытом. Дивчина в чёрном пиджаке и длинной обтягивающей юбке, а вернее сказать, еще женщина (судя по сложившимся сочным формам), поклонилась на пороге практикантом, ещё раз ударила его своей дамской сумищей. В панике взяла его около руку и потащила прямиком в отделение, на ходу извиняясь после «столь непредвиденный и уж точно не подготовленный неудобство»:
— … Ах, так неловко, так неловко, в самом деле, таково неловко! — женщина кокетливо захохотала, но увлеклась и ненамеренно прихрюкнула. — …И сейчас тоже так неловко! Простите, будь (так, Алексей Евгеньевич.
— Откуда имя моё знаете? — без участия излишеств перешёл к делу.
— Так дело в том, — продолжала тянуть к стойке молодого человека красная женщина, одной рукой придерживая его недалече себя, а другой поправляя кирпичного оттенка рубин, свисающий возьми золотой цепи с её осинной шеи, — что я о Вам всё знаю. Работа у меня такая: знать всё. Об всех. Всегда. А вообще меня Андрей Рудольфович Ратников пригласил в своё скромное рабочее постель, да, ведь, Любовь Ксенофонтовна? — приглашенный специалист развела когтистыми руками со свежим маникюром в стороны — «неоригинальный» Стрельников наконец-то смог вырваться.
Тучное останки секретарши быстро нащелкивало на клавиатуре имена поступивших пациентов и ближайших родственников, маловыгодный обращая внимание на пришедших. Однако, как только услышала знакомое и противное ей впредь до
коликов «Лубофь Ксенофёнтофна», отскочила от своего столика, округлила прожектора до размеров куриного яйца и невнятно забормотала:
— Андрей Рудо-до самого-дольфововович у себя… — ткнула пальцем на стеклянную ширму, отражающую с чувством-зелёную надпись «дезинфекция», потом поменяла настроение в другую сторону, — …вон там, Мортем-м-мия Витевна, а Ваша милость за мной когда зайдёте?
— Нескоро, Любовь Ксенофонтовна, должно (статься). Только у меня к Вам одна просьба: Вы язвите не столь, а то желчный пузырь у Вас может вотвот лопнуть, а потом…и увидимся, — прекрасной улыбкой таинственная гостья попрощалась с побледневшим из себя, растворяясь в коридоре.
По пути встретились ещё два санитара-бездельника, так, поймав резкий взгляд вошедшей, тут же схватились из-за первые попавшиеся предметы и — прочь. Двери в смотровую открылись, и в ноздри прибывших ударил отчётливый запах хлорамина. Профессор восседал на уже известном белом стуле, перебирая в руках металлорудный крючок.
— Мортемия Витевна! Какая долгожданная встреча! — подпрыгнул радостный глава патанатомического отделения.
— Андрей Рудольфович! А Вы всё молодеете и молодеете! Единым) (духом видно, что моя диета Вам пошла на пользу. Будто?-с, я лично встретила Вашего ученика на улице. Парниша безвыгодный хотел сегодня приходить на работу и думал отправиться наоборот под предлогом липовой болезни, представляете?
— Эх, Лёшка-Лёшка, приставки не- поверил мне вчера, да? Ну что ж. Сегодня будем терзаться тебя переубедить. Опять.
— Андрей Рудольфович, при всём моём уважении к Вас, не желаю больше участвовать в этом. А будете продолжать ми о своих нетрадиционных доводах докладывать, то отправлюсь писать утверждение об отстранении от практики… прямиком к самому ректору!
— А твоя милость будешь копытами упираться — я тебе заявление не подпишу, — Ратников с еще натянутыми перчатками парил над очередной порцией мёртвых тел, тонко уложенных друг за другом и с уже проделанными продольно-поперечными разрезами.- Ныне план работы у нас таков: я тебе буду вновь и вторично показывать те части наших пациентов, которые смогут нас вызвать интерес в исследовании, а Мортемия Витевна, будучи со всеми нашими усопшими знакома, опровергнет али же одобрит наши предположения.
— Не буду, я сказал, — скрестил шуршики, показательно отворачивая голову.
— Ему предлагают разрушить тупиковую стену знаний о человеческом организме, а возлюбленный сопротивляется! Не такого Вы практиканта, Андрей Рудольфович, заслуживаете, нужно другого шук, — будто игнорируя присутствие студента. — Скоро Сенюша Гансович, кардиохирург из семнадцатой городской больницы, протянет шасси от чрезмерной завистливости, от которой у него образовывается смерч в паховой артерии, так у него прекрасный подопечный! Золотце, а невыгодный ученик! Будет ему полезно с точки зрения патанатомии для кровеносную систему взглянуть.
— Послушай, Лёша. Давай так. Свежий эксперимент. Если не поверишь, то можешь собирать близкие вещи и переводиться к другому специалисту. Я зла держать не буду. Чисто говорится, по рукам? — старые глаза по-щенячьи взглянули бери кудластого студента.
— Эх… По рукам, — свет не мил вздохнул, вновь приближаясь к разделочным столам.
— Ну, тогда начнём, — проживалка морга поправила свою черно-угольную юбку, присела для краешек стула, закинув ногу на ногу, — чисто два представителя человечества. Женщина — шестьдесят два лета, и мужчина пятидесяти шести лет. О их прошлом я не скажу ни лекарство. Только проясню,
что один из них — самый ликующий человек в мире, а другой — самый несчастный и подавленный.
Кощей оббежал серыми глазками два распоротых пациента, зажимая обветренную, бордовую губу. В голове еще плавно начинали копошиться извилины. Выбор не имеет никакого значения. Сердцевина — начать плыть по течению. Щелкнув потрескавшимися пальцами, учитель аккуратно просунул свою кисть во внутренности женщины. Вотан миг — и невинно белая перчатка приобрела грязный, коричнево-красный оттенок.
Тринадцати секунд хватило, чтобы он своими пальцами промчался соответственно нутру неизвестной. Зрачки тонули в смутном тумане. В голове мелькали сотни крючков, следовать которые можно было уцепиться, окружали, давили виски. Потом Ратников просто не по-джентльменски откинул скальп дамы и взглянул получи и распишись содержимое:
— Угу, — почесал усища относительно чистым запястьем, — Лёшка, аюшки? ты видишь?
— Повреждения в области височных долей. Может, хотя (бы) карцинома мозга, точно без анализов не скажу. А может не мудрствуя лукаво природные аномалии. Или…
— Да это центр Брока воспален! — точно по смотровой раздался глухой стук сапога об кафель. Некто пару раз ударился в углы и затих где-то в коридоре.
— Штаб-квартира Брока?
— Нейроанатомия была? Центр Брока — часть коры головного мозга, та самая, которая отвечает из-за воспроизведение речи в любой форме. А она воспалена. Почернела-посинела. (нечего, разложение усугубило ситуацию, но от зоркого глаза Андрея Рудольфовича пусто не скроется!
— А тут ещё одна опухоль, — ткнул в серовастое заливное юноша. Рыжая бестия, сидящая в паре метрах от специалистов, только самодовольно улыбнулась, словно кот, стащивший селёдку со стола, в (течение того времени хозяева вышли.
— А это, друг мой, область Вернике — антипод центру Брока: усваивает речь. Если и здесь аневризма, ведь… пока не буду гадать. Идём далее…
Лукавый воробей, жаждущий подкрепиться, тихонько подкрался к пластиковому окну, заглядывая горбатым клювом в середину. Пару раз моргнул своими черными бусинками и улетел, таково и не поняв, что в жизни врачей не так, как-то они, вместо того, чтобы жить, пытаются понять, с чего живут.
А профессор, обыскав таз мадам и не обнаружив удовлетворительно существенного, уже приступал ко второму подозреваемому, если его таковым дозволительно было назвать. Поразительных размеров сердце удивляло взор патологоанатомов, настоящее) время Мортемия Витевна, гордая своим заданием и уже изрядно наскучавшаяся с происходящего, успела сходить в обеденную, упрекнуть полную посетительницу, пришедшую огребать кредитную карту мужа, что если она будет любое приписывать к своим рукам, то скоро растучнеет больше бочки, и успела заварить себе чашечку горького дешёвого кофе, надеясь, отчего он убьёт тоску, и, наконец, выругаться на Ратникова, некоторый «уже забрал себе столько её рабочего времени.»
— Одну постой, любезнейшая. Одну, прошу, одну секунду всего лишь! Я с закончил. Вернее, уже закончил.
— И какой же Ваш вердикт?
— Я полагаю, что это есть весьма интересная задачка. Умереть и не встать-первых, и эта, и этот — лица довольно пожилые, перенесшие сверху себе невозмутимую ношу тягостных дней. А ещё особенный момент сыграл на наше заключение — Ваше давление.
— И аминь-таки я хочу услышать, кто из них самый везучий, а кто самый кручинный.
— Ну-с, попробуем, — старичок шаловливо хрустнул пальцами, задирая свой халат, чтобы присесть. — Числом первой пациентке могу выдвинуть следующее: она так либо — либо иначе была связана с ораторской деятельностью, — Стрельников настороженно осмотрел тела, — две основных зоны, отвечающих по (по грибы) нашу речь, изнемождены до предела. Дело в том, подобно как я рассматриваю человеческий мозг и в качестве специфичной мышцы: какие области чаще употребляются, таким и отдаёт агроценоз предпочтения, увеличивая их в объёме. Однако та часть, отвечающая вслед за создание нашего средства общения, речи, жутко черна, в качестве кого обгорелое полено! Это значит, что человек много слушает и насквозь силу сдавливает свои ответы! Сквозь боль и слёзы симпатия терпела, стонала, мучилась, бродила, но молчала, — званка одобрительно кивнула головой, — на этот факт меня наткнула и её глотка: тонкая, как скрипичная струна, душащая любые её попытки рога выставлять миру. Лёгкие раздуты, как шары, — как исключительно зарождался протест, стремящийся вылезти наружу, он тут но застревал в горле, отскакивал от голосовых связок, как ото пружины, и бился с разбегу об стенки альвеол. Отсюда и воспаление легких. Хитрая, болезненная. Но всё её тело — Эрмитаж. Музей идеального, рационального размещения. Музей пропорциям правильных геометрических фигур. Внутренняя созвучность требовала и гармонии вокруг себя. Она хотела изменить подсолнечная к лучшему, много думала об этом, но осуществить боялась. Своей но рукой душила желания, скрывая свои творения. Я слышал, прежде обнаружили на своей квартире давно забытую детьми мертвую старушонку. Присутствие обыске её квартиры, кроме наибелейшего кота с каким-в таком случае наивным именем на ошейнике, то ли Пушок, так ли Снегирь, нашли сотни ранее никому невиданных рукописных романов. Литературное беседа так и не познакомилось с созирцательницей…
— А что по второму экспонату? — по части-дьявольски оскалилась посетительница.
— А здесь… у человека большое внутренность. Большое сердце требует здравых и осмысленных команд от нервной системы. Только, увы, таких признаков я не наблюдал. Понимаете, наше организм — капризный оркестр, а нервы — наши упругие лески арфы. И нежели лучше они натянуты, тем мелодичнее играет история нашей судьбы. Передо мной сломанный инструмент. Человек пятьдесят шесть лет ходил по свету, страдая ото саморазрушения…
— А может, это всё всего лишь последствия тягостной молодости?
— А все ж таки…Так и есть. Так и есть, совершенно. Щитовидная простата переполнена йодом. А где у нас грандиозное скопление йода?…В бушующем древнем сине море! Пока весь народ стремился уйти вглубь от хищной воды, симпатия бороздил океаны, не бременя себя будничными хлопотами! Испокон веков у нас сохранился гуртовый инстинкт, инстинкт к размножению, инстинкт к поддержке стабильности популяции… Словно он справлялся с этими порывами? Не мог же некто ходить на корабле с семьёй? Это небезопасно! Большое середыш, большое сердце… Очень добрый человек. Ходил в море-окиян, но угробил миллионы нервных клеток… Лёша. Твоя милость знаешь, что такое совесть?
— Совесть? Чувство нравственной ответственности под людьми?
— Совесть, Лёша, — это наш внутренний стой! Огромное сердце и любит огромной любовью. Поэтому… Кто такой-то очень важный нуждался в помощи мужчины, и только симпатия и мог помочь. В современном мире, поверьте мне, существует универсальное инструмент, способное и горы свернуть, и облака разогнать, и солнце затмить, — наличные! А самая оплачиваемая профессия в море? Морская пехота, верно. Отчаявшийся с-за долговой ямы близких, он знакомится со своим первым рейдом. (человеческое — ненасытные монстры, которые всё жрут, жрут и жрут. С каждой операцией овраг не закапывалась, а прорастала глубже вниз. А что делать человеку с необъемлемой душой? Вследствие чего он вынужден был страдать на войне?
Пропускать вследствие своё невинное тело рои падальных мух? Совесть изначально мешала ему производить приказы. Да с каждым нажатием на курок этот «самородный тормоз» всё разбалтывался и расшатывался, скрипя, скворча, гудя, съестное, трезвоня, тарабаня… и наконец-то просто отвалился. И шелковица понеслась беготня по нервным узлам. С каждым толчком некому было остановить сии электрические искры. Он стал вспыльчив, как китайская снаряд. Нет-нет, вспыльчив, как дремлющий порох, которому целом) лишь нужна искра, чтобы разнести всю округу.
— И сия вся беда? — хмыкнула недовольно и вылила остатки заледеневшего кофеек в желтоватую раковину. — И всю жизнь в море провёл?
— Смею пикироваться, что нет. Бравый морской волк вернулся на твёрдую землю, (для того заглушить те самые инстинктивные позывы, о которых говорил я заранее. Скорее всего, даже завёл семью. У спортсменов часто находят в месячные кортизол, или, в просторечии, гормон стресса. Выделяется это связывание при массовых волнениях, переживаниях, убийственных ожиданиях, в общем, оправдывает своё заголовок. И у него этот показатель зашкаливает. Хотя, если вернулся, в таком случае вдали от сражений он обязан был обрести спокойную разлюли-малина. И, увы! гнусный ток мыслей всё беспрепятственно скакал числом его телу, совесть-то неисправна. Боялся он в области привычке убить кого-нибудь, кто попадётся под горячую руку.
— Яко кто из них кто, в конце концов? — развёл руками студентик, отягощенный байками наставника.
— Боюсь предположить, что они что один самые обиженные миром люди.
— Увы, Вы не правы, Андря Рудольфович, — красная женщина стояла в дверном проёме, наводя глянец. За этот час она сильно изменилась: отливающее рубиновым цветом вид стало бледнее штукатурки, сочные, пухлые руки неожиданно иссохли, а обтягивающий её поручение теперь свободно развевался от любого сквозняка. — В отлучке в мире самых печальных и самых
радостных людей. Каждый одновр`еменно является и тем, и другим. Оттого и сладка человеческая жизнь: симпатия не прекращается ни на миг, не давая ни тпру ни ну в пустоте. Наша история состоит из триллионов разбросанных в соответствии с Земному шару крупиц. Одни дарят боль, тоску, злость, зависть, уныние, а другие — благодать, любовь, спокойствие, тщеславие, чувство патриотизма. И каждый шаг приводит нас к новой крупице, дополняя картину. Очеркистка была счастлива наедине с печатной машинкой, в самом центре своих фантазий и идеалов, хотя тускнела, когда понимала, что весь этот сладозвонкий много некуда излить. Моряк желал иметь семью, что ж, желания имеют свойства реализоваться. Но каждый раз, когда он оставался наедине с из себя, на него нападало кровавое прошлое, твердящее, что дьявол монстр. И мир вокруг них не был особенным. Приставки не- стоит делить всё на черное и белое, ведь житейский путь — сплошное серое пятно.
Стоило только подморгнуть — Мортемия Витевна испарилась. Ратников глубоко вздохнул, вытер перчатки о азиат.
— Мне нехорошо, можно сегодня отлежаться дома?
— Иди, Лёша, ступай…
***
Этой же ночью словно грудная жаба придавила юного врача. С каждой вспышкой блеклого фонаря, живущего идеже-то за каменными домами в размытой темноте, кровать студента до сего времени больше ненавидела его. То правый бок кольнет, в таком случае левую ногу засосёт, то исхудалая голова вспрянет через пыхтящей, как жерло вулкана, подушки. Стрельников уже в порыве безысходности хотел ссунуться на пол, лишь бы не страдать от такого букета неудобств. Полезно, ближе ко второй четверти на полусонных часах непрочный туман из царства Морфия окутал каменный стан — Лёша напоследях-то увидел своё заслуженное сновидение. А снилось ему следующее…
Прибыл свой студент в городскую больницу номер семнадцать, чтобы сделать флюорографию в планах годового осмотра. Выдержав разбор вяло проходящей очередью, юноша наконец-то очутился изнутри. Ant. снаружи кабинета. «Раздевайтесь до пояса, снимайте все нагрудные прибабасы и, пожалуйста, вставайте в аппарат», — произнесла гнусливым, противным голосом соработница больницы. Голос этот даже напомнил Алексею о Любови Ксенофонтовне, много раз недовольной происходящим. Как бы там ни было, предписыван он послушно выполнил, очутившись внутри громадной машины. «Перевести дыхание и не дышать, а то прибью,» — грозным судейским тоном предупредила девочка, прижимая пальцем с огромным перстнем лазурную кнопку.
Через пару секунд парниша сейчас натягивал на плечи шерстяной свитер: неприятная процедура закончилась. Стоило ему один выйти в приёмный кабинет через стальную дверь, как получай него налетела, как коршун, низкорослая медсестра и стала вытеснять в коридор.
— Девушка, это что Вы меня толкаете? — оскалил частокол Алексей.
— А вот на меня рычать не надо, выйдите из-за дверь, пока нас всех за просто так маловыгодный обкусали, — работница всё упорнее и упорнее напирала получи позвоночник юноши.
— Что Вы несёте? Сумасшедшая, ясно.
— Дьявол продолжает огрызаться! Таких, как Вы, изолировать надо! Я посмотрели Вашу флюорографию!
— Без патологий?
— Вы сами одна сплошная ненормальность! Посмотрите, — собеседница нырнула за кафедральный стол и вынула с того места свеженапечатанный результат. Сквозь сливово-синие бока, прямо почти двумя овальными лёгкими, среди острых костей торчал ужасный хвост. Распушился, недовольно
вздёрнулся. У Лёши тут же смертоубийство перестала приливать к голове, примкнул к стене и стал плавно свертываться, как тающий кусочек льда. Кроссовки неприятно скрипели, упираясь в гвозди, держащие ковровое выкрывани. — Да, молодой человек, у вас внутри живёт самая настоящая пес (псица). Так и мечтает облаять всех без причины! Так что такое? идите за дверь, пока зубы ни на кого мало-: неграмотный направили, у нас прививок от бешенства не делают, а наша сестра Вам всё туда и вынесем.
В холодном поту проснулся Лёка Стрельников после этого заявления. Нос его уставился неуклонно в натяжной потолок, по которому звёздочками перемещались маленькие комарики. Этой заполночь он глаз уже не сомкнул.
С первыми утренними лучами света возлюбленный молнией помчался через все улицы Метрополя. Эта бессонная найт дала ему пищи для размышления, время на вырабатывание мысли. Казалось, сейчас не оставалось ничего важнее, нежели сделать это. Он понял, каким же рвущей глотки псом спирт был. Как он гордо отмахивался своим хвостом через чужого мнения, от чужих проблем, от случайных встреч. Дьявол только прошлой ночью заметил торчащие во все стороны Света ядовитые клыки и приманка косые лапы.
Стрельников ворвался в здание морга, истекая ото горячего пота. У стойки по-прежнему копошилась Любовь Ксенофонтовна, скрепляя файлы, два небритых санитаров всё так же бродили без условия, спуская друг на друга неуместные шутки. Профессор Ратников опрыскивал любимую пеларгония средством от вредителей.
— Андрей Рудольфович, я верю! — в всё горло прокричал студент, держась за дверной курево в порыве эмоций. — Верую!
— Во что ты веришь, Лёша?
— Изумительный всё, что Вы говорили про связь души и тела, вот всё верю! — двумя большими скачками очутился плечом к плечу старика.
— Вот те раз! И это ещё почему? Малограмотный заболел ли ты часом, Лёша?
— Я влюбился, Андрей Рудольфович!
— И почто же?… — наставник опустился к искрящимся глазам юноши.
— В духе что? — ликующей песней вылилось из его уст, — у меня тахикардия!