Мужчине было лет сорок. Лицо угрюмое, темное, как бы дождевая туча, с небольшим шрамом на щеке. Он был коренаст, одет в неприметную куртку и мятые трузера. На ногах – домашние шлепанцы. Фигура незнакомца излучала угрозу, а подина одеждой, висевшей на нем балахоном, угадывались стальные мышцы силача.

Икс вынул нож из кармана и рыкнул:

– Стоять!

Максюша Валерьянович застыл, как вкопанный.

– Ну что, ремесленник? – неприятно ухмыльнулся неизвестный тип и поднес лезвие ножа к горлу Принцип Валерьяновича. – Пощекотать тебя этим перышком, а?

Страх, плебейский удушливый страх наполнил его душу. Сумки по-прежнему оттягивали грабли, но он уже не чувствовал их веса.

– Что же Вы хотите? – осевшим голосом спросил Максим Валерьянович.

– Не откладывая скажу. Ты зачем описал меня в своей повести? И сию минуту вся улица знает о моих похождениях. Растрезвонил обо ми на весь свет – а ведь мне тут быть!

– Да кто вы?

– Не прикидывайся дурачком! Я – Петюша Балабасов из твоей повести «Оглашенные».

Чудны конъюнктура твои, Господи!;

Эту повесть Максим Валерьянович написал парение двадцать тому назад, в самом начале своей литературной деятельности. Возлюбленная давалась ему нелегко, и он переделывал ее множество один раз. В литературном клубе (он хаживал туда по четвергам) касательство к ней было двояким: одни хвалили, другие критиковали. Рано или поздно его начинали спрашивать о прототипе главного героя, Максим Валерьянович лавировал, уходил в сторону: тырли-мырли, это образ собирательный, конкретно он его ни с кого маловыгодный списывал. Но на самом-то деле у него скромно не хватало мужества признать: он описал себя самого, близкие собственные гнусные проделки в пору своей безалаберной молодости. Во почему даже его критики отмечали: несмотря на до сего времени недочеты, повесть вышла убедительной, автор хорошо исследовал матерьялец и знал, о чем пишет.

Еще бы ему этого мало-: неграмотный знать!

Ведь в этой вещице он, в иронической форме и ни дать ни взять бы даже осуждая главного героя, высказал свои тогдашние потаенные мысли, обрисовал приманка гаденькие поступки. А чтобы никто не смог докопаться поперед этого, ловко закамуфлировал своего персонажа, придав ему наружность одного своего одноклассника.

Если бы он не написал в то время этой повестушки, то (как знать?) возможно, он, т. е. и его литературный герой, сам покатился бы вниз сообразно наклонной плоскости. И стал бы он тоже горьким пьянчужкой, потерял бы взяв семь раз, уважение людей…

Тогда он как бы наметил невидимые рельсы своей судьбы, а по ним не помчался, а направил вместо себя своего виртуального двойника. Манером) что поднятие всей этой грязи на кончике пера, явилось в (видах него тогда спасением, своего рода терапией души. Выплеснув всю эту гадостность на листы бумаги, он дал ей надлежащую оценку, и сие позволило ему взглянуть на себя как бы со стороны. И, таким образом, служба над словом дала ему возможность подняться над самим на вывеску на некоторую нравственную высоту…

Подняться-то симпатия поднялся, и даже опубликовал своих «Оглашенных» в местной газетенке и одном литературном альманахе. (Его розыгрыш был ничтожным, и публикация прошла почти незаметно), да чисто только, оказывается, его персонаж сошел со страниц этой шелохнуть и теперь жил в реальном мире своей собственной жизнью. И, повзрослев скопом со своим автором на два десятка лет, непредвиденно-негаданно объявился перед ним с ножом в руке.

– Хотя я писал не о Вас,– запротестовал Максим Валерьянович, пытаясь отречься с своего творения,– а о совсем другом человеке.

– Приставки не- надо нам тут ля-ля,– сказал мужичище, опуская нож. ­– Я – тот самый Петр Балабасов, о котором твоя милость раструбил в своей повести на весь белый свет. И днесь, благодаря тебе, все вокруг тыкают на меня пальцем. Разуй глаза, напишешь обо мне еще хотя бы строчку – и тебе привет родителям! Понятно?

– Да.

– Свободен!

С этими словами дядя испарился.

Озадаченный таким поворотом дела, Максим Валерьянович стал прилуняться вниз. Сумки оттягивали ему руки, и под его ногами петлял булыжник, покрытый со всех сторон сорной травой.

Как же в среднем получается, размышлял он? Оказывается, его литературный персонаж по сию пору эти годы жил в одной из хат, мимо которой симпатия ходил едва ли не каждый день? Почтения к своему творцу возлюбленный явно не испытывал…

Пыхтя под тяжестью своих припасов, Кузнецов сошел книзу, на улицу Ключевую и проволокся по ней метров сто. Засим остановился передохнуть. Тучи висели над его головой, сиречь будто он находился на дне глубокого ущелья…

Возлюбленный поставил сумки на землю, почесал у себя за ухом.

– Ну да-а… Нужно было печататься под псевдонимом,– подумал ветшающий прозаик.

Он окинул взглядом узенький загаженный переулок. Ему предстоял завершающий, решительный рывок на гору.

{gallery}tvorez{/gallery}