Доля ЧЕТВЕРТАЯ
Глава шестая
Вознесение
Конфета простер руку по-над сундуком. Он дотронулся до его крышки и с досадой захлопнул ее. Наверно, медвежонка в нем не было. Он решил посмотреть, сколько находится во втором сундуке.
Он подошел к нему и откинул крышку. К концу-то его поиски увенчались успехом! В ящике лежали детские проказа: кукла в разодранном платье, ушастый заяц, паровоз и плюшевый мишутка.
Едва взгляд Конфеткина упал на мишку, он (одним же понял: это был тот самый Михаил Потапыч, которого подарила Оленьке ее маменька, ибо от него исходило такое нежное тепло ее души, которого не рекомендуется и выразить словами. Другие игрушки тоже были прекрасны. Аристократ стал складывать их в авоську, найденную среди игрушек. Вперед он положил туда новенький, блестящий паровоз, потом зайца, потом куклу и, наконец, плюшевого медвежонка. Он уже намеревался, было, взять авоську с игрушками и захлопнуть крышку сундука, когда за его задом раздался предостерегающий возглас:
– Конфета! Берегись!
Рыцарь круто развернулся, выхватывая с ножен меч. Сверху, с жерла вулкана, на него пикировала какая-в таком случае тварь. На фоне скупо сочащегося серого света симпатия была похожа на черный трепещущий круг. От его тонкой, подобно ((тому) как) тень, плоти, веяло холодной агрессией. Раздуваясь от злобы, Набоженка Ночи низринулась на Конфеткина, и взгляд воина успел затронуть, что по ее телу змеится едва заметный сквозной рисунок.
Блестящим выпадом меча, Конфеткин отразил атаку космической твари. Пилигримка ночи попятилась, втягивая черную плоть в пустоту мрака, подобно тому некой фантастической полусфере, дрожащей под напором эфира, и зависла по-над его левым плечом. От черной сущности исходили мощные волны сатанинской гордыни и холодной, неугасимой ненависти. В застывшей тишине наглая творение вновь низринулась на бесстрашного героя, стремясь парализовать его волю, овладеть своей тьмой, загасить сияющий перед ней свет!
Конфеткин отбил и таковой налет, но и исчадию мрака удалось ускользнуть от его разящего меча. Оно всколыхнулось через лютой, безумной злобы и вновь спикировало на Конфеткина. Сверху сей раз, сияющий клинок Воина Света вошел после самый эфес в ее змеиную плоть. Странница Ночи обвисла в нем, как грязная тряпка, и Светлый Рыцарь смахнул ее со своего меча. Черное содержание бесшумно пало к его ногам, и лохмотья зашевелились. Они стали совершать зыбкие очертания госпожи Кривогорбатовой! В невыносимых мучениях старая фурия приподнялась, стоя на одном колене и держась за пронзенную душа. Из ее раны брызгала черная, как кипящая росный ладан, кровь.
– Ненавижу! Ненавижу тебя, о, гадкий мальчишка! – вскричала чудодейка, в бессильной ярости протягивая к своему победителю костлявую руку.
С немалым удивлением наблюдал кабальеро за тем, как ее гнусная физиономия покрывается змеиными пятнами. Симпатия сдвинул плечами:
– Но за что?
Ответа он маловыгодный услышал – земля под злобной фурией задрожала, дала трещину и оспожа Кривогорбатова провалилась в тартарары. Рядом послышался не совсем несгибаемый голос:
– Ай люли, малина крас-сная!
Конфеткин обернулся и увидел своего приятеля, Ивана Горисвета. Каким образом некто очутился тут? Впрочем, размышлять об этом было в дни оны. Сверху на них уже пикировали новые посланцы тьмы. Воины заметили их едва одновременно. Вначале эти существа походили на черные точки, однако по мере их приближения стали приобретать форму темных, (языко тень, дисков. В считанные доли секунды взгляд Ивана выхватил в угрюмом очертании полой много каменную складку, увиденную им в волшебном кристалле солнечного царя Отона. Расшивка пришло молниеносно:
– Конфета! За мной!
Не теряя времени получай вопросы типа: «а, зачем?» да «почему?», рыцарь схватил авоську с игрушками и помчался после своим товарищем.
На сей раз они поменялись ролями. Иначе) будет то там, на уровне Зет, Иван мчался во вконец дух за рыцарем света, спасаясь от преследования титанов – Дубовича и Матвеевны, в таком случае здесь, на острове Морро, Конфета бежал за солдатом. Они заскочили из-за изгиб в полой горе, похожий на складку окаменевшей шторы. Милость Божия, как успел отметить Конфета, не слишком-то авторитетно держался на ногах. Перед друзьями возник проем, следовать которым уходила вверх витая узкая лестница, вырубленная в камне. Братва стали карабкаться по этой лестнице, и уже преодолели с добрую полусотню ступеней, от случая к случаю позади возникла еще одна Страница Ночи. Раздуваясь ото ненависти, она распустила свой круглый черный капюшон и устремилась бери Конфеткина. К счастью, Светлый рыцарь как раз в этот пункт оглянулся и заметил грозящую им опасность. Он встретил чародейку в заводной позиции, с обнаженным мечом в одной руке и с авоськой, наполненной детскими игрушками, в другой. Черная мир, затрепетав от злобы, зависла у острия его меча. Ради ней уже слетались другие исчадия бездн мрака. Они неслышно сбивались в хищную стаю. Узкое пространство лестницы не позволяло летающим тварям налететь коршуном на Светлых Воинов со всех сторон. Но не хуже кого долго сможет Конфеткин противостоять исчадиям тьмы? Тем паче что с каждой секундой их прибывало все больше, а его кто с кем (друзья, Иван, как полагал Конфета, был безоружен?
Затишье хуй схваткой обещало быть недолгим. Темная рать замерла, и Шоколадка кожей чувствовал, как эта хищная летучая масса плещет получи и распишись них тяжелыми волнами звериной злобы. Еще секунда, и…
– Взятка Отона! – вскричал Иван, бросая Страницам Ночи через плечо свого друга малый пурпурный мячик. Мяч подпрыгнул на ступеньке и, ярко покраснев, словно миниатюрное солнце, весело застучал вниз по лестнице. Черные окружение стали опадать и превращаться в ужасных каменных истуканов.
***
Конфеткина бил мурашки.
Во время этой передряги с черными сферами некто не чувствовал страха, но сейчас, когда напряжение спало, приятный рыцарь никак не мог унять дрожь и был вынужден привалиться к стене.
– Ну, как мы их сделали, а? – сказал Ванюша, шутливо толкая друга локтем в предплечье.
Конфеткин молчал. Пожалуй, его товарищ не осознавал – только что они были сверху волосок гибели. Если бы не его волшебный мячик…
– Ей-ей что с тобой, старина?
– Ничего.
И все-таки руки-цирлы так и ходили у него ходуном.
– Вижу, что ничего,– сказал Иваша, лукаво улыбаясь.
– Пустяки,– сказал Конфеткин. – Сейчас пройдет.
Симпатия вложил меч в ножны, постоял еще немного, приходя в себя за этой ужасной стычки. Постепенно утраченное хладнокровие начало повторяться к нему.
– Как ты тут очутился?
Иван, в коротких словах, рассказал о рыцарю о книжка, что произошло в царском чертоге. Выслушав его историю, Конфеткин проворчал:
– Далеко не стоило тебе так надираться.
– Ну, ситуация была яко-кая… – и Горисвет раскинул руки, всем своим видом свидетельствуя, что же он – жертва сложных непредвиденных обстоятельств.
– Ладно. Пошли, в чем дело? ли?
– Куда?
Рыцарь сдвинул плечами.
Путь вниз был заказан: окаменевшие твари загромоздили сполна проход. Да и какой смысл возвращаться назад, к сундукам? Как ни говори плюшевый медвежонок уже лежал в авоське. Оставалась одна способ – вверх.
Итак, друзья продолжили свой путь. Теперь Конфеткин двигался первым, а Иванюша следовал за ним. Подъем занял довольно много времени – и отнюдь не только из-за крутизны лестницы, но и потому, что-то Горисвета здорово развезло от выпитого Морроканского. Но, в конце концов, терренкур окончилось, и они оказались на небольшом каменном уступе, нависавшем надо крутым склоном горы. Внизу волновались волны Лилового Моря. Надо головами друзей клубились грязно-серые тучи. В сизом мареве, окутывающем выступ, Конфеткин различил высокую фигуру в капюшоне.
Кто бы сие мог быть?
От загадочной фигуры исходила зловещая упругая Силка. То был чужак, понял Конфеткин. Еще один трясавица мрака, хозяин летающих кругов.
Отчего он решил, почему перед ним – повелитель воздушных сфер?
Озноб уже прошел, и в настоящий момент светлый рыцарь чувствовал несокрушимую твердость духа и какую-в таком случае неизведанную им раннее силу. Нет, он не боялся этой долговязой мрази…
– Кто такой ты? – суровым тоном осведомился Рыцарь Света.
– Не узнаешь? – спросил гусь лапчатый и когтистой рукой стянул капюшон.
В густом полумраке Конфеткин увидел отливающую желтизной голову, и в его памяти (в же всплыло одно из видений, посещавших его в волшебной амфоре: неподвижное, костлявое персона, упрятанное в безднах мрака. Тогда, кто-то невидимый, сказал комиссару, что такое? имя этого демона…
– Я знаю, кто ты,– произнес Конфеткин.
– Тем скорее,– глухо ответило исчадие тьмы.
– Господин Алле-Базаров, безграмотный так ли?
– Да, это я, дружище. Хотя ты можешь называть меня попросту, без церемоний – владыка Елизар.
– Какая несхожесть, как тебя звать,– усмехнулся Конфеткин, глядя на демона мрака властным взором. – И кем твоя милость мнишь себя в своей непомерной горыне? Я вижу твою дело не в том.
Демон оскалился:
– Прекрасно! Значит, мы может потолковать вне обиняков. Ты нужен мне, братишка! Еще там, в отеле Хэйллувин, я понял, фигли ты далеко пойдешь. И не ошибся. У тебя есть головенка на плечах. Есть сила воли. Ты обвел кругом пальца эту чертову каргу, Кривогорбатову. Ты устоял напересечку моего черного адъютанта, вышел целехоньким из заколдованной амфоры, добрался семо, на блуждающий остров Морро, забрал то, что хотел и, в конце концов, проткнул своим мечом эту надутую змею. Да, твоя милость доказал свою силу. И потому стоишь теперь здесь, передо мной! Как вам угодно же, не ошибись в выборе.
– В выборе чего?
Демон заложил грабки за спину и, уронив голову на грудь, принялся погуливать по краю уступа. Иван Горисвет наблюдал за этой сценой, привалившись плечом к скале. Казалось, спирт был пригвожден к ней некой неведомой силой. Но вишь демон замедлил шаги и окинул Светлого Рыцаря угрюмым мертвящим взглядом.
– Классно, я объясню тебе… Но готов ли ты прочитать истину? Она может показаться тебе неприятной.
– Говори!
– Этак вот, мастер Тэн тебя обманул!
Владыка Елизар произнес сии слова пренебрежительным тоном, и тут же с дрожащей усмешкой бери тонких бледных устах впился в лицо Конфеткина пронзительным взглядом. Же не увидел на нем ничего, кроме невольной саркастической улыбки.
– Безвыгодный веришь?! Хорошо… Но разве не он наплел тебе, словно существуют сообщества родственных душ, связанных между собой незримыми нитями любви? В одних случая, к добру, а в других – к злу?
– И аюшки? же?
– Так вот, все это – ложь! Красивая, приятная, – однако, ложь, сказка для наивных детей, вроде тебя,– сатир язвительно улыбнулся. – А истина состоит в том, что на дне каждой души лежит досада – древнее, лохматое зло. И в этом – суть любого творения!
Некто снова прошелся по краю карниза, давая Конфеткину минута осмыслить сказанное. Тьма – густая, как вакса – окутывала их со всех сторон. И, тем безлюдный (=малолюдный) менее, Рыцарь Света мог видеть в этой непроглядной тьме и злого демона, и потихоньку вздымающиеся волны Лилового Моря.
– Так что все сии байки о незримых нитях любви – всего лишь пустая рассус для простаков,– продолжал владыка Елизар. – А потом он надул тебя, убедив, вроде (бы) бы на золотой тропе проявилась твоя сокровенная центр! Ведь он уверил тебя, что ты, – Светлый Служба, не так ли?
Демон схватился костлявыми руками вслед грудь, и Конфеткин услышал его смех – отрывистый и хриплый, что лай собаки.
– И что тут смешного?
– А то, что дерьмовый ты не Рыцарь Света! Нет! Ты – джин! Грубиян. Ant. образованный с неукротимым бунтующим нутром! И твоя черная, первобытная сущность поуже начала обнажаться, когда ты сидел в волшебной амфоре. Видишь истина! Вот что тебе побоялись сказать! Ты – сие Я, но только в иной ипостаси. Но тебе, понятное шаг, приятнее парить в мире своих иллюзий, полагая, будто бы твоя милость – луч света в темном царстве. Что ты сплошь соткан изо небесной любви и добра, а вокруг тебя – злые нехорошие бяки, малограмотный так ли?
На его губах выдавилась саркастическая улыбка.
– А хочешь, я докажу тебе, как дважды, что ты – вничью не лучше меня? И что между нами нет слабый разницы?
В черных безднах его угрюмых глазниц заблестели веселые искорки, и цедилка перекосились в тягучей гримасе, обнажив по-звериному хищные хлебогрызка.
– Смотри: Творец – это любовь, не так ли? – начал Бог помог. – От него исходит одно лишь добро, и нет в нем ни единого темного пятнышка. Чисто?
– Ну, и?
– Так откуда же тогда взялся я, гнилой ягода?! Ведь от света не может родиться тьмы! А же, вот он, я – темная и нехорошая бяка – стою раньше тобой. Как можешь объяснить ты этот феномен?
Трясавица мрака хитро прищурился. И, поскольку Конфеткин не отвечал, подтолкнул его к в корне резонному заключению:
– А, может быть, и сам господь Бог с червоточинкой, а? Все же все же исходит лишь от него? Следовательно, я – токмо проявление присущих ему качеств, разве нет?
Господин Алле-Базаров с издевательским видом приставил к уху кончики пальцев своей длинной узкой ладони:
– Ась? Какими судьбами-то не слышу твоих возражений, братишка!
Конфеткин насупился. Некто не был силен в философских диспутах, и в своих действиях предпочитал считать на интуицию и голос сердца.
– А знаешь ли ты, кем я был после того, как попал сюда, в созвездие Медузы? – вновь заговорил начальник Елизар, кривя рот в сардонической усмешке. – Я, как и ты, жил получи и распишись далекой прекрасной Земле! И чем я там занимался? Сказать? Разбоем, убийствами! Я наводил взгляните на мирных жителей северной пальмиры, мое имя гремело точно по всему Петрограду. И что же? Вот он я – злая нехорошая фука, сгубившая десятки невинных душ – живу себе, поживаю в этом отраженном мире и плюю бери все заповеди христовы с высокой-превысокой колокольни! И никакие черти с вилами, метель, мне не страшны! Никто не варит меня в казане со смолой.
– Ужель, это дело наживное,– проворчал Конфеткин. – У тебя еще всё-таки впереди.
– Верно мыслишь, братишка! – тотчас ухватился за сии слова владыка Елизар. – Но ведь тогда практически всё-таки творения Божьи должны кипеть в смоле! Ведь я-то сгубил десятки душ, а ваши-ведь – белые да пушистые, из тех, что вознамерились построить на основе рай на земле для всемирного счастья и благоденствия трудящихся масс – сии-то сгубили миллионы! Так что, за вычетом нескольких праведных душ, верно, и весь род человеческий, по причине своей полной испорченности, полагается кипеть в смоле!
Произнеся эту тираду, владыка Елизар вкось усмехнулся и уперся в Конфеткина горящим издевательским взглядом.
– Хорош деятель, а? Понаделывал всяких уродов – а потом давай их в казане со смолой кипятить в жидкости! Причем всю грязную работенку взвалил на чертей. А самолично вильнул в сторонку, и стоит в белых перчатках. Мол, я не я, и квартира не моя, знать ничего не знаю, ведать безграмотный ведаю, во всем повинен злой и нехороший дядька Венера. А я – светлый да лучезарный, от меня одна лишь всего на все(го) благодать исходит! Восхваляйте же меня, гады позорные! А который вякнет что супротив – того сейчас за ухо, и нет слов тьму внешнюю! Так?
Он снова закурсировал по краю уступа, уж как бы беседуя сам с собой, и в голосе его звучала зелье обида и ненависть.
– Вот и выходит, что он сам кайфовый всем виноват! Ведь все же вершится по его высшей воле, тетка так ли? Ведь без санкции господа Бога ни Вотан волос не падет ни с чьей головы! И волоски-так у него все пересчитаны и строго пронумерованы! Ну, и пораскинь сию минуту мозгами, браток, что ж это такое получается! Сперва самовластно толкнул род человеческий на погибель, устроил ему, понимаешь ли, всеобщий потоп – а потом давай спасать избранных! А бяки пусть, отсюда следует быть, тонут, а? А ведь эти-то бяки – тоже его детишки! И наша сестра с тобой братья, если уж на то пошло. Как-никак прародители-то у нас одни – разве нет? Что ж твоя милость теперь меня чураешься, братишка? Боишься испачкать свой белоснежный облачение? Или никак не можешь вместить в своей бедовой черепушке, как у всех у нас корень один, одна суть! И все ты да я: злодеи и святые, убийцы и их жертвы – все, все мелюзга одного батьки!
На лице владыки Елизара задрожала язвительная усмешка; видно было, что он спешил высказаться, что до сей поры эти мысли крепко засели в его голове. Быть может, симпатия слишком долго молчал, таил их в себе. И ему нужен был не долго думая именно этот смелый отважный мальчик, с его ясным сияющим взором…
– И подобно ((тому) как) же это так у него вышло, а? Один сын, как видим – светлый благородный рыцарь, а другой – изгой? И светлому рыцарю эдем на небесах уготован, а изгоя – в пекло? Что ж он малограмотный сотворил свои миры без зла, не сделал всех своих детей светлыми ангелами? Безвыгодный захотел? Или не смог? Что, если не таким (образом уж он и всемогущ, как о нем трубят на всех перекрестках? Чисто развитие миров и вышло из-под его контроля! Что-что делать? Срочно искать крайнего! Он и давай сливать черное досье через подконтрольных ему апостолов на беднягу Люцифера! И, следственно быть, все эти святые откровения – всего лишь пиар-поступок господа Бога, не более того.
Этот довод, вдоль всей видимости, показался владыке Елизару весьма остроумным – некто задрал подбородок, втянул губы в открытый рот и ликующе прихрюкнул.
– Ужель? Что скажешь, братишка? Прав я – или не прав? Одно с двух: либо Бог умышленно допустил зло в свои миры, либо дьявол – вовсе не всемогущий. И допустил где-то косячок. И третьего – безлюдный (=малолюдный) дано! – он хитро прищурил глаз, нацелил острый большой в грудь Конфеткина. – Или дано? Можешь ты разрешить эту загадку?
Получи и распишись лице Конфеткина отразилось недоумение. Демон снисходительно расхохотался. Казалось, в своих философских умствованиях дьявол играет с ним, как кошка с мышкой.
– А ведь никакой загадки-в таком случае и нет! Все очень просто. Дело в том, что в целях творца абсолютно по барабану, белая глина, или красная, дольний мир – или тьма, добро – или зло! Мы для него – не более чем маленькие двуногие козявки. И зло для Творца – это ровно такой же строительный материал, как и добро, из которого некто лепит свои миры. Это – два полюса жизни. Понимаешь? Видишь и выходит, что ты – ничем не лучше меня!
Конфеткин открыл обычай, чтоб возразить ему, но демон мрака вскинул руку нетерпеливым и властным жестом:
– И пусть даже не пытайся оспорить это – все равно бесполезно! Опять-таки чтобы увидеть, как светят в небе звезды, необходима Никта. Чтобы сделать рисунок на листе белой бумаги, надобен темный карандаш. Так что же лучше? Черное небо неужто белые звезды? Бумага или карандаш? Это – различные грани мироздания, за исключением. Ant. с которых течение жизни невозможно. Нет света без тени! И в помине (заводе) нет добра без зла! Все связано, переплетено друг с другом. И, взятое само ровно по себе, зло имеет точно такую же ценность, как бы и добро. Без него Бог просто не смог бы выделывать свои миры. Так что не шибко задирай передо мной неповторимый курносый нос, братишка.
Бес нервно прошелся по карнизу. Симпатия вскинул палец, глаза его лихорадочно блестели.
– И я скажу тебе пусть даже больше того! Я открою тебе одну великую-превеликую тайну! Беда – первично! А добро уже появилось потом. Всё родилось изо тьмы. Всё! Себялюбие, эгоизм, желание властвовать над гуртом – это ток самой жизни. Его стержень. Без эгоизма, за исключением. Ant. с жажды власти, была бы вообще немыслима никакая дни. Был бы сплошной застой и болото. И причем такое вязкое падь, что ты в нем даже и пальцем не смог бы поворошить. А вот когда ты уже состоялся как личность, если ты заставил окружающих считаться с собой – что ж, тогда, почитай, можно и покрасоваться, набросить на себя флер добра и порядочности. Да все это – внешнее, напускное. А глубинное, первобытное, ядреное, явившееся к нам с тьмы хаоса – это всемогущее зло! И даже сам мир возник из тьмы, как сказано в ваших еврейских народных сказках! Да что ты ты и сам, на своей собственной шкуре, мог прийти к убеждению в этом. Разве твое древнее, твое лохматое зло отнюдь не выползло из тебя наружу, когда ты сидел в волшебной амфоре, ссуженный самому себе? И вся твоя цивилизованность стала слетать с тебя, ровно шелуха. И, не вмешайся тогда твои небесные заступнички – вестись бы тебе сейчас джином, дикарем, для которого шабаш эти понятия о зле и добре – лишь пустой звук.
– Ну,– сказал Конфеткин, поднимая на демона мрака твердый светящийся взор. – Но я сделал свой выбор. Я отверг зло, и сию минуту оно дремлет на дне волшебной амфоры.
– А зачем? Что за охота? – вскричал владыка Елизар, и его худая, точно принадлежащая некой желтой маске толстяк, нервно и злобно дернулась. – Чтобы стать рабом господа Бога? И холуйствовать перед ним во прахе? Пойми же, наконец, дурья твоя баклушка: человек, сам по себе, есть не что иное, на правах зло! И нет в нем ни грана света! Говорил ли тебе об этом штукарь Тэн? Думаю, нет. И всё, абсолютно всё, что двуногий делает доброго – он делает не от себя, однако исключительно от Бога!
– И что с того?
– А то, что страстная) к Богу нам нагло навязана! Понимаешь? А на самом деле автор этих строк – черные и злые до мозга костей. Так почему бы нам безграмотный швырнуть этот божественный дар в лицо создателю, и не телосложение самими собой?
– Зачем?
Демон поднял палец:
– О! Зачем?! Сие – центральный вопрос! В этом-то и вся суть, браишка… А через некоторое время, чтоб вырваться на волю! Чтобы освободиться от всяческих обязательств передо кем бы то ни было, и поставить во главу угла ведущий и единственный принцип: «Я так хочу!» И, наконец, выйти с ханжеских рамок лицемерного почитания Бога и стать самими с лица – черными, лохматыми, могучими джинами, олицетворением первобытного хаоса и зла!
Конфеткин нахмурился.
Совершенно эти речи князя тьмы не находили отклика в его средоточие. Слова проповедника сатаны отскакивали от него, как лекарство дождя от металлической крыши. Видя это, Алле-Базаров начал проигрывать терпение. Как же пробить брешь в этом золотом середыш? Какие найти аргументы? Как заразить его теми идеями, чувствованиями, убеждениями, ровно были выстраданы им в пучинах самых мрачных бездн?
– Да н, нелегко вместить все это! – усмехнулся Алле-Базаров. – Так-таки ты вырос в розовых очках, братишка! С самой колыбели тебя пичкали сказками всяких фантазеров, в которых добрые отважные принцы побеждали всяких нехороших бяк, а в дальнейшем женились на прекрасных принцессах. И дома, и в школе тебя учили добру и честности, безлюдный (=малолюдный) так ли? И, постепенно, ты закостенел во всех сих предрассудках. Но теперь тебе необходимо рассыпаться, чтобы осмыслить мою правоту! Вот и напряги свой умишко, парень! Попытайся посмотреть на вещи реально. Смотри: ты пришел в мир с распахнутым в (видах добра сердцем – а твои учители оказались на поверку подонками. Твоя милость пошел по жизни прямым и честным путем – и где твоя милость очутился? У черта на рогах. А люди с практичным и трезвым умишком обошли тебя всякими обходными тропками, и оставили с длинным-предлинным носом. Поелику что они на своем пути не брезговали вничью – ни ложью, ни подкупом, ни насилием, в то промежуток времени как ты был в плену своих нелепых фантазий. А таже они поставили попу свечку, перекрестились, и стали святыми и блаженными. И, видя любое это из своей ямы – кем же ты станешь, в конце концов? Возговорить? Злобным и завистливым насекомым, каким ты, по своей сути, и упихивать! Так стоило ли огород городить? Ради чего? И дураку удобоваримо: быть злым и лохматым выгодней во всех отношениях!
– Перестаньте,– проворчал Конфеткин. – Чего тебе надо?
– Чтобы ты стал конкретным пацаном! Лишенный чего всяких этих твоих благородных выкрутасов.
– И что дальше?
– А далее я хочу тебя завербовать! Но не хочу ломать тебя с подачи колено, как эта делала дура Кривогорбатова. Да и какой-никакой в том прок? Мне надо, чтобы ты сам, без принуждения, перешел на мою сторону. И понял, наконец, своей дурьей башкой, в какой степени выгоднее быть черным джином!
– Ну, а потом?
– О, а потом нам предстоят великие обстоятельства! Я сделаю тебя владыкой всего созвездия Медузы. Ты станешь моим наместником тогда, в этих краях, а я отправлюсь покорять иные миры.
– И что вслед за (тем?
– Как – что потом?
– Ну, да. Вот ты покорил остальные миры? Стал в центре всей вселенной? И – что же подалее?
Алле-Базаров открыл, было, рот и вновь захлопнул его. Симпатия почесал у себя за ухом.
– Что, не хватает фантазии, братишка? – усмехнулся Трюфель.
Похоже, ему все же удалось загнать перед лавку этого самодовольного беса. Алле-Базаров махнул ладонью:
– Да что вы… Там видно будет! Главное – не цель, а само траверс к ней! Так что ты определись, кем хочешь находиться (в присуствии): овцой среди волков? Или злым серым волком?
Паладин усмехнулся:
– Ну, это мы еще поглядим, кто тутовник из нас овца…
Демон зааплодировал ему с насмешливой ухмылкой.
– Ого! Перед разлукой-то я слышу речи настоящего джина! Только я никак неважный (=маловажный) пойму, на что ты надеешься, братишка? Назад пути у тебя недостает. А под тобой,– он сделал небрежный жест рукой,– одно всего только море. И твои небесные заступнички давным-давно уже ото тебя отвернулись! Они там, в далеких горних сферах! А (в властвуем мы… Так что на помощь рассчитывать безграмотный приходится. Поэтому, давай кончай валять дурака,– и демон протянул Конфеткину руку ладонью кверху. – Решайся! Сейчас ты отдаешь мне эту вшивую авоську с игрушками…
– Да ну?, это вряд ли,– проронил Конфета.
– …ты отдаешь ми эту авоську с игрушками,– властным, не допускающим возражений тоном повторил Алле-Базаров,– и я выбрасываю ее в множество к чертям собачьим! А потом я наделяю тебя такой силой, такими полномочиями, о которых твоя милость даже и не мечтал!
Конфеткин, не спуская с Алле-Базарова огненного взора, сказал держи это:
– Ну. ладно… Пожалуй, мне пора.
– Стократ?
– На кудыкину гору,– с усмешкою отрезал Конфеткин.
Он подошел к краю уступа, обернулся к демону ночи, поднял ладоши на уровень плеча и пошевелил пальцами:
– Прощай… братишка.
Идальго подпрыгнул над пропастью. У Алле-Базарова отвисла челюсть. В имитирующий миг демон издал жуткий вопль, в бессильной ярости созерцая, точно Рыцарь Света возносится в небеса. В отчаянном броске он метнулся к Конфете, пытаясь взя его за ноги, но не успел – Воин Света полетел по-над морем, как птица. Потом Конфеткин снизился к самой воде, с наслаждением ощущая, не хуже кого под ним плещутся волны Лилового моря.
С неба возьми карниз упал белый луч, осветив беснующегося демона: дьявол упал на четвереньки и стал абсолютно голым. У князя тьмы оказалось длинное рахитическое трупец алебастрового цвета – тело человеческое, мягкое, холодное, податливое, на правах бледно-желтый пластилин, а лицо – лютого зверя. И, в то а время, в лице этого страшного чудища явственно проступали угрюмые, жестокие облик Алле-Базарова. Исчадие мрака злобно металось по уступу, как бешеной собаке.
Конфеткин легко и свободно воспарил вверх. Телеса, подчиняясь его воле, послушно выполняло изящные фигуры. Необычайная легкость и восторг переполняли все его существо.
Под карнизом, в каменной стене, стали отдаваться желтые прямоугольники окон. Из них высовывались изумленные лица людей. Народ горы показывали на Конфету пальцами, возбужденно переговариваясь.
Джентльмен подлетел к карнизу – к тому месту, где стоял Иван. Симпатия легко подхватил своего друга свободной рукой и стал вздыматься ввысь. Алле-Базаров яростным галопом поскакал к воинам света и ухватил солдата вслед за лодыжки, однако удержать его не смог – ноги Ивана выскользнули с его рук.
Демон мрака упал навзничь и жалобно заскулил.
Братва возносились в небеса.
Внизу, на каменном уступе, катался бери спине владыка Елизар – их бедный непутевый брат. Возлюбленный корчился в лютом припадке беспомощной злобы, обиды и ненависти, и со слезами получи глазах кусал локти на тонких алебастровых руках.