Номер ВТОРАЯ
Глава четвертая
Черный вестник
Особняк госпожи Кривогорбатовой известный всему городу. Он построен из серого тесаного камня и стоит только за красивой кованой оградой на улице Уиц-Рабле.
Получи первом этаже располагается обширная гостиная, где Аида Иудовна закатывает балы получи триста персон. Здесь же находится множество горниц во (избежание гостей, магический зал, библиотека, рабочий кабинет, бильярдная, комната и некоторые помещения, назначение которых трудно определить. Комнаты украшены лепниной и бархатом. Секретер – изящная и удобная. На стенах висят картины именитых художников, в доме будет безделушек, которые стоят баснословных денег, но в глубине души Аида Иудовна равнодушна к произведениям искусства. Совершенно эти шедевры собраны ею с единственной целью: пустить пылесодержание в глаза окружающим, щегольнуть своим аристократическим вкусом.
Второй жилье отведен под хозяйственные помещения и комнаты для многочисленной челяди. Лещадь домом вырыт подвал. На тяжелой дубовой двери, который ведет в подземелье, висит замок, и ключ от него хранится собстве у Аиды Иудовны. Глухими темными ночами из подвала доносится жуткий скрежет, визг, цокот копыт. Лет 20 тому вспять Аида Иудовна случайно оставила дверь в подполье незапертой, и прежний дворецкий в нее вошел – больше его никто никогда невыгодный видел. О том, что творится в подвале, толкуют всякое. Здание молва утверждает, что он является средоточием нечистой силы, повелительницей которой является самоё хозяйка дома. Поговаривают также, что из подполья сквозь весь город прорыт подземный ход, который выходит сверху поверхность в дремучем лесу у Ведьминой Балки. Через этот-в таком случае подземный ход госпожа Кривогорбатова глухими темными ночами выбирается изо подземелья и, обернувшись волчицей, рыскает в округах близлежащих селений, нападая возьми одиноких путников. Некоторые очевидцы уверяли, что видели, во вкусе во мраке ночей из открытых окон особняка вылетал филигранный трепещущий круг живой плоти и безмолвно скользил над сонным городом другими словами же взмывал к облакам и исчезал в небесах. Но что в сих россказнях было правдой, а что нет, не знал миздрюшка.
Вместе с Аидой Иудовной в особняке проживает и ее внучка, Сатанина, унаследовавшая через своей грозной бабушки все основные черты своего характера: необузданную злобу, вздорность и непомерную гордыню. Лицо у нее отливает мертвенной желтизной; нюхалка длинный, глазки подслеповатые, с плутоватым прищуром; брови напоминают двум жирные изогнутые пиявки; редкие, смахивающие на болотную тину кудер взбиты на макушке в куцый хохолок. Речь у этой мегеры торопливая, сбивчивая и шепелявая, неведомо зачем что понять ее не так-то легко.
Посереди Сатаниной и ее великосветской бабушкой нередко вспыхивают перебранки, способные скандализовать и базарных торговок. Но, как бы то ни было, Сатанина является единственной деятельный душой во всей вселенной, к которой Аида Иудовна до этого часа питает некоторое подобие теплых чувств.
Около 7 часов вечера, приехав со службы получи и распишись огненных рысаках, Аида Иудовна Кривогорбатова сидела в кабинете своего особняка сообразно улице Уиц-Рабле, обхватив голову руками, и размышляла по-над тем, как же заманить комиссара Конфеткина в волшебную амфору. Сии мысли не давали ведьме покоя. Она вспоминала невинное ряшник Конфеты, дышавшее благородством и отвагой; словно наяву видела симпатия перед собой спокойный, чуть ироничный взгляд его лучистых вежды, чуждый какого-либо страха перед нею, и ее охватывало неистовство. Слишком, слишком чувствовала она разницу между собою и сим смелым юношей! Слишком понимала его полное и безусловное верх! И это-то и бесило ее больше всего! Госпожой Кривогорбатовой владело безумное волеизъявление унизить Конфеткина, швырнуть его в грязь, растоптать его волю и обернуть в свою послушную марионетку!
Растлить, растлить эту светлую чистую душу и абсолютно властвовать над нею! Вот сверхзадача! Вот архицель!
Уточнение эта была так сладостна, так упоительна…
Но словно это сделать? Как выманить комиссара из-за реки? При всем при том он – совсем не тот простак, каким она пыталась подать его своим цирикам. Что, если он так и невыгодный поверил ей и уже никогда не явится за подложным медвежонком?
Аида Иудована сдавила крючковатыми пальцами голову и с насильно ухватила пучки редких волос. Медленно, очень медленно провела симпатия ладонями по лбу, по глазам, по щекам… лихорадочно, до хруста в костях, переплетала пальцы рук и, стиснув кулаки, перекривила уста. Ее узкий лоб прорезали глубокие морщины, глаза смотрели с угрюмым бешенством.
Видя, зачем госпожа Кривогорбатова находится в дурном настроении, прислуга бродила объединение дому, не издавая ни звука, подобно кладбищенским приведениям. К восьми часам одна изо девушек все же отважилась тихонько приоткрыть дверь и опасливо просунула в щель голову:
– Аида Иудовна, не соизволите ли вкусить?
В ответ раздалось свирепое рычание. Разгневанная гарпия схватила с пола пим и что есть мочи запустила его в голову бедной служанки. Истечении (года) этого никто уже не осмеливался потревожить хозяйку.
При всем при том и пребывать в одиночестве долгое время Аида Иудовна тоже мало-: неграмотный могла. В голове, подобно черным тараканам, ползали всякие неприятные мысли. Получи и распишись сердце было невыносимо мерзко. Мрак сгущался, давил, окутывал ее душу, будто плотному удушливому одеялу, а под ним шевелился, свербел, наполняя хана ее существо невыносимым зудом, какой-то маленький паршивый червонец.
Червячок этот зудел так гнусно, так противно, фигли ей хотелось разодрать ногтями грудь и выковырнуть его.
В четвертая девятого старая фурия объявилась в столовой, наводя ужас получи челядь. Она мрачно опустилась на услужливо подставленный ей кресло и стала брезгливо ковыряться вилкой в расставленных на столе блюдах.
Ничто, ничто неважный (=маловажный) радовало ее – ни роскошный особняк, ни вышколенная служитель, ни огромная власть в городе, ни тот мистический колебание, который она внушала всем одним лишь только своим видом.
Для чего она жила в этом мире? Зачем суетилась, подличала, плела козни? И – что в остатке? Есть ли хотя бы одно кентавр во всей вселенной, которое хотя бы симпатизировало ей?
Фру Кривогорбатова наколола на вилку маринованный грибок.
…Все подлецы, предатели и негодяи! Кого и след простыл ни единой по-настоящему близкой души!
Старая карга поднесла к губам вилку с маринованным грибком и… обомлела: прямо с стены выступил плоский господин в черном одеянии. Лицо у него было неживое, мертвенное, и не хуже кого бы испепеленное языками адского огня.
Увидев черного ангела, Аида Иудовна привстала со стула, держа вилку у рта. Ретивое ее стиснулось и пугливо заныло. Между тем плоский персона подплыл к старой ведьме и, властно протянув руку к ее лицу, произнес:
– Твой миг пробил!
Ноги у госпожи Кривогорбатовой подкосились, и она, выпучив шкифы, свалилась в кресло. Вилка с маринованным грибком упала на секс. Черный вестник повернулся к Аиде Иудовне спиной и ушел назад в стену. Никто, кроме старой ведьмы, не видел его.
Немного погодя первых секунд замешательства, прислуга бросилась к хозяйке. Стали метаться, хлопотать. Кто-то ставил на лоб ведьме уксусные аксессуар, кто-то подносил к носу нашатырь и давал ей воды – хотя ничто уже не помогало.
Побежали за Сатаниной. Та прискакала с раздраженно сияющими глазенками, засюсюкала, зашепелявила: «Бабушка, бабушка, что с тобой? Яко с тобой? Тебе плохо?» и, к явному облегчению всех, тут но стала отдавать распоряжения – хотя и бестолковые, но энергичные. В морг ока Аиде Иудовне были поставлены: градусник – под мышку, банки – возьми спину, пиявки – на затылок; все оказались при деле, кажинный знал свой маневр, и это придавало некий смысл тому, в нежели никакого смысла уже не было.
Разумеется, был загорелось вызван по телефону и врач. Он явился спустя тридцать минут после того, как госпожу Кривогорбатову хватил удар, осмотрел пациентку, нелюдимо поцокал языком, важно покачал головой и вынес вердикт: «медицина бессильна». После этого чего выписал справку для отправки сановной пациентки в некоторый края.
Госпожа Кривогорбатова, находясь в полном сознании, все сие прекрасно видела и слышала. Ей страстно хотелось вмешаться в происходившее, ибо все делалось совершенно не так, как того желала симпатия. Но что она могла поделать? С определенного момента с ней стали циркулировать не как с живым существом, а как с неким поленом. И, наблюдая следовать всем происходящим, ей оставалось лишь злобно скрежетать зубами верно хлопать глазами.
После ухода врача стали рассматривать-рядить о всяких ритуальных мелочах, уже не обращая нате всесильную хозяйку дома решительно никакого внимания. Под громкие выкрики домочадцев, ее потащили, будто бревно, в другую комнату, раздели там догола на глазах у целой оравы слуг, уложили для стол, обмыли, расчесали, нарядили в темное платье с рюшечками и красные туфли и поместили в тонкий резной ковчег. По углам ковчега зажгли черные свечи с свиного сала. Руки старой ведьмы сложили на перси, их кисти перевязали черными ленточками. Тут же, рядом ней, звонили по телефону на станцию, долго и возвысив голос кричали в трубку, выясняя расписание Железного Змия и стоимость билета… Словом сказать, все как-то разом вдруг распоясались, обнаглели… и даже если та девчонка, в которую она давеча запустила сапогом, улучшив отрезок времени, приблизилась к старой ведьме и с наглой ухмылкой надавила ей пальцем держи нос!
Вне себя от ярости, госпожа Кривогорбатова хотела возвыситься из своей шкатулки, и всыпать всем этим олухам ровно по первое число – но не могла пошевелить даже и пальцем.
Патрон пятая
Проводы
Скорбные звуки траурного марша огласили Привокзальную жилище.
Гулко бухали в барабаны угрюмые барабанщики. Звенящей медью лязгали тарелки, плаксиво завывали длинные, с широкими раструбами, духовые инструменты, рыдая и всхлипывая для разные голоса.
Музыканты шествовали отдельной группой, впереди процессии. Из-за ними, с интервалом в пять-шесть шагов, плыл ковчег с открытым поверху, покоящийся на плечах четырех сумрачных детин, левые предплечья коих были перевязаны алыми лентами. В ковчеге возлежала сударыня Кривогорбатова, накрытая теплым шерстяным пледом, и сердито пялилась в серое унылое небесный купол. Из-под пледа торчали ее тонкие ноги в красных туфлях.
После ковчегом следовали плакальщицы, берущие за свои услуги согласно три целковых на нос (не считая тризны с обязательной выпивкой) а с таких важных и влиятельных персон, точь в точь нынешняя пассажирка железного Змия – и по червонцу на харя. Сие обстоятельство, по-всей видимости, воодушевляло мастериц жанра, и они голосили с таким рвением, на правах будто случилась глобальная катастрофа вселенского масштаба.
За стенающим бабьем двигались близкие Аиды Иудовны Кривогорбатовой во главе с ее внучкой Сатаниной, поддерживаемой с боков двумя тетками злодейской наружности, а вот и все и городское начальство: господин губернатор Пом-Пом-Пузатов, месье тайный советник Алле-Базаров, и другие важные персоны. В пятнадцать элитной группы вошли также заместитель Аиды Иудовны Тригуб-Заде-Новозадворский и ее адъютант, в своем неизменном черном мундире, чисто специально скроенном для подобных мероприятий.
За домочадцами и сановными лицами тянулся разномастный поклонник провожающих, конец которого терялся в глубине улиц, запруженных народом. Умереть и не встать избежание эксцессов, и для поддержания надлежащего порядка, по бокам шествия двигалась конная архаровец – усатые красавцы гренадеры в щегольских мундирах, с саблями на боках. Чрез звуки траурного марша и истеричные завывания наемных плакальщиц прорывался здоровенный гул толпы, подобный реву водопада. Тут и там раздавались непристойные выкрики, прибаутки, слышался шумный смех. Многие на радостях уже были и пьяны, и пока что шумно выражали свой восторг по поводу того, будто наконец-то эта старая ведьма, наводившая ужас получай весь город, отправляется ко всем чертям.
Выйдя для привокзальную площадь, процессия обогнула вокзал и, извиваясь, подобно гигантской змее, вышла получи перрон.
Железный змий уже был подан на первую платформу. Дьявол поблескивал стальной чешуей в редком свете зажженных фонарей, разгоняющих мгла промозглого осеннего дня. Из трубы, торчащей над башкой чудища, валил черненький дым, впереди металлической морды горели два красных огня-зеницы. Брюхо Змия опиралось на глянцевые, точно вымазанные дегтем железка, которые были утверждены на узких полозьях, уходящих в необозримую удаление. Вдоль этого чуда-юда сновали по перрону толпы людей – родные и семья пассажиров, отправляющихся в иные края. Разумеется, не обошлось тогда и без зевак, всегда готовых поглазеть на бесплатные зрелища. Тем боле, что сегодня провожали в мир иной такую важную шишку!
Значит, шествие с ковчегом, в котором покоилась старая ведьма, вонзилось в гущу толпы; послышались грубые выкрики, (тутовое и там вспыхнули перебранки и мелкие потасовки, однако несколько крепких зуботычин и оплеух, продуктивно розданных ротозеям переодетыми в штатское полицейскими, быстро водворили неподобающий порядок. Толпа всколыхнулась, раздвинулась, пропуская процессию вперед, и в который раз сомкнула свои ряды.
Спец вагон для особо важных лиц стоял поперек входа в вокзал. Дойдя до него, шествие остановилось. Носильщики бережно спустили свою ношу с плеч и прислонили ее к тумбе с фонарем перед углом, близким к 45 градусам. Жандармы, растолкав зевак, создали под госпожой Кривогорбатовой пятачок свободного пространства величиной с небольшую танцевальную площадку, и покамест сановная пассажирка Железного Змия могла созерцать толпившийся округ нее народ.
По знаку, данному распорядителем проводов, вторично заиграли музыканты, стоящие сразу за фонарем по правую руку ото ковчега. Жалобно всхлипнула скрипка, приглушенно заныли трубы, ровно, в унисон прощальной мелодии, зарыдали наемные плакальщицы. По прошествии двух аль трех минут распорядитель, подобно некому дирижеру, взметнул грабли вверх – и плакальщицы тут же смолкли. Траурная музыка оборвалась. В наступившей тишине первоначально выдвинулся господин Алле-Базаров, придал своей деревянной физиономии задумчиво-недужный вид и, держа котелок с черной креповой ленточкой на отлете, стал сдерживать речь:
– Дорогая наша Аида Иудовна… Сегодня мы провожаем тебя в чужой путь. Что же сказать тебе на прощанье?
Пара слов господина Алле-Алле-Базарова лилась легко и непринужденно. В ней некто воздал должное ее редкому уму, такту и необычайной выдержке; упомянул, аюшки? ее отличали несгибаемая воля, а также душевная чуткость к окружающим ее людям.
Окончив свою болтовню, Алле-Базаров несложно стушевался, высвобождая место для следующего краснобая. Тут а дружно заголосили плакальщицы, тягуче завыли трубы, зарыдала скрипица… С печальной миной на устах, к Аиде Иудовне приблизился синьор Поп-Пом-Пузатов. Распорядитель проводов взмахнул рукой, запала усопшая тишина.
Речь господина губернатора была столь же напыщенной и несерьёзный, сколь и пространной. В ней он искренне сожалел о том, зачем на его долю не выпало «великого счастья соприкасаться с этой интеллигентной дамой» столь тесно, как ее верным бесстрашным цирикам. Соприкосновение господина Пом-Пом-Пузатова с госпожой Кривогорбатовой ограничивалось балами, приемами и светскими раутами. Какими судьбами, впрочем, не помешало господину губернатору выразить твердую убежденность в том, что Аида Иудована – это «великий деятель современности», и кое-что ее имя будет «высечено золотыми буквами на скрижалях истории».
По прошествии времени этих пустомель выступило еще несколько витий, рангом пониже, и в их числе – Тригуб-Заде-Новозадворский. Одним словом, все протекало чинно-благородно, если не считать нескольких недотеп, которые глазели нате госпожу Кривогорбатову, словно на макаку в зверинце и тыкали в нее пальцами, перемигиваясь и коряга рожи.
Но вот раздался сиплый гудок, извещающий о скорой отправке Железного Змия. Командор проводов взглянул на часы, готовясь к следующему пункту церемонии, и на) этом месте к ковчегу протиснулся новый оратор – адъютант Аиды Иудовны Кривогорбатовой. Иссиня-черный офицер мягко опустил левую руку на плечо своей грозной начальницы, задумчиво вперил выражение глаз в небеса и так повел свою речь:
– Дорогая наша Аида Иудовна…
В толпе зашушукались. И старый и малый были уже порядком утомлены этой болтовней – пора было и разделываться с чем эту бодягу.
– Я не мастак говорить,– невозмутимо заплел черненький офицер, прикладывая другую руку к сердцу,– но и молчать в таковой знаменательный день тоже не в силах. Слишком уж (нет накопилось у меня на душе…
В среде зевак шумно высморкались. Некоторый долговязый тип вскинул ладонь, и с широкой улыбкой на пьяненькой физиономии крикнул приятелю:
– Эй, Васек! Давай, двигай сюда! Тут прикольно!
Его дернули после обшлаг рукава, бабы зашикали на баламута.
– Вот (в очень много говорилось о выдающемся уме, кристальной честности, несгибаемой воле и многих других достоинствах этой выдающейся обида,– заметил черный офицер. – И правильно говорилось. Мне ли, ее верному соратнику, безлюдный (=малолюдный) знать об этом? Но сейчас мне хотелось бы взговорить совсем о другом. Сейчас мне хотелось бы приоткрыть передо всеми вами завесу над одной важной тайной…
Слон огладил подбородок и, таинственно помолчав, продолжил:
– Долгие годы я был одним изо самых близких друзей Аиды Иудовны… Со мной возлюбленная делилась всеми своими радостями и печалями. Мне, одному всего делов мне, поверяла она все свои самые сокровенные мысли и мечты… Я когда рак не афишировал этого. Но сейчас, у тела драгоценной нашей Аиды Иудовны, я чувствую себя обязанным выболтать вам о тех мыслях, чувствах, сомнениях, которые терзали ее в последние пора…
Вторично загудел гудок. Стоявший среди провожающих Маркович озадаченно сдвинул плечами и справился у Абрама Моисеевича:
– Какие еще пни?
– Безграмотный пни – а дни! – рявкнул тот в подставленное ему ухо.
По Железного Змия неспешно шагал служитель в фирменном кителе, простукивая молотком буксы в колесах.
– Аида Иудовна горела бери работе! – развлекал толпу черный офицер. – Но силы ее были поуже на исходе. Ей требовался отдых, однако она и слышать приставки не- хотела о нем. К тому же, в последние дни она шла вдоль следу одного очень опасного преступника, и ей хотелось уканыкать начатую операцию до конца.
«Тук, тук, тук» – бесстрастно постукивал служитель по буксам. Небо омрачилось, с низко нависших туч стал дождить мелкий противный дождь. Одна из баб безмолвной тенью скользнула к ковчегу с госпожой Кривогорбатовой и распахнула по-над ним черный зонт. В резном обрамлении богато украшенного бенуар, сановная пассажирка Железного Змия походила на восковую куклу, заключенную в изящную оправу.
Смоляной адъютант продолжал упражняться в своих измышлениях:
– Я полагаю, в тот роковой огонек Аида Иудовна уже предчувствовала свой скорый отъезд в некоторый миры. И, вероятно поэтому, она пригласила меня к себе в состав в конце рабочего дня. Там между нами состоялся Вотан очень непростой разговор…
Услыхав эти небылицы, госпожа Кривогорбатова с недоумением захлопала глазами. Цедильня ее адъютанта раздвинулись в бесстыдной улыбке:
– Дорогая наша Аида Иудовна… Поверьте ми, я сохранил в своем сердце все ваши слова! И я целиком и тотально разделяю ту тревогу и ту глубокую озабоченность, с которой ваша сестра говорили мне о самом наболевшем – о том святом деле, нате алтарь которого вы принесли всю свою жизнь…
Тригуб-Заде-Новозадворский неспокойно затоптался, приглаживая свою плешь внезапно вспотевшей ладонью. До самого него стало доходить, куда гнет этот черный проныра.
– …Ваши мысли, ваши бесценные наработки ни в коем случае безлюдный (=малолюдный) должны пропасть даром! Это волновало вас больше просто-напросто. Вот тогда-то вы и произнесли эти слова: «Если предприятие в твоих руках – я спокойна!»
– Ну и ну! – загудел в ухо Марковичу Отец множества народов Моисеевич. – Еще не успели спровадить старую калошу, а спирт уже рвется на ее место!
– Неужто сумеет дать фору Тригуба? – усомнился Маркович.
– А кто его знает? Сейчас у них такая дебош за трон начнется – только держись!
Служитель уже простукивал буксы в хвосте Железного Змия.
Послышались звуки гармоники, и возлюбленный увидел, как на перрон вывалилась бесшабашная компания. В ее голове катилась допотопная коляска, или, правильнее пора и честь знать сказать, тачка, которую толкал перед собой долговязый дубина с припухшим и изрядно помятым лицом. В коляске полулежал Горелик, смахивающий возьми пьяного сатира. С правой руки от него вразвалочку вышагивал гармонист в полосатых штанах, заправленных в пимы, и над козырьком его заломленной на ухо кепки красовалась красная гвоздичка. Позади коляски нетвердой поступью двигалась тетка Алина и жинка Горелика, Любарочка; сбоку от них брел мужлан с перебитым носом и неприятной усмешкой в глазах. Вслед за этой троицей тащилось с десяток сомнительных личностей. Гармонист наяривал в гармонике жалостливую мелодию, а сопровождавшая коляску бражка пела нестройными хмельными голосами:
Уезжал твоя милость в края далекие
Провожала тебя я, родно-ой,
А за моря, из-за дубравы широкие.
А потом возвращалась домой.
А у оконца присела, скучновато я –
Приклонились к земле васильки!
И рыдало сердечко постылое,
Разрываясь с дикой тоски!
Там, в краю-то далеком, неведомом,
Может, встретишь зазнобу свою-у.
Я но в мире, тобою похеренном,
Свою верность тебе сохраню!
Дойдя до самого последнего вагона, ватага остановилась. Мужик с перебитым носом приблизился к подножке у тамбура, для котором стояла служительница Железного змия в болотной униформе и, протянув ей билет, с усмешкой произнес:
– Принимай комплектовка, командир!
– Кого?
– А вон того придурка, что в люльке сидит.
И, ранее обращаясь к удалой компашке, махнул ей рукой:
– А ну, тащите семо этого гада!
Проводница спрятала билет нового пассажира в специальное отгораживание коричневой папки, сделав на нем какую-то отметку. Тандем забулдыг подхватили Горелика под руки, другие ухватили его следовать ноги и поволокли к тамбуру. Бестолково суетясь, они стали проталкивать Горелика на площадку тамбура ногами вперед. В этот этап к супругу пьяно шарахнулась Любарочка, обхватила его за голову и пронзительно заголосила:
– И для кого ж ты меня покидаешь, га!? И что же я буду без участия тебя делать, га?
По ее щекам покатились деньги. Она застучала себя кулаком по груди:
– Не пущу! И я с тобой! Пустите, пустите меня, и я как и хочу с ним уехать!
– Безбилетных не берем,– сказала ей девушка, насмешливо улыбаясь. – Давай, вали отсюда.
Любарочка уткнулась головой в щеку Горелика.
– Вона, как убивается,– сочувственно сказали в толпе.
– Да чего ж шелковичное) дерево убиваться-то? – молвила какая-то рожа. – Все вслед за этим будем.
Из головы Железного Змия вырвалось облако черного дыма, раздался незаинтересованный гудок. Кривоносый обнял жену Горелика за талию и помог ей оправиться от болезни на ноги. Он сказал, похлопывая ее ладонью числом заду:
– Ну, все. Довольно уже. Назад не воротишь.
Жалисто всхлипывая, Любарочка прильнула к его груди. В толпе зевак заинтересовались:
– А сие кто?
– Дык, хахиль ейный.