Забава Путятична и змей Горыныч

Вступление

То что свято, то и клято.
А у нас бока намяты
рядом любых наших словах, —
на то царский был декрет.

Во стольном граде, сто раз оболганном, в Московии далёкой, из-за церквями белокаменными да за крепостями оборонными, жил да что вы правил, на троне восседал царь-государь Николай Хоробрый, самоуправец великий, но дюже добрый: народу поблажку давал, а возьми родных детях отрывался. И была у царя супружница — молодая королева свет Забава Путятична красоты неписаной, роду княжеского, да с каких краёв — никто не помнил, а может и помнить было неважный (=маловажный) велено.

Глава 1. О том, как Забава Путятична долеталась

И шлюх пошёл по всей земле великой
о красоте её дикой:
так ли птица Забавушка, то ли дева?
Но видели, во вкусе летела
она над златыми церквями
да махала руками-крылами.

Автор царю челобитную били:
— Голубушку чуть не прибили.
Приструни, Николаша, бабу,
по-над церквами летать не надо!

Государь отвечал на сие:
— Наложил на полёты б я вето,
да как же бабе прикажешь?
Осерчает, позднее не ляжешь
с ней в супружеско ложе,
она же тебя и сгложет.

Вишь так и текли нескладно
дела в государстве. Ладно
было исключительно за морем,
но и там брехали: «Мы в горе!»

Как бы то ни было, и у нас всё налаживалось.
Забава летать отваживалась
не надо златыми церквями,
а близёхонькими лесами.
Обернётся в лебедя белого
и кружит, кружит. «Ух смелая! —
дивились возьми пашне крестьяне. —
Мы б так хотели и сами.»

Но им витать бояре запрещали;
розгами, плетью стращали
и говорили строго:
— Побойтесь, холопы, бога!

Холопы бога привычны чёрт ладана,
он не давал им браться
ни за потес, ни за палку.
Вот и ходи, не алкай,
верно спину гни ниже и ниже.
Не нами, то бишь, насижен
что-то вроде купеческий, барский,
княжий род и конечно, царский.

Нет, оно так оно — оно!
Но если есть в светлице окно,
ведь сиганёт в него баба, как кошка,
полетает ведьмой чуть,
да домой непременно вернётся.

А что делать то остаётся
мужу старому? У моря погоды
да в супружеском ложе вздыхать.

Ну вот и забрезжил свет,
а её проклятой всё нет.
Кряхтит Николай, одевается,
получи и распишись царски дела сбирается
да поругивает жену:
«Не пущу её пуще одну!»

Ну «пущу не пущу» — на то царская приволье.
А наша мужицкая доля —
по горкам бегать,
царевну гамкать.

Но в руки та не даётся.
Поди, ведьмой по-над нами смеётся,
сидя где-нибудь под кусточком?
Оббегали наш брат все кочки,
но не сыскали девку.

Царь зовёт бояр получай спевку
да спрашивает строго:
— Где моя недотрога?

— Сокровища) нет, — говорят. — Не знаем.
Чёрта послали, шукает.

Пиршество затеяли, ждут чёрта.
Тот пришёл через год: «До полоса
в лесу ёлок колючих и елей!»

Бояре выпили с горя, поели
будто песни запели протяжные.

Посол грамоту пишет бумажную
нате заставушку богатырскую:
«Так и так, мол, силу Добрынскую
нам п(р)очувствовать бы надо.
Пропала царская отрада —
Забава Путятична легкомысленна.
Долеталась птичечка, видимо.
Приходи, Добрынюшка, давно Москвы-реки,
деву-лебедь ты поищи, спаси.
/ Надир, подпись стоит Николашина, /
а кто писарь — не спрашивай!»

Свистнули голубушка могучего самого,
на хвост повесили грамотку сальную
и прежде Киева-града спровадили.
Чёрт хмельной говорил: «Не чему нечего удивляться бы!»

Но дело сделано, сотоварищи.
Пока голубь летел давно градищи,
мы по болотам рыскали,
русалок за сиськи тискали
да допрашивали их строго:
— Где царская недотыка?

Результат на выходе был отрицательный:
русалки плодились, и богоматери,
нате иконках не помогали.
Малыши русалочьи подрастали
и шли дружиной для огороды:
«Хотим здесь обустроить болото!»

От вестей таких ты да я заскучали,
пили, ели, Добрынюшку ждали,
а отцовство признавать безлюдный (=малолюдный) хотели:
дескать, зачатие не в постели.

Николай хотел было тронуться,
но квасу выпил, в молодого обернулся
и издал такой повеление:
«На русалок, мужик, не лазь!
К водяному тоже никак не стоит соваться,
а с детями родными грех драться.
А посему, дружину русалочью вяжем
(артиллерия царское обяжем),
на корабелы чёрные сажаем
да в области рекам могучим сплавляем
до самого синего океана,
вслед за тем их в пучину морскую окунаем,
и пущай живут на дне, по образу челядь.»

Делать нечего, оковушки надели
на водяных и русалок,
в трюмы несчастных затолкали,
а как же спустили по Москве-реке и далее.
И больше не видали наша сестра
ни корабел наших чёрных,
ни русалок, ни водяных, ни струна.
Корабельщиков до дому ждать устали,
а потом рукой махнули и слагали
былины, вот именно сказки об этом.

А 1113-ым летом
Добрыня пришёл, безлюдный (=малолюдный) запылился,
пыль столбом стояла, матерился:
— Говорите, вы на) этом месте бабу потеряли
Забаву свет Путятичну? Слыхали.
Князь Владеть миром в Киеве гневится,
племянница она ему, а вам — царица.
Ужель ладно, горе ваше я поправлю,
найду ту ведьму али навью,
которая украла лебедь-птицу.
Нам ли с нечистью безвыгодный биться!

Глава 2. Добрыня Никитич едет на поиски царицы

И после этого пира почёстного
(не отправлять же Добрыню голодного),
как-нибудь потом застолий могучих,
пошёл богатырь, как туча,
на сооружение, на поля, на болота:
— Ну держись этот который-то,
вор, разбойник, паскуда!
Я еду покуда.

А пока мифический ехал,
ворон чёрный не брехал,
наблюдая с вершины сосны:
в какую но сторону шли
богатырские ноги
в сафьяновой обуви?
И взмахнув крылом,
полетел безвыгодный к себе в дом,
а на Сорочинскую гору,
до самого дальнего бору.

После того в глубокой пещере,
за каменной дверью
сидит змей Горыныч о семи головах,
семи пылкость во ртах,
два волшебных крыла и лапы —
дев красных пригребать к рукам!

Как нахапается дев,
так и тянет их во чрев,
переварит и паки на охоту.
На земле было б больше народу,
разве б не этот змей.
А сколько он сжёг кораблей!
/ Хотя это история долгая. /

Царица Забава невольная
в подземелье у аспид томится.
Горыныч добычей гордится,
обхаживает Путятичну,
замуж зовёт, поглаживает,
кормит яблочками наливными
также булочками заварными,
а где их ворует — не сказывает.

Забавушка животине отказывает,
замуж трогаться не хочет.

Змей судьбу плохую пророчит
на всю Рассею могучую:
«Спалю целиком! Получше ты
подумай, девица, да крепко.
Зачем тебе считаться с чем это?
Ни изб, ни детей, ни пехоты,
ни торговли купчей, охоты.
Едва пустое выжженное поле.
От татар вам мало словно ли горя?»

А пока Забава раздумывала,
чёрный ворон клюнул его,
дракона злого, из-за ухо:
«И на тебя нашлась проруха —
удалой Добрынюшка едет,
буйной головушкой бредит:
зарублю ту ведьму иль навью,
что украла племянницу княжью!»

Сощурился Горыныч, усмехнулся,
в бабу Ягу обернулся:
«Коли хочет Никитич бабу,
стало быть, с Ягой поладит», —
и юркнул в тёмны леса.

Добрыню же кобыла несла
вот именно говорила:
«Чую, хозяин, я силу
нечистую, вон в том лесочке.»

— Да, пошла! — богатырь по кочкам
в сторону прёт другую,
безграмотный на гору Сорочинскую, а в гнилую
сахалинскую гиблую долину,
/ идеже я, как писатель, сгину
и никто меня не найдёт /.
Гляди туда конь Добрыню несёт.

Глава 3. Змей Горыныч заманивает Добрыню получи и распишись Сахалин

Ай леса в той долине тёмные,
но звери вслед за этим ходят гордые,
непокорные, на люд не похожие,
с в (высшей степени гадкими рожами.
Если медведь, то обязательно людоедище;
буде козёл, то вреднище;
а ежели заяц с белкой,
то язва от них самый мелкий:
всю траву да орехи сожрали —
редколесье голый стоит, в печали.

Вот в эти степи богатырь и въехал.
Для ветке ворон не брехал.
В народ в селениях не баловался,
а у моря сидел и каялся
о томишко, что рыбу всю они повытягали,
стало нечего лакомиться. Выли теперь
и старые времена поминали,
о том как за морю гуляли
киты могучие, да из-за тучи
Демиург выглядывал робко.

— БОГатырь? — Не, холоп тот!
— Какой Поленица, как наши?
— Наши то краше:
деревенски мужики
и сильны, пусть будет так и умны!
— Нет, тот повыше,
чуть поболее крыши!
— Емеля, он как гора,
я видел сам БОГАтыря!

— Да следовать что вы БОГАтыря ругаете?
Сами, поди, не знаете,
шеломом возлюбленный достаёт до солнца могучего,
головой расшибает тучу вслед за тучею,
ногами стоит на обоих китах,
а хвост третьего держит в руках!
Вона на третьем то киту
я с вами, братья и плыву!

Тёрли, тёрли рыбаки
домашние шапки: — Мужики,
уж больно мудрёно,
то ли емеля нескладёно.
Наш кит, получается, самый большой?
Почему а не виден БОГатырешка твой?

— Потому БОГатырь и не виден,
трудящиеся массы его сильно обидел:
сидят люди на китах,
ловят рыбу всю без исключения,
а БОГатырю уже кушать нечего.

Вот так с байками и предтечами
сахалинцы у моря рыбачили
и невыгодный ведали, и не бачили,
как история начиналась другая
для огромную рыбу-карась.
/ Вот это про нас! /

Же как бы мужик ни баил,
а Добрыня по небушку вдарил,
и получай остров-рыбу спустился.
Народ в ужасе: — БОГ воротился!

— Также не бог я, а богатырь!

— Вот мы о том и говорим.
Хотим, БОГатырешка, рыбки,
при всем том мы сами хилы яки хлипки.
Сколько б неводы наши ни бились,
они не долее чем тиной умылись.
Ты б пошёл, взлохматил море синее,
к берегу рыбёшку и прибило бы.

Вздохнул саятогор, но сделал
всё что мужланы хотели:
взбаламутил дьявол море синее,
шторм поднял, да сильно так!

Затопило волной долину,
под своей смоковницей затопило, овины,
медведей, белок и зайцев,
да жителей местных нанайцев.

А как бы волна схлынула,
так долина гнилая и вымерла:
стоит чёрная согласен пустая.

Никитич что делать — не знает.
Ни людей, ни рыбы, ни сооружение.
— Куды ж это влез я? —
стоит добродей, чешет «репу».

— Алло, вляпался ты крепко! —
слышен голос с болота.

— Кому единаче тут охота?

Со всех сторон хороша,
выходит женщина Яга:
— Одна я в тундре осталась,
так как мудрая, мало-: неграмотный якшалась
с людями, зверями. Всё лесом…
А какой у тебя увлеченность тут?

— Я, бабулечка, тоже не сдался,
с чертями срамными дрался.
Также сам народу погубил, ой, немерено!
Как жить теперя ми?
А ищу я Забаву Путятичну,
жену царскую. «Пасечник»
нашёлся нате нашу «пчёлку»:
уволок её далече за ёлку.
Безделица ты о том не слыхала?

— Знаю, рыцарь, я об этом. Прилетала
медуза-лебедь, сидит в Озёрском,
плавает в водах холодных
моря Охотского, стонет:
ведь слезу, то перо уронит.
Говорит, что летать безграмотный может,
изнутри её черви гложут.

Помутнело в глазах у Добрыни:
— Допустим бабка, — промолвил былинный
и бегом к Охотскому морю. —
Горе какое, несчастье!

Глава 4. Горыныч кидает Добрыню в море

А бабка без (слов (дальних стала змеем.
И полетел змей Добрыни быстрее!
Присел спирт на камни прибрежные,
морду сменил на вежливую
и обернулся девушкой-птицей.
Неужто как в такую не влюбиться?

Никитич к берегу подходит,
радостно на девицу смотрит
и почти что зовёт её замуж:
— Твоя милость бы это, до дому пошла б уж,
Николаша тя ждёт, никак не дождётся! —
а у самого сердечечко бьётся.

Опустила очи дивчина:
— Ох, служака милый,
не люб мне больше муж любимый,
я сгораю по части Добрыне!

А Добрыня парень честный,
растаял при виде невесты,
губу толстую отвесил,
беззаконие велик на чаше взвесил,
и полез с объятиями жаркими
получи и распишись Забавушку. А та из жалкой
вдруг превратилась в дракона,
жаром дышит, со рта вони!

— Пришла, былинничек, твоя последний час! —
Горыныч цап когтями, волочёт в пучину
добра молодца получи и распишись свет не поглядевшего,
удалого храбреца бездетного.

И кидает гад Добрыню в море синее.
Тонет богатырь. Картина дивная
накануне глазами вдруг ему открылась —
это водное царство просилось
лично в лёгкие богатырские:
вокруг всё зелёное, склизкое,
чудны морское сено и рыбы;
караси-иваси, как грибы,
по дну пешеходят хвостами.

Гляди они то Добрыню подобрали
и вынесли на поверхность.
Только до брега далеко. Ай, ехал
мимо рыба-головач великан.
Он воеводушку взял
да на спину свою забросил.

А т. е. забросил, так и загундосил:
«Гой еси, Добрынюшка победоносный,
твоя милость избавь меня от отбросов:
на моей спине народец поселился
страсть как нехороший, расплодился,
сеет, жнёт да пашет —
кожу мою лопатит.
Ото боли и жить мне тяжко.
Скинь их в море, вояжка!»

Вздохнул редедя, огляделся,
да уж, некуда деться:
сараи, дома и пашни,
люд песни поёт также квасит
капусту в огромных бочках;
сети ставят и бродят
рыбку большую ага малую,
солят, сушат да жарят её.
Весело живут, приставки не- накладно.

Разозлился Добрынюшка: — Ладно,
помогу я тебе, рыба-левиафан,
только ты меня сумей благодарить:
довези до Москвы, раньше столицы.
Мне оттуда надобно пуститься,
сызнова да в соответствии с ново,
на поиски нашей пановы,
племянницы князя Владимира.

И меч-кладенец булатен вынул он,
но вовремя остановился —
мысль вершина пронзила. Не поленился
богатырь, взошёл на гору
вот именно как закричит: — Который
год вы сидите на рыбе?
Вас ж не люди, а грибы!
Не мешайте жить животине.
Знаю я островок в пучине,
формами он, как рыба.
Вот на нём вас плодиться и треба!

Развернул Добрыня кита
туда, где всё-таки смыла волна,
и поплыли они к Сахалину,
там уже прорастала полынью
землишка после цунами,
а последние нивхи не знали
какая их ждёт горе(сть):
люд дурной плывёт сюда,
чтоб раскинуть свои шатры.
/ Айны, сие случайно не вы? /

Но такова была сила природы:
кашалот с людьми уже на подходе,
близёхонько к берегу пристаёт.
Люди на сушу идёт
и дивится долго:
«Как же этак? Есть реки, и ёлки
растут особенно смело,
а фонтанов недостает. Не умеем
жить мы в таких условиях!»

Но горбач покинул уже акваторию,
ушёл в Атлантический океан,
коня богатырского подобрав.
А Удалой махал им руками обеими:
— Да ладно вам, словно из дерева сделано,
то и крепче намного!
Хотя, спросите об этом у бога.

Целый век ли коротко, рыба-кит плыла,
но до моря Белого, напоследках, дошла.
Простилась со спасителем и в обратный путь —
от народа глупого отлежаться.

Глава 5. Добрыня в гостях у деда Мороза и бабы Яги

А Удалой в Архангельске попировав
дня эдак три, пустился вплавь
за реке Двине Северной,
на лодочке беленькой.

Доплыл возлюбленный до Устюга Великого.
Потянуло в леса дикие
его кобылу верную,
та чует свирепо, проверено!

Доскакали они до избушки,
заходят внутрь, с те заячьи ушки
дрожат и трясутся от страха.
Золотом шита рубаха
висит, дожидаясь хозяина.

— Неужто дом боярина? —
богатырь светёлку обходит,
в раскалённую баньку заходит.
Мужичок странный в бане парится,
белый, как лунь; махается
вениками еловыми.
Белки в кадушки дубовые
подливают воду горячую.

«Мужик Забавушку прячет!» —
подумал детинушка наш милый.
— Тук-тук, тут дева-птица неважный (=маловажный) проходила?

Дед Мороз (а это был он)
немало был удивлён:
— Сие ж ветром каким надуло
былинничка? Что ли уснула
изумительный дворе охрана моя?
Пойду, вспугну медведя`!

— Медведя` подчинить. Ant. освободить бы надо,
но зима на улице, и засада
в берлоге медвежьей особая:
приставки не- страшна вам дружина хоробрая!

Усмехнулся Мороз: — Верно чуешь,
с тобой, гляжу, приставки не- забалуешь.
Ну проходи, добрый витязь, омойся.
А в тёмну тайгу безлюдный (=малолюдный) суйся,
там баба Яга живая,
она таких, по образу ты, валит
целыми батальонами,
с друже своими злобными!

— Что-то около вот кто спёр царёву птицу! —
не на шутку Удалой гневится.
Но однако
разделся, помылся и в драку
не поспешил дернуть,
а остался есть и бахвалиться.
Отдыхал богатырь так неделю.
Сейчас брюхо наел он
такое же, как у Мороза.

Малограмотный выдержал дед: — Воевода,
не пора ль тебе в дис пуститься?
А то царь, поди, матерится!

Делать нечего, нуждаться ехать.
Хорошо прибаутки брехать
за столом со свежесваренным пивом,
хотя не от хмеля воин красивый,
а от подвигов ратных.

Взял Добрынюшка экскалибур булатен,
надел кольчугу железную,
пришпорил кобылу верную
и в тёмны сооружение галопом!

Допылил бы он так до Европы,
верно на избу Яги наткнулся.
Шпионом хитрым обернулся
и почесали на разведку.

Но ворон уж карчет на ветке,
бабу Ягу призывая.
Появилась старочка кривая,
будто выросла из-под земли:
— Нос, голуба, подбери!
Тебе чего от бабушки надо?

— Я, бабуля, мало-: неграмотный ради награды,
а пекусь о спасении жизни.
Забаву Путятичну, знаешь ли ли,
злая сила, кажись, прибрала.
Ты деву-птицу неважный (=маловажный) видала,
чи сама её съела в обедню?
Хоть идеже косточки закопала, поведай!

И тычет в бабулю палкой:
не Горыныч ли сие? — Жалко
было бы съесть девицу,
чернавка самой сгодится, —
отвечает служивому труболетка. —
Слезай с коня, пообедай,
в баньке моей помойся,
кваску попей, спрячь рога.

Беспокойно стало служаке,
вспомнил он богатырские драки —
последствия её гостеприимства.

— Далеко не пора ли тебе жениться? —
вдруг ласковой стала Колдунья
и в избушку свою пошла. —
Сейчас покажу тебе девку,
красивше нет! Та знает припевки
все, каки есть получи свете,
и лик её дюже светел.

Вошла в избу, как видим девкой,
краше нет! И поёт припевки
все, каки уминать на свете.

Никитич нарвал букетик
цветов, что росли недалеко дома,
и дарит девице, влюблённый.
Та ведёт его в опочивальню,
срывает рубашечку сальную
несомненно в шею вгрызается грубо:
без меча былинного рубит!

Вожак 6. Сивка и старичок спасают богатыря от смерти

Вышел вонь из воина. Ан нет, остался.
Дух, он знает что-то-то, он не сдался.
А Добрыня мёртвый на полатях
лежит бездыханный. И тратит
Царь Небесный на небе свои силы:
в Сивку вдул видение, чисто милый
хозяин её умирает.

Фыркнула кобыла: «Чёрт тетюха знает
что творится на белом свете!» —
с разбегу рушит вилла, берёт за плечи
Добрыню да на спину свою поднимает,
и что есть мочи из леса! Чёрт те знает
что в нашей сказке происходит.

Старичок бери дорогу выходит
и тормозит кобылу:
— Чего развалился, милый? —
поит воеводу водицей.

«Чи инициативный?» — конь матерится,
обещает затоптать бабку Ёжку.

— Эх, Саврас-матрёшка,
не тебе тягаться с Ягою,
её Муромец на живую руку накроет!
А ты скачи на гору Сорочинску,
там в пещере Весёлая томится,
змей Горыныч её сторожит.

Тут Никитич приказал битый час жить:
оклемался, очухался, встал,
поклонился дедушке и поскакал
бери эту страшную гору.

«Так ты, казак, в бабку не ровно дышит?» —
ехидничает кобыла.

— Да ладно тебе, забыли, —
отбрёхивается герой, —
дома поговорим.

А гора Сорочинская далёко!
Намяла кобыла боки,
то время) как до неё доскакала,
а как доскакала, так встала.
Въезд в пещеру скалой привален
да замком стопудовым заварен.
В помине (заводе) нет, не проникнуть внутрь!

Оставалось лишь лечь и уснуть,
так точно ворочаясь, думать в дремоте:
«К царю ехать, звать в подмогу
дружину хоробрую,
или кликать киевских добрых
богатырей могучих?»

Царь Небесный выглянул из-за тучи:
«Зови-ка, дружок, своего спасителя,
ото смертушки избавителя,
старичка-лесовичка,
тот поможет. Есть четвертинка
на вашу гору!»

«Ам сорри!» —
хотел сказать Самсон,
да английский снова забыл,
а посему закричал:
— Старика бы и я позвал,
и как же его призовёшь,
где лесничего найдёшь?

«В лесу его и ищи,
в лужа Чёртово скачи!»

Поскакал богатырь в болото,
хоть и было ему плющит.
Доскакал, там тина и кочки,
да водяного дочки
русалки воду колготят,
возьми дно спустить его хотят.

Но Добрыня Никитич малограмотный промах,
он в омут
с головой не полезет,
лесника зовёт. «Бредит!» —
русалки в сказ хохочут.

Зол богатырь, нет мочи!

/ Ну, злиться да мы с тобой можем долго,
а река любимая Волга
всё равно невыгодный станет болотом. /

Тут старичок выходит
и говорит уже чопорно:
— Опять нужен я на подмогу?

— Внутри горы Забава заперта,
цепь замком аршинным подперта.

— Ну что ж, — вздохнул лесовичок, —
для этот случай приберёг
я двух медведей-великанов,
они играют нате баяне
на ярмарке в Саратове,
большие такие, мохнатые.
Должно б нам идти в Саратов.
И забудь ты про солдатов,
гору ту не более того мишки сдвинут.

Что ж, казак, шелом надвинет
и отправится в путь-дорога:
— Надо б только отдохнуть!

— В Саратове и погуляем,
я многих вдовушек после того знаю…

Глава 7. Наши герои едут в Саратов вслед медведями

Посадил старика на коняжку Добрыня
и в славен осадок торговый двинул.
Шли, однако, неспешно:
озёра мелкою плешью,
нить небольшими коврами,
бурные реки лишь ручейками
под копытами Сивки казались.

Вона так до Саратова и добрались,
там шумна ярмарка гудит!
Род сыт, пьян и не побит
столичными солдатами,
да бравыми ребятами
медведи пляшут для цепи.
Добрыня в ус: «Чёрт побери!»

Взбеленился богатырь,
кандалы порвал и говорит:
— Да как же вы так можете
с медведями прохожими?
Миша, он должен жить в лесу.
Я вас, собратья, не пойму!

А косолапые лапами замахали:
«Мы рабство сами бы содрали,
но вот что-то через вина
разболелась голова!»

— Эх, мужички патлатые
споили мишек! Ваша сестра ж, мохнатые,
идите в бор отсыпаться,
а мы по вдовам — демонтироваться…

Устыдились мужички саратовские,
головушки в плечи спрятали
да выкатили бочку с медком:
— Ели маловато, ещё припрём!

Поплелись мишки в бор отдыхать,
сладкий медок подъедать
А герои наши — числом вдовушкам горемычным
(те к весёлым застольям привычны).

Ах, праздник. Ant. печаль не заселье,
нагулялись, честь бы знать.
Через годок-другой устал Добрыня отдыхать;
свистнул он старичка, только тот пропал куда-то.
Поплёлся богатырь один к мохнатым,
хлопотать о помощи свернуть гору`.

«Нам работёнка эта по нутру!» —
закивали медведи башками
и маленькими шажками
ради Добрынюшкой в путь отправились.

А Горынычу сиё не понравилось:
симпатия следил за былинным с небес,
и в советчиках у него — Бес.

Чёрт шепнул: «Помогу тебе, змей,
ты сперва косолапых убей!»

«Да ни дать ни взять же я их сгублю?
Богатырь мне отрубит башку.»

«А твоя милость дождись-ка их привала:
как толстопятые отвалят
вслед за морошкой в кусты,
там ты их и спали!»

Глава 8. Удалой и медведи спасают Забаву Путятичну

Вот мишки с Добрыней идут,
видал колядки ревут
да прошлую жизнь поминают.
Богатырь в отместку байки бает.
Сивко бурчит: «Надоели,
лучше б народную спели!»

Наконец устали в дороге,
приходится бы поесть, поспать немного.
Лошадь щиплет мураву. Мифический крячет,
уток подстрелил, наестся, значит.
Медведи в овраг вслед за морошкой.

И пока Никитич работает ложкой,
а косолапые ягоду рвут,
Горыныча крыла несут
на медведей прямо.

Но учуял конь отечественный упрямый
дух силы нечистой,
тормошит хозяина: «Быстро
пиль меч булатен и к друже,
ты срочно им нужен!»

— Аюшки? случилось? «Горыныч летит.»
— Ах ты, глист-паразит! —
добрыня ругается,
на Сивку родную взбирается
и к оврагу скачет.
Глаудиус булатен пляшет
в руках аршинных:
зло секи, былинный!

Нате ветке проснулся ворон.
На змея летит наш казак
и с размаху все головы рубит:
— Кто зло погубит,
оный вечным станет!
/ Былинный знает. /

Мишки спасителя хвалят,
бекмес из морошки давят,
угощают им Добрыню,
говорят: «Напиток диоксибутановый!»

Сивка от шуток медвежьих устала,
к поляночке сочной припала,
и фыркнула: «Ух надоели,
шли б они по (по грибы) ёлки, ели!»

Ну, денька три отдохнули и в путь.
Скалу желательно скорее свернуть,
там Забава Путятична плачет,
кольцо обручальное прячет,
мужа милого вспоминает,
дитятко ждёт. / Через кого? Да чёрт его знает! /

Вот и гора Сорочинская,
слышно в духе стонет дивчинка.

Мишки косолапые,
отодвинув лапами
скалу толстую, увесистую,
сущность чуть не повесили
на ближайшие ёлки, ели.
А вернули дух (успели)
да сказали строго:
«Поживём опять-таки немного!» —
и пошли в Саратов плясом.

— Тьфу на этих свистоплясов! —
матюкнулся вдогон Добрыня
и полез в пещеру. Вынул
он оттуда Забаву,
посадил возьми коня и вдарил
с ней до самой Москвы:
— Тише, Конь, не гони!

* * *

Что же было дальше?

Николай рыдал, ровно мальчик:
царский трон трещал по швам —
мир наследника ждал.
Кого родит скипетродержица?

Гадали даже птицы:
«Змея, лебедя, дитя?»

/ Эту правду знаю я,
скажу в следующей сказке,
«Богатырь Бова в будущем» — балда. /

Эпилог

Ай люли, люли, люли
зачем, медведи, ваша сестра пошли
туда, куда вас тянет?
Мужики обманут,
напоят и повяжут,
делать ход да петь обяжут:
«Ой люли, люли, люли,
кому б наша сестра бошку ни снесли,
а за морем всё худо,
ходят после этого верблюды
с огроменным горбом.
Вот с таким и мы помрём!»