Я держал в руках письмо. Вот что в нем было.

Высылаю вы эти записки. Многое из того, что вы в них прочтете, относится к разряду явлений, начисто немыслимых. И, тем не менее, все тут, до последней точки, что правда. Смешнее всего, конечно, то (хотя, понятно, ничего смешного шелковица нет и быть не может) что меня нужно немедля арестовывать, вязать и тащить в тюрьму, потому что преступление мое чудовищно. Но в том-то и беда моя, что ни Вотан суд в мире не признает меня виновным. Нести но в одиночку бремя этого ужаса я не в силах. И никто, ни одна душа, не может мне помочь!

Эту рукопись я отдаю в полное Ваше ордер. Вы вольны сделать с ней все, что Вам заблагорассудится – по крайности сжечь ее в печке. Если же вы решитесь выдать ее в вашем издании (что очень маловероятно), то можете наименовать так: «Записки сумасшедшего».

Фамилии своей называть не буду, можете установить какую угодно. Ну, хотя бы Огурцов.

Ниже стояла корявая приписка.

Поди, скоро я сойду с ума. Возможно, я покончу счеты с жизнью. Поддай всего, я вновь совершу что-нибудь гнусное. Я уже ни ради что не ручаюсь и ни в чем не уверен.

Я рассыпаюсь держи части – можете ли вы это понять?

Дочитав писуля (а оно пришло по почте вместе с бандеролью) я распечатал свернутую трубкой палимпсест и ознакомился с ней. Затем минут пять расхаживал по кабинету, спустя время чего перечитал и письмо, и рукопись еще раз и, сдвинув плечами, сунул так и другое в ящик своего редакторского стола. Там и пролежали сии записки почти целый месяц. И все это время они занозой сидели в моей совести.

И смотри однажды я достал эту рукопись, сделал ей необходимую, с моей точки зрения, правку, разбил в главки и теперь выпускаю в свет.

 

2 Начало истории Огурцова 

Сие наваждение длилось трое суток, но казалось, что оно тянется долгие годы.

В тяжелый день (день тяжелый) я развелся с женой и, хотя внешне все выглядело кардинально благопристойно, этот шаг дался мне нелегко. Семь полет семейной жизни! Семь лет любви! (К чему кривить душой – как ни говори любовь к ней все еще жила в моем сердце). И во в один злосчастный день все пошло кувырком.

А во второй день недели открылось, что меня предал компаньон. Впрочем, я и с самого альфа и омега предчувствовал, что этим все окончится.

Неприятности сыпались возьми мою голову, как горох из мешка. Еще каких-в таком случае три года назад я преодолевал их со стоической улыбкой. В (настоящее же они вызывали во мне приливы бешенства.

В работе я еще как-то удерживал себя в узде приличий, да дома на это уже недоставало сил. Напряжение, копившееся в моей душе  месяцами, искало сецессия – и меня прорывало. Маска цивилизованного человека слетала с меня, (языко шелуха, обнажая мое дикарское нутро. Ольга платила ми той же монетой.

В нашем доме постоянно царила предгрозовая климат, ссора могла вспыхнуть в любой момент, как пожар в сухом лесу. Стена отчуждения посереди нами вырастала все выше. И мне и ей ясно было, что-что долго так продолжаться не может. Сын уже начал сторониться меня, от постоянных скандалов он стал заикаться, и одалиска таскала его на сеансы к каким-то шарлатанам-экстрасенсам. Я видел всю эту фанера, весь этот бред собачий – и ничего не мог поделать. И шелковица у нее объявился друг.

Но – довольно об этом. Который любил – тот поймет меня и без слов. А кто несть – тому все одно не растолкуешь.

Стоит ли доверять бездушной бумаге, как лежал я в тот черный понедельник для диване, совершенно один, в квартире малоизвестных мне людей, сиречь выл от тоски и метался в четырех стенах? Как бегал вдоль вечерним улицам под дождем? Как стоял, глотая драгоценности, под такими дорогими, и теперь чужими окнами?

Умолчу… Скреплюсь…

Многое было похоронено мной в тот дождливый понедельник. Многое передумано. Но не забыто. Несть, не забыто… Опишу, впрочем, один эпизод.

Есть в нашем городе реченька Быстрянка, и через нее перекинут высокий мост.

Около двух то есть (т. е.), может быть, трех часов ночи стоял я на этом мосту, навалившись грудью для перила, и глядел в воду.

Дул ветер, сеял дождь. Промои в реке была холодна и темна. У берега чернели силуэты рыболовецких судов и лодок. Действительно гигантские тюльпаны, горели на мосту фонари. Желтые блики света плясали получи и распишись волне, ветер гнал зыбь, и вода тут и там вскипала фейерверками красных звездочек света.

Я кончено ниже и ниже сползал с перил и, чудилось мне, что зажор вымывает из моей души всю грязь, всю скверну, и уносит ее в неведомые дали.

Трасса) успокаивала, врачевала, вытягивала душевную боль, и меня все настойчивее охватывало спиртное желание броситься в воду. В душе поднималась, туманя рассудок, звенящая услада. Казалось, за моей спиной выросли крылья. Река звала! Трасса) обещала забвение и покой, и краткий миг свободного полета!

Постоянно-то в ту ночь висело на волоске. Мне только лишь не хватило еще какого-то небольшого толчка, и я яко и не прыгнул в реку.

Но – ночь прошла, наступило утро, и осветило до сей поры в иные тона. Мрачные тени растаяли, и в опустошенной груди воскресла Надя.

У меня вырвали сердце?

Что ж, прекрасно! Я обойдусь и без сердца!

У меня отняли сына?

Соглашаться! Я докажу! Я всем докажу!

Я окунусь в работу – да так, затем) чтоб(ы) уж совсем не видеть белого света. И дай вам наградою мне будет инфаркт или инсульт – шут с ним! Же я не сдамся, нет, не сдамся! Не дождетесь!

Я аминь равно не утону!

 

3 Алим-бек

А на дальнейший день открылось, что меня предал компаньон…

Но тогда необходимо вернуться на два года назад.

Работал коли так в моей фирме некий Алим Окайевич Тахтарбаев – крупный, желтолицый дядька с хитрыми раскосыми глазами – то ли кореец, то ли казах река якут, шут его поймет. Уж и не знаю, ни дать ни взять к нему прилепилось это прозвище – Алим-бек, но было оно, чисто называется, не в бровь, а в глаз. Наглый, коварный – ни передать, ни взять, бек азиатских степей. Дело свое, обаче, Алим знал, со мною бывал неизменно дружелюбен, а литоринх какой был весельчак!

Вот, как-то утром, пришел я в контору – и сейчас на пороге, нос к носу, столкнулся с Алим-беком.

– Царь Николаевич,– радостно сообщил он мне,– а ты знаешь, как сегодня ночью тебя обокрали?

Такое известие, конечно но, совсем не порадовало меня, и я, насупившись, уточнил:

– Как обокрали?

– А таким (образом,– рассмеялся мне в лицо Алим. – Выставили окно, влезли в контору и вымели шабаш подчистую!

И видно было, что человек радуется искренне, через души – словно выиграл автомобиль по лотерейному билету. Небось, даже находится в некой эйфории. Умом-то, видимо, и понимает, как будто надо бы придать своей ликующей рожице подобающий случаю унылый вид, да только вот поделать с собой ничего малограмотный может.

Я, признаюсь, положа руку на сердце, тяготился обществом Алима. На свет не глядел бы объяснить, в чем тут причина, но только по прошествии времени встреч с ним на душе у меня становилось как-в таком случае муторно, и я чувствовал непонятный упадок сил. Алим же, наизворот, от общения со мною словно бы даже расцветал, молодел для глазах – как будто бы испил из некоего источника расторопный водицы.

В особенности докучала мне его навязчивость. Он про чего-то постоянно искал приятельства со мною, названивал ми домой по сто раз на день и, причем ажно, без всякого повода. Вел себя словно влюбленная род). Наконец, уже самый голос его в телефонной трубке стал принуждать во мне приливы депрессии. И я, как последний дурак, срывал свое скверное гипергедония на жене! А затем пошла вообще какая-то сверхъестественность.

Алим начал делать упорные попытки оказать мне мелкие сервис. Я инстинктивно чувствовал, что никаких одолжений от него допускать нельзя ни в коем случае. Не тем он был человеком, затем чтобы совершать благие дела за просто так: каждое «благодеяние» состояло у него возьми строжайшем учете. И, рано или поздно, за него пришлось бы взнос платы стократ. Уж, можете поверить: если Алим угостил вы пирожком за пятак – это где-нибудь да фиксировано, внесено в какие-то особые реестры. И, на этот пятак, бесспорно нарастут такие проценты, что, в итоге, вам придется разбирать Алиму праздничный торт.

Скажут: бред, ерунда. Но смотри случай.

Были у меня старенькие Жигули, а у Алима – брелок с ключей. И, как я ни отнекивался, он все же всучил ми его в подарок. И сразу же вслед за этим, попросил меня подшвырнуть его домой, – уже с таким видом, как будто спирт являлся полноправным совладельцем машины.

Я вынужден был согласиться его довезти (за пирожок-то ведь нужно платить) хотя ми и надо было совсем в другую сторону. И, только лишь автор выехали на перекресток – он возьми, да и брякни с масляной улыбочкой держи лоснящемся, как блин, лице:

– О, да ты – ас-сшибало!

К чему он это сказал? Как говорится, ни к селу, ни к городу.

Я, в мгновение, отвлекся от управления автомобилем и в тот а миг в бок моего «Жигуленка» врезался грузовик. Мы выскочили получай встречную полосу, лишь чудом не перевернувшись.

Позже тракторист грузовика (водитель почти с двадцатилетним стажем!) и сам не был в силах объяснить, что заставило его поехать на красный подлунный мир. Говорит, что на него как бы нашло какое-в таком случае затмение.

Скажете, случайность? Не спорю. Только я в случайности невыгодный верю! Я даже думаю, что никаких случайностей в нашем мире ни на маковое зерно нет. Тут – закономерность!

Алим высасывал из меня мои жизненные силы. И тетуня неприятности, те недомогания, которые были предназначены судьбой ему, симпатия, каким-то непостижимым чудом, переправлял мне.

Осознав сие, я решил его уволить. Между нами произошла бур­ная происшествие. И Алим-бек, хлопнув за собой дверью, порвал со мной.

 

4 Совращение

Прошло чуть более года. Мои дела шли неважно. Я тянул лямку, как вол,– но видел хуй собой одни тупики.

В середине апреля заглянул ко ми в контору Алим. Он зазвал меня в «Красную шапочку» пользу кого «делового», как он выразилсмя, разговора и заказал кофе и бренди.

Начало было знаменательным.

Кофе, да еще с коньяком – неизвестно зачем раскошелиться Алим мог только на нужного ему человека. Бо, сказать по совести, был он редкий жмот.

Себя Алим взял зеленый чай, ибо кофе и алкоголь были ему противопоказаны – спирт не пил ни того, ни другого уже будь здоров лет. Единственной его отрадой были женщины, и он хоть скрупулезно записывал все издержки на них в особый поминальник.

«Красная шапочка» импонировала мне по двум причинам. Кайфовый-первых, там можно было посидеть в приятном полумраке кроме опасений задохнуться в клубах табачного дыма. И, во-вторых, со временем не крутили надрывных блатных песен. Так что рядом беседе можно было не перенапрягать голосовых связок, рискуя явить голос. Все это, разумеется, Алим учел.

Итак, наша сестра сидели за столиком у окна, в кафе было не неумеренно многолюдно. Алим долго принюхивался к чаю, прежде чем попробовать его на вкус. Затем повел осторожный разговор получай футбольные темы. Сам он к футболу был абсолютно равнодушен, же действовал по методике своего духовного учителя, Даниеля Карнеги. (Для того чтобы завоевать расположение «нужного человека», следовало проявлять к его увлечениям идущий от сердца интерес).

С четверть часа Алим петлял вокруг да близко, постепенно сужая круги. Наконец приступил к делу:

– Василий Николаевич,– сказал Алим, устремляя возьми меня открытый, твердый и, как он полагал, искренний косяк. – Ты меня знаешь. И я тебя тоже знаю…

Я пригубил кофий, ожидая, что последует дальше.

– Ты человек честный, значительный… – Алим-бек немного поколебался и, решив, что сок маслом не испортишь, добавил. – Умный.

Это тоже входило в методику. Я без- удержался, и с сарказмом заметил:

– И еще интеллигентный. Об этом как и не забудь!

– Нет, серьезно. Я не шучу,– сказал Алим, с радостным воодушевлением глядючи чуть выше моей переносицы, как рекомендовано в книгах его американского учитель. – Честно говоря, раньше я и не подозревал, какой крест твоя милость несешь. Думал: ну, ходит человек с дипломатом, всю черновую работу взвалил бери мастеров – а сам знай себе стрижет бабки. Но теперича, когда я открыл свое дело и хлебнул всего этого нашего бардака – в настоящий момент-то я думаю иначе. Теперь я вижу, как надо тужиться. Ant. выпрямляться, чтобы вымутить хотя бы что-нибудь. И какие что по давать взятки! И в какие играть игры с законом! Да, я сие понял…

Он говорил, не спеша, тщательно взвешивая краснобайство. По-видимому, эта речь была им спланирована наперед.

– Так вот… – он поперхнулся и кашлянул в корыстолюбец. – Я признаю, что был тогда не прав!

На моей памяти сие был единственный случай, когда Алим, вот так с открытым забралом, без всякого нажима, признавал свою неправоту, и я тут а подумал, что здесь зарыта какая-то собака.

– Я годок промыкался после того, как ушел от тебя,– продолжал Алим.– И теперича вижу: один в поле не воин. Нужно срочно преобразовываться. Короче, у меня к тебе деловое предложение: давай работать для пару!

Я уткнулся носом в чашечку. Так вот, оказывается, с целью чего он зазвал меня в кафе!

– Ну, что скажешь?

– Скажу, что же это солидное предложение,– вильнул я в сторону, поскольку угощался следовать его счет.

– И его стоит обсудить!

Я ответил, что вреда ото этого не будет, но пока не представляю, каким образом наши горизонт могут совпасть.

– Все просто. Смотри,– пояснил Алим. – У тебя проглатывать стройбаза, транспорт, кадры и материалы. А у меня – связи и интеллект.

Я непроизвольно улыбнулся: мой интеллект Алим приравнял к нулю.

– Вот твоя милость смеешься, – сказал Тахтарбаев. – А, между прочим, есть люди. Безгранично солидные люди. Они сидят у кормушки с бабками. И я к ним вхож!

– Отчего за люди?

– Ну, люди! Понимаешь? Просто люди. Профессионалы. Допрежь того они любили советскую власть. А теперь изо все сил любят незалежну Украину.

– И (языко? Доходный бизнес?

– Ого! Золотое дно! Ну, посуди собственными глазами (видеть): ни хрена не делать, ни за что неважный (=маловажный) отвечать, а только кричать на всех углах, что да мы с тобой – крутые патриоты. И при этом – все время держаться у корыта. Сие – главный козырь в их игре.

Я допил свой коньяк.

– И каким вполоборота ты хочешь протиснуться к их корыту?

– Левым, конечно. Левым,– Алим ликующе прихихикнул. – Каким же еще?

Я призадумался. Было ясно, чисто этот «друг степей» втягивает меня в какую-то авантюру. Какая образ в ней отводилась мне?

Он посмотрел на меня напряженным взглядом – как будто вербовал агента:

– Только, надеюсь, этот разговор останется средь нами? Независимо от того, придем мы к соглашению, иль нет?

Я кивнул в знак согласия. 

– Ладно,– оживился Алим. – Я знаю, ась? ты человек слова и на тебя можно положиться. Таким (образом вот, на днях из Киева приехал один дядюшка с мешком бабок. И часть этих бабок, если, конечно, после дело взяться с умом, может перекочевать в наши карманы.

– Каким образом? – спросил я. – Наденем маски и совершим пиратство?

Алим таинственно понизил голос, точно поверял мне государственную тайну:

– Тебе знакомо, что наш музей на ладан дышит?

– И что с того? Неотлагательно вся Украина на ладан дышит.

– А то, что без лишних разговоров ОНИ решили взяться за культуру!

Я едва не выронил оболочка из руки:

– Боже, сохрани! Выходит, теперь ОНИ сделано добрались и до нашей культуры?

– Вот именно. Как истинные патриоты незалежной Украины, они спасают с разрухи ее национальное достояние – краеведческий музей! Короче: нужно срочно отремонтировать кабинеты, кровлю и отопление. И на все сие выделены деньги. Большие деньги, Вася. Работы – минимум получи и распишись год! А потом обещают подогнать еще несколько объектов.

– (до просто?

– Нет, конечно! Надо будет отстегнуть.

– И сколько?

Алим жуликовато оглянулся.

– Двадцать пять процентов.

– И все? А плохо им невыгодный станет?

– Ты за этих идейно продвинутых безграмотный беспокойся,– сказал Алим. – Ты лучше о себе подумай.

– Сие нереально.

– Почему?

– Ну, прикинь сам, если только у тебя достанет возьми это воображения. Это сколько же надо нарисовать липы?

– Ужель и что? – Алим усмехнулся. – Хочешь жить – умей вертеться.

– Идеже вертеться? На зоне?

– Ну, так же тебе объясняю,– знойно зашептал Алим, таинственно округляя свои раскосые зявки,– тут же задействованы очень солидные люди! Одним короче (говоря) – мафия! Они же все друг с другом повязаны. Ежели мы будем исправно отстегиваться и не зарываться – какой толк им нас топить?

– Не знаю, не знаю… Может лежать, их возьмут за жабры, когда они что-в таком случае между собой не поделят. Ты ведь знаешь, година от времени такое случается. И тогда им понадобится кого-ведь сдать. И как ты думаешь, кого они отдадут получи и распишись съедение в первую очередь? Да и мало ли что может стря в их игре?

Алим перестал улыбаться и стал серьезным. 

– А, (языко ты думаешь, мне нравиться ходить по лезвию ножа, а? Выбрасывать взятки? Не спать по ночам? Или я не хотел бы за работой недоедать и недосыпать честно? Но ты же не хуже моего знаешь, точно в нашей стране работать честно невозможно!

На это ми было нечего возразить.

– Или я не прав?

– Прав,– сказал я.

Алим ничтоже сумняшеся ударил в ладонь ребром ладони:

– И третьего – не дано… Быть по сему ты с этим? С волками жить – по-волчьи выть.

Я маловыгодный ответил.

– Смотри: они разграбили страну, вывезли за припухлость все наши вклады, отгрохали там себе виллы и плюют бери нас с тобой с высокой колокольни,– напирал Алим. – Или, может красоваться, ты станешь это отрицать?

Я промолчал, поскольку мне сделано до чертиков надоели подобные разговоры.

– Так во: мы живем в воровской стране,– гнул свою линию Алим-бей.– Система работает таким образом – и ты это знаешь безграмотный хуже меня – что любой, кто занимается делом, поуже сидит у них на крючке. Выбор невелик: или фигурировать честным, и лежать на кладбище, или играть по их схеме.

– К чему твоя милость клонишь? – сказал я. – Или ты думаешь, я прилетел с Луны?

– В среднем что тебя смущает?

– Я не хочу плыть с ними в одной лодке.

Алим расхохотался – кажется я сморозил какую-то глупость:

– Ай-яй! Да зачем ты говоришь! А у тебя что, есть выбор?

Я промолчал.

– Ну-ка, хорошо! Чудесно! Не плыви с ними в одной лодке, Вася! Любезен, не надо! Живи честно, как Иисус Христос! И поздно ли твоему сыну будет не за что раскупить ботинки или молоко, а твоей супруге – лекарства, вот в те поры ты им и объясни, что живешь по христианским заповедям.

– Я безлюдный (=малолюдный) живу по христианским заповедям,– сказал я. – Хотел бы – истинно не получается.

– Так что же ты, в таком случае, предлагаешь?

– Безделица.

– Да они только свиснут – и на твое место сбежится сто рублей человек! – напирал Алим – И еще задницы им лизать будут. Кто в отсутствии… Не знаю как ты – а я не хочу остаться вслед за бортом. Мне надо что-то кушать, во что же-то одеваться. Дать сыну образование. Да и вообще,– дьявол плутовато подмигнул,– ведь ты же знаешь. Кхе-кхе… Я маловыгодный монах. А тесное телесное общенье с женским полом требует финансовой подпитки…

Кто такой он? И как получилось, что я, живя всю жизнь в своем родном городе, далеко не вхож к «большим людям», а этот пронырливый берендей – вхож?

– Послушай, Алим, дайте играть в открытую… Скажи, ты можешь потянуть сии работы один?

– Могу! – без тени колебаний воскликнул мои визави.

– Тогда скажи: зачем я тебе нужен?

– Так я ж тебе сейчас сказал,– запетлял Алим. – Одной рукой две сиськи неважный (=маловажный) ухватишь.

– Не спорю. Тут ты – дока. И все-таки желательно бы услышать вразумительный ответ.

– Ну, хорошо, гмм.. гмм… – Алим робко потупил очи. – Ты знаешь, Вася, мне всегда желательно бы иметь друга. Понимаешь? Настоящего друга. Чтобы я был ради ним, как за каменной стеной. Деньги – это манером)… тьфу, навоз! А я всегда завидовал тем людям, которые смотри,– он сомкнул руки в замок,– готовы пойти друг после другом и в огонь и в воду!

Он смущенно замолчал, елозя чашкой ровно по столу. Когда он заговорил, фальши в его словах я безлюдный (=малолюдный) заметил.

– Ведь, по сути дела, у меня нет друзей. Постойте: мне 35 лет, половина жизни осталась позади, а т. е. я живу? С первой женой развелся… Вторая… Будто?, как бы тебе это объяснить… У нас с ней блистает своим отсутствием ничего общего. Так, живем – хлеб жуем. Есть не более чем сын. Но это – совсем другое дело. А так я – Водан. Понимаешь? Совсем один!

Он поднял на меня подыскивающий взгляд:

– А с тобой мы могли бы делать дела!

Алим плеснул ми в стакан коньячку:

– Большие дела, Вася! Но для сего мы должны быть уверены друг в друге. Понимаешь? Получи все сто! Идти вот,– он сомкнул руки,– в одной связке, во вкусе альпинисты. И не считаться с тем, кто сделал больше, а который – меньше. И если они там, наверху, воруют вагонами, ведь и мы тоже должны как-то приспосабливаться. Здесь клюнул… после этого клюнул… Гм гм… По зернышку, после зернышку… А прибыль,– он рубанул в ладонь ребром ладони,– на две части!

Окончание на сайте «Планета Писателей»