Любовь и тайна Николая Гумилева

Мала) весь ХХ век мы жили без Николая Гумилева: бесценное имущество поэта оказалось под грифом «Совершенно секретно».

Возвращались к читателю Мариша Цветаева, Анна Ахматова, дозами, потихоньку — Осип Мандельштам, в основательный голос заговорил Борис Пастернак, а Гумилев томился в темноте фондов. Всего только в конце 80-х годов вышел к людям этот фантастически способный поэт. А в XXI веке наступило время и для выпуска Полного собрания сочинений Н. С. Гумилева в десяти томах. Сим занялись Институт русской литературы (Пушкинский дом в Санкт-Петербурге) и издательство «Воскресенье». Вышло хорошо тома, вобравшие в себя все его поэтическое наследие.

Рассыпая звезды и дары флоры

За год до гибели поэта состоялся его важный творческий вечер в Доме искусств Петрограда. Особенно горячо аплодировали его новым стихам. «Не дьявол крестного знамения) и делать, что надо», — взывал он к читателям. Любые испытания отнюдь не страшны, пока живет и бьется «золотое сердце России».

А когда любовь — то, как послание с небес, — «рассыпая звезды и цветы». Спервоначалу эта лирика заговорила письмами с фронта к красавице Лери — Ларисе Рейснер, с годами, при Советской власти, комиссару, дипломату, журналисту. «Мой как синь порох в глазу, мой возлюбленный!» — восклицала Лариса в ответных письмах.

Гибель Гумилева пережила в духе личное горе и выплакала свою боль навзрыд: «Если бы под смертью его видела — все ему простила бы, сказала бы правду, что-то никого не любила с такой болью, с таким желанием из-за него умереть… Вот и все».

…Так или не то объясняя расправу над поэтом, твердили более полувека: роялист. Да, поэт гордился тем, что его любили в семье государя Николая II, что-что царские дочери знали многие его стихи наизусть. Гордился и тем, что-нибудь еще в молодые годы его прозвали «царскоселом». В Царском Селе как бабка прошептала его детство, а любовь юного Гумилева к Ане Горенко (Анне Ахматовой) украсили «романтические цветы» царскосельских парков.

И прежде смертного часа он с восторгом вспоминал весну и лето 1916 годы. Будучи контужен да вдобавок и заболев бронхитом, он лежал получи и распишись излечении в лазарете Большого дворца в Царском Селе. Там но несли службу дипломированных сестер милосердия императрица Александра Федоровна и двум ее старшие дочери, Ольга и Татьяна, принимавшие участие в самых сложных операциях. Младшие, Муша и Анастасия, — такие же прелестные, как и их сестры, — равным образом постоянно посещали лазарет, подолгу беседовали с ранеными. По просьбе юных высоких особ читал новую, певучую лирику, а когда-то, 5 июня, вручил семнадцатилетней Анастасии поэтическую оду, названную претенциозно, в традициях Ломоносова и Державина: «Ее Императорскому Высочеству Великой княжне Анастасии Николаевне ко дню рождения». Рифмач щедр: оду подписали еще 15 раненых из чертог.

Надо ли говорить о том, что всякое «припоминание» об сих встречах, особенно после расстрела царской семьи, расценивалось в духе «вылазка врага». Знал ли об этом Гумилев? Думаю, знал. И повально-таки публично читал стихи, написанные давным-давно, вплоть до Октября, где он предугадал кровавые события революционных парение.

Манит прозрачность глубоких озер,

Смотрит с укором заря.

Тягостен, тягостен настоящий позор —

Жить, потерявши царя!

Но очевидно и другое. Никола Степанович не желал участвовать ни в каких заговорах в сравнении с чем Советской власти. И писал, что он «вежлив с современностью».

«Не надобно(ть) бояться»

…Однако пора вернуться в тот ликующий зал, в оный вечер, за год до смерти. Во время перерыва Корнея Ивановича Чуковского, какой описал это в дневнике, подозвал пролеткультовский вожак, безликий пиит Павел Арский:

— Заметили?

— Что?

— Не притворяйтесь, Корней Иванович. Благодаря этому Гумилеву так аплодируют? Потому, что там говорится о птице. Сорокаградусная птица, слышите, белая, разорванная, погибшая. Здесь намек… возьми Деникина. Все и рады.

Чуковский понял, откуда дует ветр. Еще днем он был вызван вместе с театральным художником Мстиславом Добужинским в Наркомат просвещения к Злате Ионовне Лилиной, жене петроградского вождя большевиков Григория Зиновьева.

«…Открылось встреча. На нас набросились со всех сторон. Почему автор не прописаны к секциям, подсекциям, подотделам?

— Мы писатели, этого дела не знаем, — пробовал пискнуть Чуковский. — У нас — Блок, Гумилев, Замятин… Мы работаем надо изданием книг — сто томов — русской и зарубежной классики. Сие и будет вкладом издательства «Всемирная литература» в просветительскую работу.

Его безграмотный слушали, перебивали. «Особенно горячо говорила одна акушерка — повелительным, скрипучим, аффектированным голосом, — записал в дневной журнал К. И. Чуковский. — Оказалось, что товарищ Лилина, жена Зиновьева. Возлюбленная и ошарашила словами:

— Пригрели буржуазную сволочь. Недобитых монархистов.

Рано или поздно Чуковский сообщил об этом Горькому, тот с возмущением сказал:

— Ненавижу их. В их социализм не верю.

В который раз друзья посоветовали Николаю Степановичу оказываться осторожнее. А он — свое: «Не надо бояться».

«Рад постулировать все, что мне послано роком»

После ареста поэта встревожился Лёха Максимович Горький: надо спасать. Группа сотрудников издательства отправилась в ЦК Петрограда к самому председателю Семенову.

Так оказалось, что этот бывший рабочий совсем неграмотен. Род Гумилев ему ничего не говорила. Когда литераторы сказали, почто арестован поэт, равный по дарованию Александру Блоку, оный брякнул: «Что еще за Блок?» Горячо убеждали, доказывали, что-что творится страшная неправота, — бесполезно. Тот твердил, точно молотком бил по гвоздю: «Разберемся». Ушли ни с нежели.

Кто-то предложил идти к Григорию Зиновьеву, главе Петроградского совета… Бедственный только рукой махнул.

…Лишь в наше время, спустя семьдесят планирование, историки, тщательно проанализировав документы, установили доподлинно, что тутти это дело о «Петроградской боевой организации» во главе с тридцатилетним профессором-географом Владимиром Николаевичем Таганцевым спровоцировано через начала до конца. Даже студент-юрист знает, почто намерение еще не есть преступление. А всех их расстреляли следовать намерения. Никаких дел, тем более боевых, за ними невыгодный было.

Также стало известно, что, раскручивая это функция, Григорий Зиновьев оправдывался перед Лениным и Троцким за Кронштадт — вооруженное вооруженное выступление матросов, вчерашних крестьян, в марте того же двадцать первого годы против политики «военного коммунизма», которая разорила, опустошила деревню, вызвав самый потрясающий голод в истории России.

Есть версия, что Бедственный в Кремле, у Ленина, получил письменное указание, адресованное Зиновьеву, об освобождении Гумилева ни дать ни взять невиновного в таганцевском деле. Горький сам вез документ изо Москвы поездом. Опоздал.

Смерть героя

Официальное сообщение о раскрытом контрреволюционном заговоре было опубликовано в «Петроградской правде» 1 сентября 1921 лета. Дан список приговоренных к расстрелу членов «Петроградской боевой организации». В (итоге 61 человек. Краткая биографическая справка о каждом осужденном и душа обвинений. Под номером тридцать значился Н. С. Гумилев.

…Следователь шурупящий улыбался. Он явно нравился Гумилеву. С его разрешения подследственному передали томик философа Платона, шатранг, табак, и поэт даже написал на волю единственное микрография с вестью о том, что ему ничего не грозит. К тому а следователь представился «пламенным поклонником» гумилевского таланта. И поэт потерял всякую сомнительность.

С восторгом начал вспоминать о визитах императрицы Александры Федоровны, достоинствах великих княжон, инда декламировал стихи, адресованные им. После этого следователю и изготовлять было нечего — перед ним сидел человек, близкий семье «главного преступника России» — императора Николая II. Всякое припутывание даже имени казненного царя со знаком плюс — поуже преступление. А здесь — эмоции, восторг, стихи. Нет, этот шляхтич и офицер никогда не раскается… И еще одно черное начинание легло «в папку» слез и потерь России.

Сестра поэта Алексаня Степановна первой узнала из газет о гибели брата. «Как скажу я маме?» — твердила симпатия, бегая по комнате и ломая руки. Но Анна Ивановна также узнала о постигшем ее горе и, уединившись, выплакивала смерть любимого сына. Ей предстоит нагнать не только роль бабушки, но и роль матери прежде зрелости Гумилева-младшего. Анна Андреевна Ахматова, еще подле жизни Николая Степановича, вышла замуж за другого человека, что-что и развело свекровь и любимую сноху. Во многом именно Анка Ивановна, женщина умная и властная, истинная дворянка, и воспитала внука Леву, будущего великого ученого Льва Николаевича Гумилева.

Каковой-то добрый человек уверил ее, что Николай Степанович безлюдный (=малолюдный) такой человек, чтобы так просто погибнуть, что ему посчастливилось бежать и он, разумеется, при помощи своих друзей и почитателей, проберется в свою любимую Африку. Слышно, эта надежда не покидала Анну Ивановну до самой смерти.