На первых порах десятая спица и подозревал о том, какая беда нависла над нашими жителями, так вскоре в больницы стали поступать дети с какой-то странной, вдобавок неизвестной медицине болезнью. Маленькие пациенты ни на аюшки? не жаловались – они просто лежали на больничных койках, жестоко поджав губы, и угрюмо молчали.

Мамы малышей пребывали в отчаянии, и их моргалки не просыхали от слез; папы испускали печальные вздохи. Через родителей тревога перекидывалась к бабушкам и дедушкам, дядям и тетям, друзьям и знакомым. Мор ширилась и над городом все плотнее сгущалась атмосфера уныния и безысходности.

Силы больных детей таяли нате глазах. Мальчики и девочки отказывались от пищи, они никак не желали видеть своих лучших друзей, а если и размыкали рот, то лишь затем, чтобы сказать что-нибудь гадкое.

Переменились и люди в белых халатах: теперь они стали раздражительны и злы. Добрые ласковые нянечки превратились в сущих фурий, а медсестры стали демократично несносны. Очень скоро все поняли, что болезнь заразна. Несладко больных стали спешно изолировать от здоровой части населения. Целые кварталы были оцеплены солдатами, и им был отдан драконовский приказ: стрелять в каждого, кто решится пересечь санитарный пограничная линия. Уныние, безысходность и печаль сочились со всех углов. Городец охватила паника. Шутки смолкли, смех замер на всех устах, и нате улицах уже нельзя было встретить ни одного жизнерадостного человека. Повально вокруг было заражено самым мрачным пессимизмом.

И тут семя заговорили об Угрюмом.

Тетя Ася частенько рассказывала ми, как еще маленькой девочкой она играла с подружками в классики, и (языко к ним подошел какой-то угрюмый человек. Он ни кайфовый что не вмешивался, а лишь стоял, прислонившись плечом к столбу, и неприязненно наблюдал за игрой.

Моя тетя считалась одним изо лучших игроков в классики во всей округе! И вот, прыгая бери одной ноге по клеточкам, она вдруг споткнулась, упала и растянулась сверху асфальте, как лягушка. Ее лучшая подруга издевательски заквакала. Тетя Ася, весь в слезах, пунцовая от обиды, вскочила на ноги и убежала на родину. После этого игра сразу расстроилась, и дети с унылыми лицами разбрелись до домам. Два дня моя тетушка пролежала в постели, злясь получай весь белый свет и не желая ни с кем т.

К счастью, тетя Ася отличалась отменным здоровьем. Она была ужасной хохотушкой и непоседой и, по части всей видимости, это и спасло ей жизнь. Уже сверху третьи сутки тете полегчало. К вечеру она уже поднялась с постели, основы читать «Приключения Незнайки» и вдруг прыснула со смеху. В доме вздохнули с облегчением. Немного погодя тетя Ася уже носилась по всем комнатам, наподобие вихрь, и ее звонкий беззаботный смех наполнял радостью до сих пор сердца.

Папа тоже захворал. Но у него болезнь протекла в легкой форме, и симпатия перенес ее на ногах. Вероятно, ему удалось си легко отделаться лишь потому, что он не был в прямом контакте с угрюмым человеком. Сколько-нибудь часов папа капризничал, хныкал и привередничал, выпячивая губы и надувая ланиты. Но потом нарисовал на стене угольком чью-ведь потешную рожицу, и звонко засмеялся.

В других семьях происходили подобные но истории, причем в отдельных случаях последствия были просто ужасающими. Многие, хоть и выжили, но в результате перенесенной болезни, так и остались занудами получай всю жизнь. Случалось, люди вообще теряли способность осклабляться и даже переставали понимать юмор!

Слухи об Угрюмом ползли точно по городу, обрастая самыми невероятными подробностями. Поговаривали, будто у угрюмого растут получи и распишись лбу рога, что у него один глаз красный, а альтернативный – черный. Толковали также, что угрюмый способен взглядом свернуть голову на лету птицу, что по ночам он превращается в волка и рыщет в городских парках в поисках жертв. Утверждали паки (и паки), что угрюмый человек живет на белом свете три тысячи планирование.

Впрочем, никто не знал в точности, где именно живет Дичиться. Он появлялся всегда неожиданно, в самый разгар какого-нибудь веселья разве интересной игры. Увидев его, люди в панике разбегались, а Мрачный брел по улице, как злой дух по безлюдной пустыне.

Другой раз я подрос, мама частенько твердила мне, отправляя в школу:

– Возьми улице будь внимателен. Если, не дай бог, увидишь угрюмого человека – беги через него со всех ног!

– Па-адумаешь, угрюмый! – со свойственным моему возрасту легкомыслием, отвечал я. – Ой ли?, что мне может сделать какой-то там брюзгливый человек!»

– Эх, молодость, молодость… – вздыхала бабушка с печальной улыбкой умудренного глубоким жизненным опытом человека. – Э-хе-хе! Видишь и я была когда-то такой же наивной простушкой…

И тетя Ася, поуже в сотый раз, пускалась в воспоминания об угрюмом человеке.

– Круглым счетом почему же я тогда ни разу его не встречал? – удивленно спрашивал я. – Ранее сколько лет живу на свете, хожу в школу, играю сверху улице – и до сих пор еще его не видел?

– И мнение Богу! – откликалась мама, осеняя меня крестным знамением.

– Действие в том, что угрюмый человек ведет исключительно замкнутый брэнд жизни,– пояснял папа, знавший обо всем на свете. – Симпатия никого не любит. У него нет друзей. И он из этого явствует из дому крайне редко.

– Но все-таки сие случается,– вставляла тетя Ася. – Уж я-то знаю!

В (настоящее, с высоты своих тринадцати лет, я понимаю, что относился к мудрым предостережениям тети Аси и своих родителей кроме должного внимания. И очень скоро поплатился за это.

Сотворилось это в ясный, весенний день. Ярко светило солнышко. Я прискакал со школы, швырнул в крыша над головой свой ранец и, даже не пообедав, стремглав выскочил для улицу играть в футбол.

Скажу без хвастовства: я был лучшим форвардом нет слов всей нашей округе, вторым же по классу игроком, со временем меня, считался мой приятель Васька. С ним мы и разыграли беспритязательно изумительную комбинацию!

Я прошел по левому краю, легко и женственно обвел одного, второго соперника, небрежно откинул мяч Ваське, и Васька, в одно прикасание, пяткой, тонким выверенным пасом вывел меня на ударную позицию. Гульфик были пусты, и мне оставалось лишь подставить под мячик щечку.

– Гол! – вскидывая руки, радостно завопил Васька. – Го-ол!

А я, желая просиять мастерством, с лету пробил по воротам. И – промахнулся.

– Мазила! Толстушка! – возмущенно заорал Васька. – Испортить такой классный пас!

Некто был прав, и я не мог не признать этого. И зачем же? Я подбежал к Ваське и двинул ему кулаком в ухо. Завязалась сшибка, и Васька отскочил от меня, как пощипанный петух.

– Да что ты что, получил? – озлобленно выкрикнул я. – Может быть, дать пока еще?

– Погоди у меня! – глотая слезы от обиды, огрызнулся моего друг. – Сейчас я тебе задам!

И в это время я почувствовал, в чем дело? нахожусь под чьим-то тяжелым пристальным взглядом. Я повернул голову и… оторопел.

Получай меня смотрел угрюмый человек. Он был невысок, худощав, с желтой кожей лица и дряблыми мешками лещадь глазами, поражавшими страшным унынием и пустотой.

С полминуты, показавшимися ми вечностью, я стоял как столб, словно пригвожденный к месту его жутким взглядом, и после это время он, казалось, выпил все мои жизненные силы вплоть до самого дна.

Затем Угрюмый перевел взгляд на Ваську. Выше- друг замер и смертельно побледнел.

Едва волоча ноги с страшной усталости, я двинулся к дому, добрел до своей комнаты и рухнул в кровать. Двое суток я пролежал в постели, отказываясь от пищи и приставки не- желая никого видеть. Перед моим мысленным взором так и дело всплывала одна и та же картина: я выхожу возьми ударную позицию к пустым воротам, и в моих ушах звенит беззаботный вопль Васьки: «Го-ол!» И я пробиваю по воротам и неталантливо мажу. Я с поразительной ясностью слышу тонкий негодующий голос: «Мазила! Шортгорн!» И вновь и вновь я подбегаю к Ваське и, в который раз, бью своего лучшего друга кулаком в ушко. А угрюмый человек смотрит на нас пустыми омертвелыми глазами. И косяк его пронизывает меня до самых пят.

Говорят, я пробыл в горячечном бреду рука об руку трех часов, а когда очнулся, почувствовал себя настоящей развалиной, каким-ведь столетним стариком с сухим изможденным лицом.

Вокруг меня суетились родственники. Тетя Ася издавала горестные вздохи, мамонька плакала, папа метался из угла в угол, не находя места. Безвыездно понимали, как опасна моя болезнь. Надежды на медицинскую выручка не было. Единственное, что могли сделать врачи, неведомо зачем это отвести меня в инфекционную больницу к таким же угрюмым личностям, ради обезопасить от нас общество.

Очень скоро инфекция стала муссироваться по всему дому.

Сквозь вялую полудрему я слышал чьи-в таком случае печальные вздохи, шорохи, шепот и как бы чью-так приглушенную брань. «Мазила! Корова! – злорадно шептали мне в радары какие-то типы.

– Но надо же что-в таком случае делать! – встревожено шептала мама.

– Что? Что делать? – раздражающе откликался папа.

– Испортить такой классный пас!

– Не знаю! – мамулечка истерически огрызнулась. – Ты мужчина! Ты и решай!

– Тсс… – сие шептала тетя Ася. – Говорите потише, он же все на свете слышит!

– На улице будь внимателен,– мама ласково гладила меня в области головке. – Если, не дай бог, увидишь угрюмого человека…

Я почувствовал, как бы мама осеняет меня крестным знамением.

– Эх, молодость, божич… – печально шепнула тетушка.

У меня на ресницах повисли горячие вой.

– Погоди у меня! – зло выкрикнул Васька – Сейчас я тебе задам!

– Делай а что-нибудь! – голос мамы срывался на истерический ржание.– Ну, что ты стоишь, как пень?

Хлопнула портун… Мама разразилась рыданиями – по-видимому, тоже заболела. Грозный человек, казалось, незримо присутствовал в комнате – я был хмур и зол держи весь свет.

В глубине сердца я понимал, что Васька был прав, и сие особенно злило меня. С каким-то уже упоением я смаковал домашние обиды.

Я злился, мрачнел, и силы оставляли меня. И угрюмый куверта незримо терзал мое сердце.

Теперь-то я знал, чего у него не было рогов. И, скорее всего, он неважный (=маловажный) смог бы убить на лету взглядом птицу. Однако заставить меня промахнуться с трех метров по пустым воротам – сие он, безусловно, мог. Это я знал теперь наверняка. Ахти, как, однако, права была тетя Ася!

„Пас-так, пас какой был! – все никак не мог охолонуться я. – Как на блюдечке! Только подставь щечку – и мяч в воротах. Таково нет же, ковырнул его, как корова копытом!»

Доведенный в свои невеселые думы, я все же отметил, как хлопнула входная калитка. Похоже, это пришел папа.

– Ну, что? – услышал я нервный голос мамы.

– Порядок! – бодро воскликнул папа.

Послышался ослабленный вздох:

– Ну, слава тебе, Господи!

Через минуту святой отец был уже у меня в спальне. Глаза его озорно блестели.

– Подразделение подъем! – громко скомандовал папа. – Форма одежды – парадная!

Я с умирающим видом оттопырил губу в сторону.

– Вставай, вставай, сынок,– ласково сказала мама, войдя в комнату. – Пойдете с папой погуляете.

– Никуда я мало-: неграмотный пойду… – захныкал я.

Папа недоуменно вскинул брови:

– А кто у тебя предлагать будет? Выполнять команду!

Мама прихлопнула в ладони, изображая в измученном лице бурную радость:

– А погодка-то, погодка-так какая! Солнышко светит! Деревья цветут!

– Ну и что?

– А так,– папа нахмурился. – Вот я сейчас позвоню к доктору, он приедет, влепит тебе пяток уколов в одно деликатное губерния – и порядок!

С этими словами он грубо схватил меня ради руку и выволок из постели.

– Никуда я не пойду-у… – заревел я, размазывая мокрота по щекам. – Не хочу я никуда идти-и… Куда ваша сестра меня одеваете-е?

– В одно веселенькое местечко,– папа усмехнулся. – Стрела-змея там-то тебя живо излечат!

Я знал, что папе даст десять очков вперед не перечить. Он обладал суровым нравом и, если контия задумывал что-либо – всегда доводил до конца. Же встреча с Угрюмым, как видно, лишила меня остатков благоразумия. Я ревел, ломался и привередничал, а мне все равно пришлось одеться, папа взял меня вслед за руку и мы отправились на прогулку.

На улице мое дурное переживания стало понемногу рассеиваться.

Что было тому причиной?

Весеннее солнышко? Зеленая зелень, пробившаяся отовсюду? Или чирикающие воробьи и озабоченно гудящие по-над цветущими вишнями пчелы?

Эх, улица, улица! Незабываемые, золотые деньки!

Вроде тут было тосковать, предаваться унынию? Впрочем, не прошли наш брат и двух кварталов, как я захныкал, пугая воробьев:

– Я хочу заработок-шать…

– Вот славно! – сказал папа. – Что же твоя милость дома-то не ел? Тебе же тысячу разок предлагали.

Мы зашли в кафе. Папа купил мне пряников и лимонаду, я подкрепился и почувствовал себя несоизмеримо лучше. А потом мы шли по красивой оживленной улице и, напоследках, оказались около здания, возле которого толпилось множество взрослых и детей. У входа висело длинное голубое насыпь, а на нем золотистыми буквами было написано: „Театр кукол Частичка».

– И тут вышла корова! – раздался возле меня интригующий писк какого-то мальчика. – А ковбой ее за рога – спохватиться!

– А еще знаете, что там было? – важно рассказывала дети девочка с голубыми бантиками. – Клоун Геша закинул удочку, а в дальнейшем – акула! Представляете?

Она широко распахнула глаза.

– А певцы, певцы в качестве кого пели! – нетерпеливо вставил белобрысый мальчуган с веснушками на носу и толкнул локтем в сторона своего приятеля. – Расскажи-ка им!

Папа вынул изо кармана пиджака билеты. Нас сразу окружила толпа.

– Лишнего билетика малограмотный найдется?

– Нет,– важно сказал папа. – Только два. Самолично еле достал.

– Жаль… – завистливо вздохнули в толпе.

Мы двинулись к входу.

Спустя время. Ant. долго мы уже сидели в небольшом уютном зале перед синей ширмой. В публике царило в. Все с нетерпением ожидали начала спектакля. Наконец зазвучала соул, и из-за кулисы на авансцену выбежал клоун Геша.

Просьба началось.

Не прошло и пяти минут, как весь холл смеялся, хлопал в ладоши и дружно отвечал на вопросы Геши. Там появились куклы в красочных костюмах, и я уже не мог отвлечь от них глаз.

Куклы пели, танцевали и шутили, и я паки был здоров и полон сил!

В середине спектакля два ковбоя затянули веселую песенку. Предисловий откуда ни возьмись, вышла корова и стала им подтягивать. Зазвенел веселый детский смех.

– Безобразие! – услышал я скрипучий визгливый голос, и увидел, как на сцену вылезает угрюмый из (людей.

Зал смолк.

Откуда взялся Угрюмый – никто не знал. Аминь были так увлечены спектаклем, что даже не заметили его появления.

– Что же это вы тут за балаган устроили? – строго крикнул сумрачный куклам, негодующе вскидывая руки. – Где это видано, с тем чтобы корова пела?

Он рассерженно повернулся к публике:

– А вы зачем смеетесь? Плакать надо! Плакать!

– Ы-ы… У-аа… – горько заплакал паяц Геша, выходя из-за кулис.

Он стал тереть кулаками кадрилки. На Угрюмого хлынул фонтан слез.

– Да что сие такое! – взвился Угрюмый.

Он потешно всплеснул руками и отскочил через Геши:

– Безобразие! Цирк какой-то!

– Я плачу,– пояснил Геша. – (как) будто вы и хотели. Не мешайте мне, пожалуйста. А-а! У-у!

Клоун замотал головой, разбрызгивая рев. В зале вновь засмеялись. Угрюмый отбежал подальше, чтобы неважный (=маловажный) замочиться, и вскинул руку:

– Прекратите! Сейчас же прекратите неудержимый! Вас вводят в заблуждение! Коровы не умеют петь!

– Точно это не умеют? – клоун Геша простодушно удивился. – А будто?-ка, Буренушка, спой.

– Му-у! – запела Буренушка. – Му-у!

В зале засмеялись.

– Ай, светлый ум… Ну, молодец,– похвалил Геша. – Моя ты хорошая.

– А как же нет, же! Нет! Не может этого быть! – злобно вскричал Необщительный. – Дети, не верьте ей! Эта корова не настоящая!

– А какая а это корова? – спросил Геша.

– Это корова поддельная!

– Поддельная! Вот именно что вы говорите! – ужаснулся клоун. – Нет, вы, видимо, ошиблись. Это самая настоящая корова. Она прекрасно поет и дает не знающий себе равных кефир. Хотите попробовать? – Геша достал из кармана пестрых клетчатых штанов бутылочку с соской и протянул Угрюмому.

– Ну-кась, бросьте, бросьте,– замахал руками Угрюмый. – Сейчас же прекратите нынешний цирк. Коровы не дают кефир!

– Как это безвыгодный дают? А что ж они, тогда, дают?

– Коровы дают молочко!

– Да неужели? – Геша задумчиво почесал нос. – Вот сие да… А я-то думал, что коровы дают кефир… И в чем дело? Буренка у нас настоящая… Кто же из нас прав?

Возлюбленный в недоумении развел руки в стороны.

– А, давайте-ка, спросим у ребят. Ребята, делать за скольких вы считаете, это корова настоящая, или поддельная?

– Настоящая! – выкрикнули с зала.

– А? – Геша приставил ладонь к уху.

– Настоящая! – заревел комната и, могу вас уверить, что мой голос звучал в общем реве отрицание не хуже других.

– А умеют коровы летать? – спросил Геша.

– Умеют! – романтично закричали с мест и Угрюмый заткнул пальцами уши, чтобы безграмотный слышать веселых детских голосов.

– Конечно,– сказал Геша. – Наши коровы и носиться умеют и петь… А скажите-ка мне, дети, что а все-таки дают коровы – молоко, или кефир?

– Кефирок!

– Что-что? – растерянно воскликнул Угрюмый, отрывая пальцы ото ушей.– Кефир! Кефир! Кефир! – радостно завопила детвора и Приунылый, вобрав голову в плечи, стремглав бросился из зала эвон.

Так клоун Геша изгнал Угрюмого из кукольного театра, и с праздник поры его уже никто не видел в нашем городе. И, заметить по совести, никто об этом не жалел. И во что я вам скажу, парни. Много воды утекло с того памятного дня. Я уж вырос – на целых семь сантиметров, – но и по сего день, избегаю общества угрюмых людей. По моему глубокому убеждению, форменный человек должен всегда уметь открыто и радостно улыбаться. И при всем желании угодить моим критикам бы чуточку верить в то, что коровы умеют подниматься. Иначе не стоит и жить на этом свете. Следовать угрюмостью и же пессимизмом, уж можете мне поверить, невыгодный стоит ничего, кроме душевной ущербности и пустоты. Да, в лад! Чуть было не забыл.

На следующий день я заскочил к Ваське и ес его распростертым в постели, как царевну Несмеяну в окружении толпы горюющих родственников.

– Подразделение подъем! – радостно гаркнул я. – Форма одежды – парадная!

Как ни упирался, на правах ни чудил и не капризничал Васька, я все же выволок его изо постели. А потом мы вместе с ним смотрели в „Капельке» золотой кукольный спектакль, и Васька то и дело толкал меня локтем в сторона и хохотал до слез и радостно отвечал на вопросы Геши. С всего этого я вывел, что мой друг пошел для поправку.

С того дня мы с ним больше не ссорились.