В созвездии Медузы, роман-сказка, часть третья, гл. 9

   Без рубрики

konfetkin

Фрагмент ТРЕТЬЯ

Глава девятая

Похмелье

Ночь прошла, и мутные лучи холодного рассвета заскользили ровно по унылым топям Чёртовни. Горелик, с пустым лукошком в руке, крался к реке. Клёпа предупреждала его, чтобы он не делал этого. Хотя разве он мог устоять?

В его груди пылал чертовский огонь, его мучила жажда, и башка раскалывалась на части. Вслед за глоток воды бывалый бес был готов прыгнуть не раздумывая и в бездну преисподней – к красным мутантам, на Уровень Зет, к чертям собачьим, все равно куда угодно. Пить, пить! Хотя бы чуточку притушить сей невыносимый пожар, бушевавший в его груди.

О, Боже, и что но это за мир такой, Господи?! Почему, почему некто в нем оказался? Белиберда и Клеопатра, черти с вилами, одноглазый и Мокушка, панкратио с Толяном под оранжевой луной, голые красотки с мохнатыми хвостами, самогонное озерцо, по которому он бегал этой ночью со вздыбленными через ужаса волосами – что это? Реальность? Или у него пшеничная водка горячка?

О, если бы это была всего лишь сорокаградусная горячка!

Очень, очень хотелось бы верить в то, чего он просто допился до чертиков – вот ему и мерещится всякая частушки. Ведь от белой горячки можно и излечиться, если, спору нет, взяться за дело с умом. (А уж кому-кому – а ему-в таком случае ума не занимать!) Но что, если это никак не белочка? Что, если он и впрямь увезен Железным Змием вслед тридевять земель, за Лысую Гору, к чертям на токосъемник? Тогда его дело – швах! тогда – кранты!

Впрочем, каким-ведь шестым чувством, Горелик уже знал, что это – как следует не белочка. И что он действительно в Чёртовне, и назад ему побежка нет! Дорогу сюда он протоптал сам, еще в праздник, прежней своей жизни. Так что черноголовые демоны высадили его возьми этой станции не случайно! О, не случайно! Отнюдь!

Как-никак уже и там, за Лысой Горой, он был связан незримыми нитями и с Клеопатрой и с Белибердой, и с сим дурьем озером, и с хвостатыми красотками. Он бывал здесь и до тех пор в тяжелых оковах сна, после отвратительных оргий и пьяных дебошей, временами его душа странствовала над этими мрачными топями перед оранжевой луной.

О, он уже спускался в эти смрадные норы преисподней, идеже обитал ненасытный Глиста. Он бывал в адских городах, населенных тупоголовыми Титанами; и красные карлики жгли его раскаленными щипцами, часа) его тело пребывало в глубоких омутах пьяного сна. Возлюбленный видел чертей, звавших его к себе из черных провалов преисподней. Мало-: неграмотный удивительно, что и Клеопатра, и Белла, и Белиберда сразу же признали в нем своего. И в целях одноглазого он тоже был своим, братишкой. Вот, смотри отчего ему здесь все так знакомо, вот посему он здесь – в своем родимом краю!

Река виднелась шагах в ста, и Горелик, держась ладонью по (по грибы) покалывающий бок, ускорил ход.

…Когда они вылезали с пьяного омута под эти унылые небеса, Клеопатра вручила ему коробок и сказала, указывая на красную ягоду, произраставшую на болотных кочках:

– Сие – цимбель, любимое лакомство Глисты. Хочешь поладить с шефом – накоси ему цимбеля поболее. А нет…

Весельчак Белиберда – опухший, с трясущимися руками, был таково плох, что даже не отпустил, в пояснение слов Клеопатры, ни одной с своих плоских шуточек. Не лучшим образом выглядела и блистательная Красавица. Да и можно ли вообразить себе зрелище, более удручающее, нежели похмелье перепивших бесов?

– …Учти, это дело архиважное, допускается даже сказать, политическое! – вправляла мозги Горелику Клеопатра. – Эдак что не подкачай. Вот это – наша территория,– симпатия очертила клюкой пространство, терявшееся серой пелене. – А там, после Чёрной Речкой – Ведьмаки, Лярвин хвост, Бандюги… К реке безграмотный ходи!

– Почему?

– По кочану! Там чужие. Поймают – надерут задницу беспричинно, что мало не покажется!

– Понял,– сказал Горелик со смирением подчиненного, получающего указания с высокого начальства.

– Сбор – ровно через два часа, у этой норы,– матерь коснулась палкой камня, поправила другой рукой опавшую бутафорскую груди. – Пойдем к Глисте. Смотри, не опаздывай. Глиста этого безграмотный любит.

– Понял.

– К завтраку мы должны быть у него.

– Очевидно.

– Представлю ему тебя.

– Понятно.

– Итак, наши цели ясны, задачи определены,– провозгласила матунюшка. – За работу, товарищи!

Получив вводный инструктаж, бесы разбрелись в соответствии с широким просторам болот собирать для Глисты лакомство. Между тем Горелик, несмотря на предостережение Клеопатры, все же направился к реке.

Чудна Чёрна Речонка после чумного бодуна, да на отпадном похмелье…

Плакучие ивы склонили к прохладной водице домашние зеленые кудри; кусты дикой розы дремлют в прохладных объятиях мутного утра; корявые вербы задумчиво покачивают верхушками в туманной мгле.

Редкое субъект – не то птица, не то летающая черепаха – зависнет по-над кустом конопли, поблескивая перламутровым панцирем в холодных лучах бледного солнца, и полетит к другому берегу – к Ведьмакам, к Бандюкам, к Лярвиному Хвосту…

Доковыляв прежде реки, Горелый плюхнулся на живот и стал лакать холодную воду. Изо-за куста ветлы бесшумно выскользнули две мрачные фигуры. Одна с них нанесла чужаку удар по затылку дубинкой, и Горелик канул в нирвана.

Вторая фигура оттянула его за ноги от речки. Оный, что ударил Горелика дубинкой по голове, поддел его носком сапога подо ключицу, перекинул на спину и стал осматривать физиономию своей жертвы.

– Давай, что, он? – спросил его напарник (его звали Спесивость).

– А хрен его в лярвин хвост знает! По описанию, пожалуй бы он. Вишь, рожа какая мерзкая.

– Ну, рожи-в таком случае у них тут у всех мерзкие,– заметил на это Барство. – Ладно, Тюря, давай, вяжи его покрепче. Там разберутся. 

Тюря перекинул Горелика получай живот, завел ему руки за спину и связал их веревкой.

– Заткни ему хавл,– сказал Форс. – Нам сюрпризы ни к чему.

Всунув в хрюкало беса кусок грязной тряпки, Тюря кивнул на околесина лукошко, валявшееся на берегу и сказал:

– Видать, парень Глисты!

– А ми по барабану, чей он там парень. Плевать я хотел нате их бражку.

Произнеся эти слова, Форс презрительно сплюнул. Некто подошел к бесчувственному телу Горелого и злобно пнул его носком сапога подо ребра. Ребра хрустнули

– Так что, двинули? – сказал Тюря.

– Без лишних разговоров,– сказал Форс.

Он отошел к кусту ракиты и помочился. Следом бандюги подняли беса и, держа его – один под обрезки, а другой за ноги – поволоки вдоль берега. Метров минуя триста, у указателя с табличкой «Ведьмаки», они остановились.

– Кажись, оклемался,– сказал Мания величия.

Он спросил у Горелика:

– Стоять сможешь?

Горелик кивнул. Братки поставили пленника держи ноги. Тюря вынул у него изо рта кляп и спросил:

– И откуда же ты такой будешь, касатик?

– Мамкин,– сказал Горелик, глядючи на бандюков круглыми обалделыми глазами.

– Ишь, юморист! – оскалился Тюря, демонстрируя приманка крупные лошадиные зубы. – Ну, ничего. Счас тебя параллельно расколют, кто ты такой есть и чего ошиваешься в сих местах.

Вниз по течению, чуть ниже указателя, стояла держи якоре баржа. Надстройка из рифленого металла с плоской крышей занимала без (малого всю палубу. Со стороны кормы, перед которой стояли братки держи берегу реки, стены не было, и в открытое пространство держи воду подали отблески красного зарева – словно из поддувала печи. 

– В такой мере как, заткнуть тебе пасть – али будешь молча дышать в две дырочки? – поинтересовался Тюря.

– Буду молча сопеть в двум дырочки,– заверил его чемпион Чёртовни.

– Годится. Но коль (скоро) вякнешь что-нибудь без моего позволения – голову отшибу. Ферштейн?

– Ферштейн.

Тюря с Форсом, ведя пленника подина руки, подошли к лодке на берегу реки. Они спустили ее получи и распишись воду.

– Сейчас я развяжу тебе руки,– сказал Тюря. – Да смотри у меня, без фокусов. Я этого не люблю.

Симпатия развязал веревку на запястьях Горелика. Они сели в лодку и, подплыв к барже, сменяя друг друга взобрались по вертикальной лесенке на палубу.

Посреди помещения, в высоком кресле, сидела старушка с таким зловещим лицом, что от одного ее вида кровопролитие стыла в жилах. Рядом стояла невысокая тумбочка, и на ней стояла лекиф с пучками засохшей травы. За ее спиной, в кузнечном горне, алели раскаленные угли. Бери них лежали щипцы, заостренные крючья и другие орудия пыток. Тюря с Форсом замерли объединение бокам пленника, вытянув руки по швам.

– Ну? – сказала божий одуванчик повелительным тоном.

– Вот, привели,– доложил Тюря. – Шлялся у реки.

Бабуля махнула сухой ладошкой:

– Ладно, ступайте.

– А с ним что работать? – спросил Форс.

– Пусть останется.

Подручные ведьмы покинули баржу.

– Аида Иудовна, сие вы? – воскликнул Горелик, дрожа от страха, и его гнусная харя расплылась в льстивой улыбке. – А я-то вас сразу даже и мало-: неграмотный признал, хи-хи-хи… Богатыми будете!

– Садись,– сказала мадонна Кривогорбатова, указывая Горелику на металлический табутер.

Пока возлюбленный усаживался, она следила за ним холодным змеиным взглядом.

– У меня к тебе занятие.

– Я слушаю вас, Аида Иудовна! Всегда, всегда рад помочь вы всем, чем только могу!

Он осторожно потрогал рукой шишку возьми затылке, продолжая заискивающе улыбаться.

– Помнится, ты рассказывал ми о своей тетке… как там, бишь, ее зовут?

– О тетке Алине?

– А как же, о ней. И об ее волшебной амфоре. Так вот, я желаю осведомленным заклинания, с помощью которых можно превратить этого умника Конфеткина в джина.

– А неужели он здесь?

– Не твоего это ума дело.

– Хотя амфоры-то тут все равно нет?

– Это тебя неважный (=маловажный) касается. Отвечай на вопрос!

– Конечно! Конечно! – заюлил веельзевул. – Я просто так спросил.

– Говори!

Горелый поджал хвост:

– Хотя… Аида Иудовна, родненькая, золотая моя, ведь я же сего не знаю. Верьте мне,– Горелик прижал ладонь к грудь, сообщая своей физиономии выражение собачьей преданности. – Тайну древних заклятий в нашем роду хранит одна всего только тетка Алина! Она! И только она одна в курсе всех сих дел!

– Да ты, я вижу, решил поиздеваться желательно мной? – вскипела Кривогорбатова. – Ах ты, фря! Козявка твоя милость навозная. Ты что же, хочешь уверить меня, прикрываясь чем ни разу не попытался сунуть свой длинный крутежный нос в дела твоей тетки?

– Аидушка Иудовна, милая моя, дорогая! Во как на духу клянусь! Один, один лишь не менее раз в жизни, когда я был еще вот таким видишь бесенком,– Горелик опустил руку к своему колену,– я попробовал было подсмотреть, как тетка колдует над амфорой – и мне влетело по (по грибы) это так, что я и думать об этом забыл. Вишь верите ли, она меня самого чуть в эту амфору мало-: неграмотный засадила!

– Ну, что ж,– сказала старая ведьма. – По-моему, твоя милость страдаешь амнезией. Но, к счастью, это болезнь излечимая. И у меня не без этого чудесное средство от этой хвори. Сейчас мы проверим его в тебе.

Госпожа Кривогорбатова поднялась с кресел и направилась к горну. Ото нее исходила такая зловещая сила, что Горелик невыгодный смел и шелохнуться. Он сидел на табурете, словно прикованный к нему невидимыми гвоздями. Старая ведьма взяла с углей накаленный крюк. Она приблизилась к своей жертве, держа в руке сие страшное орудие пытки.

– Аида Иудовна, солнышко, золотая моя… что-нибудь же это вы собираетесь делать? – побелевшими губами прошептал Обожженный.

Лицо ведьмы исказилось в ужасной гримасе:

– Немного освежить твою реминисценция. 

Она воткнула Горелику крюк под ребро. Злой гений заорал благим матом:

– А-а! Вспомнил! Вспомнил! Аида Иудовна! Я шабаш, все вспомнил!

Прут задымил, потянуло паленым мясом. Стоявшие получи и распишись берегу братки – Тюря и Форс – услышав этот нечеловеческий ропот, в ужасе бросились наутек. Лицо Кривогорбатовой пылало сатанинской радостью.

– Давай? – прошипела старуха.

Бес, дрожащим голосом, произнес заклинания.

– Соглашаться,– сказала ведьма. – Сейчас я проверю это. Оставайся пока туточки.

Она подошла к горну и постучала по его боковой стене крюком. С поддувала выскочили два маленьких черта.

– Присмотрите пока после этим пронырой,– распорядилась ведьма. – Глаз с него не продавать. Я скоро вернусь.

Она обернулась к Горелику:

– И если ты меня обманул…

Бабулька не окончила фразу, но посмотрела на цирика таково, что тому все стало ясно и без слов.

Фурия достала из тумбочки волшебную амфору и подошла к метле, прислоненной к стене у входа. Симпатия уселась на нее верхом, взмыла вверх и улетела в другой берег реки.

Продолжение на сайте «ПЛАНЕТА ПИСАТЕЛЕЙ»